В эпоху #MeToo[60] дискурс о ложных обвинениях приобрел необычный поворот. Многие мужчины, которые сами или в обсуждении с друзьями решили, что их несправедливо наказали, не отрицают, что могли так поступить с жертвами. Были мужчины, которые отрицали свою вину: Харви Вайнштейн, Вуди Аллен, Ар Келли, Джеймс Франко, Гаррисон Кейлор, Джон Траволта. Но не реже известные мужчины, вроде Луи Си Кея, Цзяня Гхомеши, Джона Хокенберри, Дастина Хоффмана, Кевина Спейси, Мэтта Лауэра, Чарли Роуза признавали свои плохие поступки, но вскоре требовали вернуть им работу, как дети, которым надоело стоять в углу. Через месяц после того, как Times опубликовала статью о том, что Луи Си Кей мастурбировал перед женщинами без их согласия, Мэтт Деймон сказал: «Думаю, что он уже окупил цену, которую заплатил»[61]. Через год после подтверждения обвинений Си Кею уже аплодировали на внезапном появлении в Comedy Cellar в Нью-Йорке. Потом он пошутил про азиатских мужчин («женщины с очень большим клитором»), «еврейского педика» и «психически недоразвитого мальчика»[62]. Заметив неловкость среди зрителей, он сказал: «Похуй, что теперь вы у меня отберете? День рождения? Моя жизнь кончена, мне насрать». Билеты на выступления Си Кея по-прежнему раскупаются за несколько часов[63]. Чарли Роуз, близкий друг Джеффри Эпштейна, которого в домогательствах обвинили более 30 женщин, отказался от первоначального признания вины; адвокат назвал его действия «обычным добродушным подшучиванием и общением на рабочем месте»[64]. Джон Хокенберри, известный радиоведущий, которого коллеги-женщины обвиняли в сексуальных домогательствах и издевательствах, написал статью «Изгнание» в Harpers:
«Быть заблудшим романтиком, родиться не в то время, неправильно считать намеки сексуальной революции 60-х или остаться импотентом из-за инвалидности в 19 лет ничто из этого не оправдывает оскорбительного поведения по отношению к женщине. Но разве пожизненная безработица и невозможность уйти в оплачиваемый отпуск, страдания моих детей и финансовый крах подходящая мера? Разве мое исключение из профессии, на которой я тружусь десятилетиями, это шаг к истинному гендерному равенству?»[65]
Кевин Спейси, которого обвинили в сексуальных домогательствах больше 30 мужчин, некоторые при этом были несовершеннолетними на тот момент, сначала принес «искренние извинения» первому пострадавшему Энтони Рэппу[66]. А через год выложил видео «Буду откровенным» (Let Me Be Frank) на YouTube, в котором от лица своего персонажа из «Карточного домика» Фрэнка Андервуда говорит зрителям:
«Я знаю, чего вы хотите Я показал тебе то, на что способны люди. Я поразил тебя своей честностью, но, главное, заставил тебя задуматься. И ты верил мне, хотя знал, что не стоит. Так что мы не закончили, кто бы что ни говорил. Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы я вернулся».
Видео набрало больше 12 миллионов просмотров и больше 280 тысяч лайков[67].
Мужчины не отрицают ни достоверности обвинений, ни причиненного вреда. Они лишь не согласны с наказанием. Мишель Голдберг в авторской колонке в The New York Times признается, что ей «жаль мужчин, которых зацепило движение #MeToo». Не таких бесчеловечных, как Харви Вайнштейн, а «менее влиятельных, не таких очевидных плотоядных зануд, чье отвратительное поведение окружающие молчаливо считали нормой, а потом внезапно перестали». «Я могу только представить, пишет Голдберг, как сбивает с толку настолько быстрая смена правил»[68].
Мысль, что мужчины теперь играют по другим правилам и их наказывают за ранее допустимое поведение, стала общим местом для движения. До недавнего времени мужчины были во власти всеобъемлющей патриархальной идеологии и не могли отличить флирт от домогательств, кокетство от отказа, секс от изнасилования. Некоторые феминистки высказывались похожим образом. 30 лет назад Кэтрин Маккиннон писала, что женщин «постоянно насилуют мужчины, которые и понятия не имеют, что они творят. С женщинами и сексом»[69]. В 1976 году британца Джона Когана оправдали в изнасиловании жены друга Майкла Лика[70]. Накануне Лик избил жену за то, что она не дала ему деньги, когда он пришел домой пьяный, и тогда он сказал другу в баре, что она хотела переспать с ним. Они пошли из бара к Лику домой, где тот сказал жене, «хрупкой девушке 20 лет», что Коган хочет заняться с ней сексом и предупредил ее не сопротивляться. Лик раздел жену, положил на кровать и позвал Когана. Тот смотрел, как Лик занимается сексом с женой, а потом и сам изнасиловал ее. После того, как Коган закончил, Лик еще раз «воспользовался» женой. Потом мужчины вернулись в бар. Суд постановил, что у Когана не было преступного умысла ее насиловать, поскольку он искренне верил, что жена Лика этого хотела[71].
Считается, что #MeToo обобщает ситуации вроде той, в которой оказался Джон Коган. Патриархат вводит мужчин в заблуждение о норме в сексе и гендерных отношениях. Теперь мужчин ловят и несправедливо наказывают за невинные ошибки, а женщины навязывают им новые правила. Может, эти правила верные; старые точно многим навредили. Но откуда мужчинам было знать? Они не считают себя виноватыми, разве у них нет оснований для помилования?
Сколько мужчин действительно не могут различить желанный и нежеланный секс, приятное и «сальное» поведение, приличие и бестактность? Разве Коган не мог понять разницу? В суде он признался, что жена Лика плакала и пыталась отвернуться, когда он был сверху. Почему он не спросил до или во время сексуального контакта, правда ли она этого хочет? Разве опыт, жизнь и совесть не подсказали ему, что испуганная женщина кричит по-настоящему, и что нужно отреагировать на это? Разве Луи Си Кею не пришло в голову, что женщинам, перед которыми он мастурбирует, было неприятно? Почему, когда он спросил женщину, можно ли ему мастурбировать и она отказала, он покраснел и начал объяснять, что «у него проблемы»[72]?
Женщины всегда жили в мире, созданном и управляемом только мужчинами. Но справедливо отметить, что мужчины жили рядом с женщинами, которые пытались эти нормы оспаривать. На протяжении почти всей человеческой истории женские возражения были тихими и бессистемными: они вздрагивали, страдали, уходили, увольнялись. Совсем недавно они стали громче и организованнее. Те, кто утверждает, что мужчины в таких ситуациях не думают головой, отрицают ситуации, которым мужчины были свидетелями в жизни. Они предпочли не слушать, потому что им это удобно, потому что нормы маскулинности диктуют, что их удовольствие в приоритете, потому что у других мужчин также. Женщины очень долго так или иначе говорили, что правила, которые изменились и до сих пор меняются, на самом деле касаются не только секса. Новые правила, которые затрагивают мужчин вроде Луи Си Кея, Чарли Роуза, Джона Хокенберри и многих других, гласят, что им больше не сойдет с рук, если они будут игнорировать крики или молчание женщины, которую унижают[73].
Какие у этого последствия?
Феминисткам придется задать и вместе ответить на непростые вопросы о правильном обращении с насильниками: нужно ли их наказывать, если да, то кого и как; если нет, то какие некарательные модели примирения и исправления использовать. Многим женщинам, что логично, хочется, чтобы насильника зашугали, раздели и напугали расплата за поведение не только их, но и, возможно, всех поколений таких мужчин. Дженна Уортэм писала в The New York Times о «Списке дерьмовых медийных мужчин», который слили в Buzzfeed в 2017 году:
«В первые часы после публикации списка, когда он еще был тайным, предназначенным только женщинам, я даже по-другому двигалась. Казалось, сам воздух заряжен. Подруга сравнила эти ощущения с последней сценой из «V значит Вендетта». Ей нравилось представлять женщин сетевыми вигилантами[74], зная, что мужчины напуганы. Мне тоже. Я хотела, чтобы каждый мужчина запомнил, чтобы он знал, что они тоже уязвимы, потому что женщины заговорили»[75].
Когда карцеральное государство не помогает истек срок давности преступления, или доказательства состоят только из показаний женщин, или поведение не соответствует порогу преступности, или власть мужчины делает его фактически неуязвимым женщины обращаются к децентрализованной карательной силе социальным сетям. Некоторые отрицают, что это полноценная власть: выступления в интернете с обвинением предполагаемого насильника или соучастника всего лишь выражение мнения, которое доступно относительно бесправным людям.
Что это на самом деле не так, ясно показывают уортэмские «сетевые вигилантки». Писать о ком-то в Twitter, пересылать списки с именами насильников или постить об испорченном свидании, может, не то же самое, что звонить в полицию, но в мире, где людей увольняют не за проступки, а из-за общественного порицания, такие действия нельзя считать просто речью. (Конечно, какие-то женщины это понимают и предвкушают последствия.) И единичные высказывания тысяч людей не просто слова, а коллективный голос, способный разоблачить, пристыдить и унизить. Для большинства из нас один твит это капля в море, ничтожное дополнение в какофонии мнений, троллинга и мемов про котиков. Хотя, иногда, задним числом мы понимаем, что были частью или даже инициаторами чего-то большего, чего-то, имеющего психологические и материальные последствия, что мы не всегда предвидели, планировали или даже хотели. Достаточно ли сказать, что эти последствия не запланированы, что мы сделали не больше другого, что наши слова нельзя считать причиной дальнейших событий? Должно ли нас, феминисток, беспокоить, что порнографы давно так защищаются, когда феминистки обвиняют их не просто в сексуальном подчинении женщин, но и в его легализации? Должны ли феминистки придерживаться мнения, что слова ранят, или что вред, который они причиняют, не имеет этических или политических последствий? Должны ли феминистки отрицать, что беспомощные голоса, объединенные в хор, могут стать огромной силой, и что с силой приходит ответственность?