Неудивительно, что с губ моих сорвался тот, давний вопрос господина Сэки:
Твое любимое блюдо?
Ась? Чего?
Что ты больше всего любишь есть?
Есть? лицо Мэмору расплылось в мечтательной улыбке. Жевать, глотать? Все люблю! Все! Любимое блюдо? Любое, что ни дайте, все съем! Вот бы и сейчас перекусить, а? Чем найдется, а?
Соседи и жена разносчика дружно закивали: мол, чистая правда. Все любит. Все ест. Я уже ясно видел: разносчик не врет, в теле Мэмору дух его матери. Можно спокойно выписывать грамоту о перерождении. Но протокол есть протокол, дознание следует довести до конца.
Я предоставляю слово свидетелям
2
Дела семейные
Рэйден! Рэйден вернулся!
Каори с разбегу повисла на мне:
Какой красивый!
Я закружил девчонку, слушая ее счастливый визг и ворчание матушки, всемерно поддержанное О-Сузу, нашей старой служанкой. Юные девушки так себя не ведут, со знанием дела утверждали опытные дамы. Юным девушкам приличествует скромность, потупленный взор и усердие в домашних делах. И что самое прискорбное: некому как следует наказать юных невоспитанных девушек за их развязность, достойную осуждения. А все почему? Все потому, что мужчины в доме бессовестно потакают буйным девицам в их непростительных забавах, а женщины в доме слишком добросердечны для наказаний, и значит, тоже в общем-то потакают
При этом О-Сузу не забывала чистить и потрошить угрей, купленных у рыбаков прямо на пристани, а матушка готовила к рыбе сладкий соус. В корзинке перед ней ждали своего часа древесные грибы, водоросли и мисочка со стружкой тунца.
Какой красивый!
Я и впрямь был красивый. Чего зря скромничать?
Покинув жилище разносчика Мэмору, я отправил Широно в управу, велев ему вкратце пересказать суть дела секретарю Окаде и просить секретаря подготовить для меня точнее, для Мэмору грамоту о перерождении. Все спорные или неизвестные секретарю сведения в грамоте пусть оставляет в виде пустых мест, я завтра утром все заполню. Широно умчался, наконец-то не сдерживая свой журавлиный шаг, а я, мучимый голодом, направился перекусить в лапшичную дядюшки Ючи, где и встретил старого знакомца полицейского Хизэши.
Да-да, того самого, который зимой из рядового досина возвысился до звания ёрики, после чего оказал мне услугу, согласившись приглядывать за одним не в меру ретивым лавочником, любителем собачьих боев. Услуга эта изрядно обогатила Хизэши, превратившись в регулярный, а главное, не известный начальству источник дохода прознай о лавочнике в управе городской полиции, и Хизэши пришлось бы делиться. Так что я мог не считать себя в долгу у приятеля мы были квиты.
«Братья! завопил Хизэши. Мы теперь с тобой братья!»
Я начал лихорадочно прикидывать, с чего это вдруг Хизэши записал меня в братья, но он сам прояснил ситуацию. Каким-то чудом полицейские все чудотворцы в смысле сплетен Хизэши разузнал, что меня сегодня публично поздравляли во дворе нашей управы и даже (пресветлый Будда!) пили саке за казенный счет. С чем меня поздравляли, он не знал, но справедливо решил, что с повышением. Суть повышения также осталась для Хизэши тайной, только он и не стремился вызнать всю подноготную. Его повысили зимой, меня повысили на пороге лета братья, кто еще, если не братья!
Он, понятное дело, старший, я младший.
Как младший, я заплатил за выпивку. Потом заплатил еще раз. Потом Хизэши взял добавку, как старший. Потом нас угостили за счет заведения. Дальше гуляла вся публика, какая только собралась в лапшичной, а дядюшка Ючи не брал платы за каждую третью чашку лапши и каждую пятую бутылочку саке. Потом Хизэши увидел мою новую одежду, подаренную преемнику господина Абэ от лица службы я забрал ее у Широно, прежде чем отправить слугу в управу, потому что из лапшичной собирался идти домой.
Я и опомниться не успел, как меня раздели и сразу одели, но уже в дареное.
«Какой красивый! горланил Хизэши, предвосхищая мою встречу с приемной сестрой. Да ты просто бог Идзанаги! Как чудесно, я встретил прелестного юношу!»[9]
И гуляки вторили ему:
«Хорош! Давайте женим красавца! Зовите певичек»
Тут я и удрал. Певичек все равно позвали, только я уже этого не видел. В голове играли флейты и стучали барабаны, но я все-таки сообразил, что старую одежду надо прихватить с собой. Никуда бы она не делась, хозяин лапшичной прислал бы одежду завтра ко мне домой с мальчишкой-посыльным, но я хорошо представлял, во что превратится наряд, случайно сброшенный на пол кем-то из забулдыг, после явления веселых девиц и бурного восторга собравшихся.
Тут я и удрал. Певичек все равно позвали, только я уже этого не видел. В голове играли флейты и стучали барабаны, но я все-таки сообразил, что старую одежду надо прихватить с собой. Никуда бы она не делась, хозяин лапшичной прислал бы одежду завтра ко мне домой с мальчишкой-посыльным, но я хорошо представлял, во что превратится наряд, случайно сброшенный на пол кем-то из забулдыг, после явления веселых девиц и бурного восторга собравшихся.
Увидь это тряпье моя матушка попреков не оберешься!
Хидео-сан еще не вернулся?
Сняв с себя Каори, недовольную завершением потехи, я повернулся к матери. Та только руками развела: сам, мол, видишь! В последнее время образ жизни отца резко изменился: он теперь не проводил ночи в патруле, зато уходил на службу рано и засиживался допоздна.
Да, засиживался. А что, я еще об этом не рассказывал?
Не только мы с Хидэши получили повышение. Отец был третьим в нашей компании, хотя назвать его братом я бы не рискнул. Мне и без того хватало нашего сложного родства. Господин Хасимото, начальник городской стражи, не ограничился благодарностью, объявленной старшине Хидео в моем присутствии. Уж не знаю, что больше повлияло на решение господина Хасимото: благодарность, высказанная вслух, или общие заслуги моего отца? Так или иначе, месяц назад он вызвал старшину к себе в кабинет и объявил, что у него у начальника, в смысле освободилась должность третьего младшего помощника. И господин Хасимото никого не хочет видеть на этой должности, кроме как Торюмона Хидео, самурая опытного, сурового к подчиненным, знающего всю кухню (он так и сказал: кухню!) охраны порядка не понаслышке.
Отец пал ниц и возблагодарил.
Новые обязанности требовали от отца личного присутствия в управе. Он уже не мерял шагами темные улицы в компании сослуживцев, а сидел в отдельном помещении, деля его с двумя другими помощниками начальника стражи. Сидел и, что называется, марал бумагу. Закрывал старые, утратившие смысл маршруты караулов и прокладывал новые; рассчитывал время, достаточное для патрулирования тщательного, с вниманием к мелочам, а не такого, когда стражники последнюю треть дороги бегут сломя голову, волоча за собой на веревке задержанного пьяницу, потому что не успевают завершить свой дозор к положенному часу. Менял состав караулов, следя, чтобы новичок попадал в общество людей опытных, а двое забияк, готовых в любой момент помериться силами, не шлялись переулками бок о бок, ища малейший повод опозорить звание стражника.
Помощники господина Хасимото, как мне передали сведущие люди, сперва опасались отца, полагая, что он возжелает подсидеть одного из них и двинуться дальше по служебной лестнице. Но вскоре стало ясно, что хмурый и неразговорчивый Хидео к карьере не стремится, интриг не плетет, зато работу свою делает лучше лучшего. Заодно он делал и треть работы сослуживцев, позволяя им сбегать домой раньше срока, к заждавшимся женам, или в веселый квартал к «цветам сливы».
Падать ниц помощники не стали, но тоже возрадовались.
Если кто здесь и был недоволен, так разве что мой отец. Привыкнув к ночному образу жизни, он с трудом перешел на дневной. Кроме того, сидячая работа претила его характеру. И под страхом смерти он не признался бы в том, что с большей радостью прочесывал бы в кромешной тьме квартал за кварталом, охраняя покой горожан, нежели помогал бы это делать другим стражникам, сам оставаясь в управе. Отказаться от повышения он не мог, поэтому стал мрачней обычного, а на кисть с тушечницей смотрел, как на заклятых врагов.
О, вспомнил! Еще недовольство изъявляли стражники караула, ранее возглавляемого моим отцом. Даже то, что старшиной стал Нисимура Керо, а не кто-то посторонний, назначенный сверху, не примирило караул с потерей. Впрочем, мнением стражников в управе не интересовались, а их сетования, которые я слышал, когда они забегали к нам повидаться с отцом и выпить чашечку-другую, не выходили за пределы нашего дома.
Раньше обычного отец теперь покидал управу лишь в тех случаях, когда шел в додзё сенсея Ясухиро обучать молодых самураев владению плетями, палкой и боевым ухватом. Сенсей и начальник стражи наконец-то восстановили добрые отношения в полной мере, и господин Хасимото выписал отцу разрешительную грамоту. В такие дни отец возвращался домой даже позже, чем со службы. Посещая додзё, я видел, как ученики после занятий донимают его расспросами, которые выходили далеко за пределы секущего удара или двойного перехвата. И мой отец, из которого слова не вытянешь иначе как клещами, рассуждал о высоких жизненных принципах, низменных страстях и благородных устремлениях. В такие мгновения я старался прятаться за чужими спинами завидев меня, отец вновь становился прежним молчуном.