Вода в реке низкая, и, чтобы хорошо выполоскать белье, приходится, встав на мостки коленями и придерживаясь за деревянный столбик, наклоняться и тянуться изо всех сил, иначе белье будет елозить по опорам мостков и соберет с них весь ил и грязь. Над водой вьются маленькие прозрачные комарики, у самых мостков мечутся по колышущейся глади водомерки, которые разбегаются, едва завидев дедовы майки и бабушкины белые кальсоны, то и дело всплывает, чтобы глотнуть воздуха, жук-вертячка, к одной из опор мостков прицепились два больших прудовика: мы их любим вытащить на воздух и посмотреть, как они закрывают вход в свой домик крышечкой, чтобы потом положить обратно в воду и ждать, когда крышечка откроется и улитка осторожно высунется наружу. От воды веет приятной прохладой, сквозь толщу ее видно бурое дно: на днях деревенские мужики чистили реку и вытащили на берег большущие снопы зеленой тины.
Давай искупнемся, говорит сестра, с трудом волохая в воде простыню, сил же уже нет
В одних трусах, что ли?
Ой, ну кому там нужно с микроскопом твои сиськи разглядывать! насмешливо говорит сестра, но ясно, что без купальника она тоже лезть в воду боится: увидят деревенские мальчишки, потом стыда не оберемся.
Мы с трудом вытаскиваем из реки простыню, стараясь, чтобы она не коснулась мостков, и принимаемся за наволочки и ночнушки, потом выполаскиваем всякую мелочь, отправив заодно в плавание еще две пары дедовых носков, и тут-то сестра, широко раскинув руки, как будто готовясь нырнуть на глубину, ухнулась с мостков прямо в халате. На мгновение она скрылась под водой, но тотчас вынырнула, смеясь и отплевываясь, и ухватилась за край мостков. Ее намокшая челка распласталась по лбу, похожая на нити речных водорослей.
Ну-у, а ты чего?
Да бабушка ведь заругает
Она теперь все равно ругаться будет.
До дома мы шли вдвое медленнее обычного: насквозь мокрые халаты были тяжелыми, к тому же на них быстро налипала мелкая глиняная пыль, при каждом шаге поднимавшаяся с дороги. Встречавшиеся нам по пути взрослые смотрели на нас с любопытством, и нам казалось, что они точно знают, что это мы нарочно залезли в воду, и считают, что пыль мы тоже поднимаем нарочно, шаркая ногами, все назло бабушке. Мне даже показалось, что какая-то женщина сказала нам вслед: «Ну и влетит же вам дома от вашей бабки», и стало стыдно, что мы так долго возились в реке, увязая голыми ногами в илистом дне, смеялись и брызгали друг на друга водой и даже когда уже порядком замерзли, не хотели вылезать и возвращаться, хотя понятно было, что бабушка давно волнуется и скоро побежит искать нас по всей деревне.
Ну, я вас спрашиваю, засранки такие, повторила бабушка. Куда вы залезли, что с вас льет, как с мокрых мышей? В речку эту говнотечку полезли купаться? Ну, отвечайте мне немедленно, в речке купались, да?!
Бабуль ну, бабуль да мы просто в канаву упали! вдруг выдает сестра. Я упала, а она мне помочь хотела, вот мы вдвоем и упали!
Вот мы вдвоем и упали! подхватываю я за сестрой.
В какую это такую канаву вы упали? не сразу понимает бабушка.
Ну, в эту, в канаву, в эту самую, которая возле нашего дома, говорит сестра, и я поддакиваю: Которая возле нашего дома канава, бабуль, правда-правда.
Ах вы Бабушкина рука с хворостиной бессильно опускается. Вот дряни-то две, а, вруши, что из вас обеих вырастет дождя две недели как не было, сохнет все, а они в канаву упали! Да эта канава вам по колено, вруши вы растакие! В огороде все сохнет, поле сухое стоит, а они в канаву упали, посмотрите на них, мокрые две, как мыши! Идите, переоденьтесь, дряни такие сколько раз вам говорено, сведет судорогой ноги, и на тот свет и не спасет никто Бабушка жалостно всхлипывает. Секунда и все, и нет человека, а они лезут в эту свою речку, как будто им там медом намазано Идите с глаз моих долой, не дети, а сволочи, как мне еще месяц с вами маяться, а подсуропили мне ваши родители таких сволочей
Господи, Пресвятая Дева Богородица и святые угодники, уложив нас спать, молится бабушка на кухне за стенкой, Заступница наша, помилуй нас, грешных прости нам, Господи, грехи наши, вольные и невольные прости, Господи, и меня, великую грешницу Спаси и сохрани, Господи вот ведь дуры-то, сил моих больше нет, вот дуры две прости, Господи, помилуй
Мы засыпаем, но долго еще слышим доносящееся сквозь сон бабушкино бормотание.
Мы засыпаем, но долго еще слышим доносящееся сквозь сон бабушкино бормотание.
Ну, и куда мне его теперь? Бабушка, похоже, так растерялась, что даже рассердиться на нас забыла. Куда мне его теперь, я вас спрашиваю? Вот гадина, эта в магазине, видит, что перед ней маленькие дети, дрянь такая, ей дети слова поперек сказать не могут, и она им втюхивает! Вот что втюхала-то? Я вам что говорила купить?! Наконец бабушка все-таки сердится. Два килограмма сахарного песку на варенье! А это что такое?! Она встряхивает перед нашими лицами синюшным оредежским цыпленком, которого держит за длинную тощую шею. Покрытые чешуйчатой желтой кожей плохо ощипанные ноги цыпленка бессильно мотыляются из стороны в сторону и едва не задевают сестру по носу.
Ну, и куда мне его?! повторяет бабушка. Это же петушок! Из него даже хорошего супу не сваришь! Его только собакам выбросить!
Это нам в нагрузку дали, бабуль, наконец выговариваем мы.
К чему это вам там дали в нагрузку?!
Так к сахару! Светлана Кирилна сказала, на килограмм сахару нужно взять одного такого цыпленка, иначе она сахар не продаст. Она нам и так скидку сделала, за два килограмма всего одного цыпленка дала
Стерва! Ой, стерва! голосит бабушка. Ну ни стыда в ней, ни совести! Ну что ж за стерва-то такая! Где это видано, чтобы к сахару в нагрузку синие цыплята шли, а?! Вот я сейчас пойду и этим цыпленком ткну ей прямо в ее поганую харю! Что я с этим петушком синим делать буду, скажите пожалуйста! Вот же Светка гадина! Бабушка с размаху швыряет цыпленка на разделочную доску, без сил опускается на продавленный матерчатый стул и закуривает папиросу. Нет, ну вы только скажите цыпленка синего она в нагрузку к сахару детям продала вот же голь на выдумки А эта Светка еще совсем маленькая была, когда их отец бросил, вот в том самом доме они жили у развилки к Вырицкой дороге Он сгорел-то всего лет десять назад, а тогда был хоро-оший дом, двухэтажный, там две семьи жили через стенку, вот этой Светки-продавщицы и другая семья, где как раз молодая баба была, к которой ушел Светкин отец. Мать Светкина при всей деревне на коленях его умоляла, ползла за ним прямо по ступеням крыльца, а он все равно ушел от них на другую половину. А Светкина мать потом повесилась. Бабушка задумчиво выдыхает синий папиросный дым, и мы с сестрой смотрим, как он тонкими усиками поднимается к закоптелому потолку. Вот я если узнаю, что вы в дом тот полезли, вы у меня неделю на своих задницах сидеть не сможете. А цыпленка ей завтра обратно снесите, стерве, а не возьмет, скажите, ваша бабка сама придет, пусть она мне рассказывает, как к сахару в нагрузку всякую дрянь продавать.
Цыпленка-то, шепчет перед сном сестра, пока бабушка гремит посудой на кухне, завтра, может, собакам отдадим, а? А бабушке скажем, что Светлана Кирилна его обратно забрала
Ага, говорю я, засыпая, только подальше от дома отойти надо чтобы только бабушка не узнала
Следующим утром спозаранку мы идем через полдеревни к развилке, где стоит сгоревший дом Светланы Кирилны, а как раз напротив живет за сетчатым забором большая старая овчарка, которая, хоть на калитке и висит предупреждение, что собака злая, ни разу в жизни ни на кого не гавкнула, а если мимо идут знакомые дети, то она прижимается к металлической сетке лбом и ждет, когда почешут ее темную, густо пахнущую псиной шерсть. Мы подходим к забору, и сестра, размахнувшись, перебрасывает через него цыпленка, а спустя несколько минут он без остатка исчезает в овчаркиной пасти.
Бабуль! Ба-абушка-а! Мы с сестрой кричим изо всех сил, потому что бабушка глуховата, а если она на кухне, то, может, и совсем нас не услышит. Бабуля! Ну откро-ой!
Проходит некоторое время, и мы думаем, что сейчас из соседних домов выйдут ругаться, но ничего такого не происходит, и окно нашей комнаты на втором этаже наконец распахивается. В нем показывается бабушка.
Кто это тут такие? строго спрашивает она.
Это мы-ы! орем мы что есть мочи. Внучки тво-ои-и!
А ну, пошли отсюда, хулиганье такое! Тут же сердится бабушка. Мои внучки уже давно дома, спят мои внучки, а вы тут среди ночи шляетесь, черти, пошли, пошли отсюда!
Выпила шепотом говорит сестра. Не откроет теперь.
Мы и задержались-то всего ничего: большое дело с Комаровыми ходили за деревню смотреть на цыганский табор. Цыгане понаставили своих ярких, разукрашенных лентами палаток по всему полю, и женщины в цветастых юбках с оборками ходили туда-сюда от палаток к реке и обратно. Ближе подбираться боязно: поговаривают, что цыгане воруют детей, хотя, конечно, никого они не воруют, нужны мы им очень, бабушка так и говорит, как будто у цыган своих оглоедов мало, вас еще, сволочей, воровать, да на вас же не напасешься. Это, наверное, к местным, оседлым цыганам из Михайловки приехали их кочевые родственники и устроили здесь лагерь, чтобы передохнуть перед гостями. Мы сидим в кустах и лузгаем семечки, которые Комаровы выпросили у кассирши на станции.