20.05.20.06.2020
Вселенные
Ребенок, собака,
психические расстройства,
неизлечимые заболевания,
больше не имеют значения.
Как не имеют значения восемь лет брака,
новая машина,
свежевыкрашенный балкон
и прочие планы.
Теперь важен только опыт.
Мой считается менее стоящим.
Quod licet jovi, non licet bovi,
говорили древние и повторяю я.
Победителей не судят,
а героям разрешается все.
Ветер веет и ветер волен.
Кто я такая, чтобы закрывать ставни?
Из меня вышла посредственная Ярославна,
да и Пенелопа так себе.
Весь карантин молила Бога о здоровье,
а надо было о счастье зная, где падать,
стели основательнее.
Что ж, посажу петунии на балконе,
пусть радуют глаз.
Научу сына языку цветов никогда не угадаешь,
что в будущем пригодится.
Теперь нам двоим нужно быть особенно сильными
и во многом разбираться.
Дорогой Одиссей, мой нежный Армстронг,
Восемь лет назад было дано достаточно,
но мы мало чем воспользовались правильно.
Что поделать, молодость пора опытов и ошибок.
А ты как хотела? спрашиваешь раздраженно.
Отвечаю:
Как Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский,
вдвоем за потерянным чемоданом через всю Европу.
Но вышло иначе.
Твой исследовательский интерес поощрителен.
Космос действительно огромен и полон других Вселенных.
Жаль только, что наша
стала тебе мала и кажется давно изученной.
25.06.2020
Олег Демидов
Родился в 1989 году. Поэт, критик, литературовед. Окончил филологический факультет МГПИ и магистратуру по современной литературе МГПУ. Составитель нескольких книг и собраний сочинений Анатолия Мариенгофа и Ивана Грузинова. Победитель V Фестиваля университетской поэзии (2012). Дипломант премии имени Н.В. Гоголя (2019). Автор двух поэтических сборников «Белендрясы» и «Акафисты», а также книги «Анатолий Мариенгоф: Первый денди Страны Советов».
Подношение Бродскому
«В деревне люди не живут»
В деревне люди не живут,
а наезжают только летом,
но в красном видится углу
сам Саваоф. Путем поэта,
как будто бы путем зерна,
иду по Норинской. Кругом
сквозь чистый белый снег видна
Россия. Слышен метроном.
О чем ты, северная птица,
поешь в истопленной избе?
Неужто траурные письма
строчишь возлюбленной М. Б.?
Стучит машинка, виски стынет,
и печка щелкает дрова.
Ты допиши своей Марине,
и сядем вместе вечеря́ть.
«Ты, рожденный работать в ватнике стеганом»
Ты, рожденный работать в ватнике стеганом,
прославляющий мир через русскую хтонь,
древнегреческий знал, но почти не использовал
уходил в перевод, как в балтийскую топь.
На друзей-алконавтов арго израсходовав,
некрологи писал хоть в граните отлей,
не чураясь ни будущей фантасмагории,
ни истории, ни мертвецов, ни теней.
Перед Богом нет эллинов, нет иудеев:
эмпиреи не терпят людской суеты,
зато терпят бумага, гусиные перья
и живой гуттаперчевый русский язык
растворившись в его Ионическом море,
ты похож стал на крупных реликтовых рыб
и уже не по суше гулял в акваториях
находивши разломы тектонических плит,
где прячутся греки, евреи, татары,
поделив меж собой временные пласты
и какую-то землю названием «Таврия»
или, если по-русски, Засахаре Кры.
«В провинциальном университете»
В провинциальном университете,
на кампусе среди студентов и каких-то хиппи, йиппи или йети
(один Бог знает, что это за дети),
ты созидаешь сигаретный дым,
в котором приютился русский норов,
туман у Малой и Большой Невы
и пепел от салонных разговоров,
приятных споров, дружеских подколов,
что, впрочем, тоже навевают сплин.
Энн Арбор, глушь и вечная сонливость.
Спасает «Бушмилс», реже баскетбол,
порою «Ардис» выдает сюрпризы
(Парнок, Платонов, Бабель, Гиппиус),
но в целом пустота и ничего.
И остаются женщины да память
в элегиях Архангельской зимы:
их можно сочетать друг с другом, разве
не забывать поставить лед и в вазе
подрезать стебли, чтоб цвели цветы.
«Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки»
«Ты, рожденный работать в ватнике стеганом»
Ты, рожденный работать в ватнике стеганом,
прославляющий мир через русскую хтонь,
древнегреческий знал, но почти не использовал
уходил в перевод, как в балтийскую топь.
На друзей-алконавтов арго израсходовав,
некрологи писал хоть в граните отлей,
не чураясь ни будущей фантасмагории,
ни истории, ни мертвецов, ни теней.
Перед Богом нет эллинов, нет иудеев:
эмпиреи не терпят людской суеты,
зато терпят бумага, гусиные перья
и живой гуттаперчевый русский язык
растворившись в его Ионическом море,
ты похож стал на крупных реликтовых рыб
и уже не по суше гулял в акваториях
находивши разломы тектонических плит,
где прячутся греки, евреи, татары,
поделив меж собой временные пласты
и какую-то землю названием «Таврия»
или, если по-русски, Засахаре Кры.
«В провинциальном университете»
В провинциальном университете,
на кампусе среди студентов и каких-то хиппи, йиппи или йети
(один Бог знает, что это за дети),
ты созидаешь сигаретный дым,
в котором приютился русский норов,
туман у Малой и Большой Невы
и пепел от салонных разговоров,
приятных споров, дружеских подколов,
что, впрочем, тоже навевают сплин.
Энн Арбор, глушь и вечная сонливость.
Спасает «Бушмилс», реже баскетбол,
порою «Ардис» выдает сюрпризы
(Парнок, Платонов, Бабель, Гиппиус),
но в целом пустота и ничего.
И остаются женщины да память
в элегиях Архангельской зимы:
их можно сочетать друг с другом, разве
не забывать поставить лед и в вазе
подрезать стебли, чтоб цвели цветы.
«Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки»
Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки,
на хитон и хламиду заменишь футболку,
на руке будут сонно болтаться котлы,
но уже не для времени просто, без толку;
по разбитым дорогам завянут шузы,
заржавеют от выпивки медные трубы,
негасимый огонь превратится в пустырь,
а ты сам обернешься надгробием грубым,
на котором легко прочитать пару строк,
пару строк о величии замысла Бога:
«Это был человек, совершенный никто,
но сумел утонуть в ангелическом слоге».
Владимир Косогов
Родился в 1986 году в Железногорске. Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Публиковался в журналах «Арион», «Знамя», «Октябрь», «Нева», «Сибирские огни», «Москва». Лауреат поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай», международного Волошинского конкурса, премии «Лицей».
«Это все набухают на ветках почки!..»
Е. К.
Это все набухают на ветках почки!
Это все щебечут над ухом птички!
Это люди уходят поодиночке,
как в обугленных шляпах худые спички.
Я и сам не чувствую облегчения,
я всю зиму мучил стихотворение.
Получилось хуже, чем ожидалось:
жизнь ушла на вдохе, судьба осталась.
Так и что теперь, не писать ни строчки,
чтобы вдруг никакой не случилось стычки?
Приглядеться если видны листочки,
восхищаются жаворонки, синички.
«Уже не человека пленника»
Уже не человека пленника
Иных, заоблачных миров
Спросил: «Позвать тебе священника?»
Отец кивнул без лишних слов.
Ведет дорога на заклание
Рабов Твоих в глухой тупик,
Чтоб для последнего свидания
Прийти в сознание на миг.
И длится до реанимации
Смертельный бой предсмертный час.
А что не в силах попрощаться мы,
Так то не главное сейчас.
«Выучил чиновничий язык»
Сергею Сергеевичу Романову
Выучил чиновничий язык.
Он как птичий к нёбу прилипает,
сорный вытесняет борщевик,
говорит о том, чего не знает.
Клерк типичный, вросший в конеляр,
все на нем щебечет как по нотам.
Не отчет выходит мемуар,
на потеху судьям, идиотам.
«Косогов В. Н., рожденный в
г. Железногорске (подсудимый
далее по тексту). Он вины
не признал. Но факт неоспоримый:
рано утром, с четырех до пол
девятого, записывает знаки
(вставлена шифровка в протокол,
будет взят анализ на филфаке)».
И уже другой напишет клерк,
препод с недосыпом под глазами:
«Косогов ничтожный человек,
только вы его судите сами».