Наша Светлость. Поэзия - Наталья Бондаренко 2 стр.

Быть подобием мыши  довольно печальный удел.
Хоть скребется на крыше, но выше уже не у дел.
Попищит из угла и укроется в собственной норке.
А в зубах у нее только крошки от высохшей корки.

Но мила, спору нет! Хвост игривый, как нить на иголке.
Сочинила сонет и пропела в двенадцать под елкой.
И гурман: по утрам по-французски съедает сыры.
Только глазки сверкают из старой мышиной дыры.

Пробили полночь старые часы
И с боем улеглись чирикать дальше.
На севере застыли в небе псы,
И нет во мне ни грамма хитрой фальши 

Я вижу то, что видно только мне:
Герои странных сказок машут шляпой,
Привидится в заснеженном окне 
Большой медведь стучит по стёклам лапой.

А гномик под столом сидит в туфле.
Наверное, совсем еще ребёнок.
Я дам ему фруктовое суфле
Для миленьких и крохотных сестрёнок.

А иногда жар-птица прилетит
И свесит хвост с большой хрустальной люстры.
Её, бедняжку, сильно удивит
Тирада говорящего мангуста,

Который невидимкою живет
В моей большой неприбранной квартире.
Он знает всех мышей наперечет,
Поскольку побеждает их в турнире.

В нём проигравший съеден без труда.
Так стали мыши тоже невидимкой.
Жестоко, да  нужна ему еда!
Теперь мышей сложилась недоимка.

Ну ладно, это пройденный этап.
Гостей незваных много в нашем доме.
Вот слышу старой кошки тихий храп 
Я говорю лишь о её фантоме.

Чудес не перечесть и не уменьшить,
И что ни день, то новое лицо.
А иногда я приглашаю женщин
Подняться в кринолинах на крыльцо.

И с ними мы танцуем под гармошку,
А гармонист  веселый и хмельной.
Смешной, чуть-чуть хромой на обе ножки.
Он Зазеркалья житель коренной.

Вот так мы и живем глубокой ночью,
Поверьте, я не сплю и не больна.
Но скучно жить обычной жизнью очень.
Я в приключенья страстно влюблена.

На вершине горы, под напором свистящих ветров,
Полу-Богом ищу муравьиные тропки людские,
Что внизу, словно ниточки, вязью сплелись от следов,
И селеньями-точками вечным узлом закрепились.

Расцветились садами предгорья из камня с песком,
И вкрапления крыш украшают просторы долины.
А вдали  корабли пенят воду в приволье морском.
Отражают насыщенность неба морские глубины.

Это Вечность застыла в пейзаже средь белого дня.
Что сегодня, что завтра  ничто не меняется в мире.
И не хочется мне никогда ничего усложнять,
И бороться за приз на извечном межлюдном турнире.

Меховыми шубками снег украсил веточки.
Ковриками белыми устелил поля.
Растрепались волосы вдохновлённых деточек
Лепят бабу снежную в царстве Февраля.

Распищались птенчики, крылышки без пёрышек,
На худющих лапочках тёплый сапожок.
Клоунские носики  твёрдые, замёрзшие.
Дома ждет-творожится мамин пирожок.

Полно, тучки, слезы лить, сгорбившись, сcутулясь,
Вдаль неспешно плыть и плыть, горестно нахмурясь
Всё прекрасно  даже вы, плакальщицы-вдовы.
Ваши слезы вековы, ваша жизнь сурова.
Выливаете себя на поля с хлебами.
Умираете не зря  жизнь приходит с вами.

Цветут цветы зеленым ярким цветом,
Ковром цветущим, иногда  букетом,
Меж листьев белых и на стеблях белых 
Зеленые как истый изумруд.

Осталась позади борьба понятий,
Плато асфальтовых дорожных вмятин
И грозный рев автомобилей беглых,
И пыльный придорожный яд-фастфуд.

Хороший друг припас бутылку рома.
Нам не страшны теперь удары грома.
Погаснувшей звезды полет напрасный 
Всего лишь признак лишней суеты.

Но нам всегда чего-то не хватает
И счастье одуванчиком слетает.
Наш мир жестокий, грустный и опасный,
Несёт напасти головам седым.

Не ври, Февраль! Зима уже ушла,
А ты остался кратким межсезоньем.
Сменили дамы шубку на бушлат.
Трепещет в вышине крыло воронье.

Сосульки из литого хрусталя
Роняют слезы, тая от печали.
От таянья снегов мокра земля,
Внезапный снег досаден и нечаян.

Грядет как лазер острый луч весны 
Путь облегчить проросткам горицвета.
И станут наши помыслы ясны:
Живи и пой, любовью обогретый.

Не ври, Февраль! Зима уже ушла,
А ты остался кратким межсезоньем.
Сменили дамы шубку на бушлат.
Трепещет в вышине крыло воронье.

Сосульки из литого хрусталя
Роняют слезы, тая от печали.
От таянья снегов мокра земля,
Внезапный снег досаден и нечаян.

Грядет как лазер острый луч весны 
Путь облегчить проросткам горицвета.
И станут наши помыслы ясны:
Живи и пой, любовью обогретый.

Будут вьюги скулить у порога
И сбивать по-предательски с ног.
Глянь, как снега немыслимо много,
Скрыты напрочь полотна дорог.

Деверь рыбу у проруби удит.
Кот боится  ни шагу за дверь.
Меня голосом рвущимся будит,
Как в лесу окапканенный зверь.

Замуруют нас в доме снежинки.
Дым из труб  SOS плененных в избе.
На окне ледяные картинки.
Свечи плачут в никчемной мольбе.

Утро кажется странно безмолвным.
Каждый роет траншею в снегу.
Ах, зима! Одеялом любовно
Ты прикрыла, а спать не могу.

Я в берлоге сопящим медведем
Не хочу уходить от забот.
Быт и так на события беден,
Еще больше  от зимних щедрот.

Знобит, и дрожью отвечает тело,
Захваченное вирусом лихим.
«Корону» я нечаянно надела.
Горю и кашляю. Дела мои плохи.

Отчаянье. Мольба. Бессилье. Слёзы.
Меня настиг неумолимый рок.
Не верила объявленной угрозе
Остался жизни маленький глоток.

Замедлился мой бег пленённой белки,
Вращающей напрасно колесо.
Зато бегут на циферблате стрелки.
Бросает смерть в меня своё лассо.

Терзает страх мучений, смерти, боли,
Как сильный электрический разряд.
Я в черном непроглядном ореоле.
А саван  окончательный наряд.

Одна из сотен бедных сострадальцев
Я списана безжалостно в утиль.
Сжимают библию ослабленные пальцы.
Из пыли вышла  превращаюсь в пыль.

 Адам и Ева роботы!  Я знаю,
Ведь сам же их тогда и создавал,
Когда они планету заселяли,
Чтобы ее Мефодий не отнял.

А разве ты не знал, малыш? Ведь люди
На нас похожи внешностью во всём.
Они всегда для нас трудились. «Боже!» 
Так молят нас, когда их больно бьем.
Но как не бить? Ленивы, тупоглавы.
То кнут, то пряник  вот одна модель.
 Но папа! Они роботов создали!
 А вдруг они уморят нас теперь?

 Да нет же, сын. Об этом тоже знаю.
Ведь это я программу внес опять.
 Они так износились, так устали
Пора на лучших роботов менять.

Ты мой покой, хотя и эфемерный 
входная дверь, закрытая на ключ.
Блаженство одиночества  химера.
За дверью мир бездушен и колюч.

Я оторвусь по полной, точно зная 
подслушивает бдительно сосед.
Меня во всех грехах подозревая,
следит за мной уже немало лет.

Мой не звучит шутливо-хриплый голос
на перекрестках человечьих троп 
свободы и безумств созревший колос,
не вписываюсь в местный хронотоп.

За дверью можно громко материться,
по-папуасски голой танцевать,
на четвереньках ползать, как тигрица
оскаливаться злобно и рычать,

кружиться до упаду на диванчик и
корчить рожи, хохоча до слёз,
попрыгать как большой упругий мячик,
пытаясь улететь до самых звёзд,

потворствуя душе, задёрнуть шторки,
почувствовать её совсем живой,
когда она своей кирпичной норки
является бесспорной госпожой,

когда входная дверь  на всех засовах.
Но хватит лишь отмычки у вора 
И я опять в общественных оковах,
и гаснет счастья слабая искра.

Мой глас, вопиющий
в пустыне безлюдной, не слышен.
На тысячи миль простирается голый песок.

Саму меня самум вовсю колышет,
И глас похож на тощий голосок.
Кричу: «Воды!» А рот песком заносит,
И выжимает страх из плоти жизнь.

Душа, вылетая как птица,
прощения просит.
Мечтает о рае. В аду её тело лежит.

Мои стихи  любви и горя вехи.
В них сердца стон, экстаза громкий крик.
Я слышу их сквозь время и помехи,
Сквозь толщу приключений и интриг.

Они лежат кривой и беглой строчкой
На магазинном чеке в уголке,
Без запятых, тире, вопросов, точек 
Писала, торопясь, держа в руке.

Читала нараспев, едва придумав,
На ухо диктофону моему,
Порой в слезах, обиженной, угрюмой,
Наделав дел совсем не по уму.

Порой, распространяя волны счастья,
Ходила, пела песню  не стихи!
Совпали с музыкой написанные части,
Избавившись от тонны шелухи.

Стихи слагались сами и без спроса
В опустошенной мигом голове,
И сыпались слова горстями проса,
В ряды легли осмысленно вполне.

Сама себе частенько удивляюсь,
На них наткнувшись в netе невзначай.
Как сильно я со временем меняюсь,
Сгорая как церковная свеча.