Ты сегодня ж-жевал что-нибудь?
Мне не хочется.
А я пом-мираю от голода. Слава, попросил он Костенко, может, ты сходишь в гастроном?
Что купить?
Возьми к-колбаски и плавленых с-сырков.
У меня от них скоро судороги начнутся, сказал Костенко. Была бы плитка пельменей сварили.
Спроси Льва Ивановича, сказал Садчиков, старикан тоже, наверное, г-голоден. Кстати, где Росляков?
Я его отпустил до двенадцати.
Ну х-хорошо. Иди за сыром.
Иду.
Послушай-ка, Леня, сказал Садчиков, поднявшись из-за стола, давай вместе с тобой в-вспоминать все то, что говорили те д-двое. По отдельным словам, по выражениям. Ты же поэт, нап-прягись. Кстати, ты рассказы Чапека любишь?
Очень.
Помнишь, «О шея лебедя, о грудь, о барабан!»? Это когда поэт помог сыщикам установить номер машины по своим хитрым ассоциациям Помнишь эт-тот рас-сказ?
Помню. А вы что, Чапека читали?
Нельзя?
Нет, можно, конечно, только я думал
Ясно. М-можешь не договаривать. Ты, кстати, куришь?
Нет.
Правильно делаешь. Я б-бросил разжирел, снова пришлось начать.
Скажите, а меня надолго посадят?
Сложный в-вопрос. Я пока тебе ничего на него не отвечу и ничего не буду обещать. А в-вот ответь мне, пожалуйста, что ты делал восьмого мая?
Восьмого? Это какой день?
Суббота.
Учился. Потом мы уехали на дачу.
Когда кончились уроки?
У нас в субботу пять уроков. Значит, около часа. А потом мы еще с Львом Ивановичем ходили в букинистический. За томиком Хлебникова.
Это что, зиф-фовское из-здание?
Да.
А что ты делал двенадцатого мая? Около шести.
Не помню.
Надо вспомнить.
Вы думаете, я не все вам сказал? Почему вы спрашиваете меня про эти дни?
Садчиков подошел к Леньке, остановился прямо перед ним и, раскачиваясь с носка на пятку, сказал:
Я спрашиваю т-тебя потому, что именно в эти дни бандиты с-совершали грабежи. Я бы не спрашивал т-тебя об этом, если бы сейчас был день. Просто мы бы вызвали сюда тех людей, которые видели грабителей, и предложили им о-опознать тебя. Понимаешь, какие пироги? Так что тебе ф-финтить нет резону; если что было, давай все в открытую
Какой смысл мне тогда было самому приходить к вам? Я ведь сам пришел к вам Никто меня не тащил Какой смысл?
Никакого, согласился Садчиков. Пожалуй, н-никакого Ладно Посиди, сосредоточься, постарайся вспомнить детали
Костенко вернулся с покупками.
Духотища, сказал он, не иначе как к грозе.
Сейчас я вернусь, сказал Садчиков, а вы п-пока закусывайте.
Костенко развернул пакет, разложил на столе сыр и колбасу, налил в стакан воды и подвинул Леньке.
Поешь, предложил он, а то, наверное, кишка на кишку протокол пишет.
Уже написан. Только не на кишку.
Костенко хмыкнул.
А ты нос не вешаешь. Молодец. Где ночевал эти два дня?
На вокзале.
На каком?
Сначала на Казанском, а потом на Ярославском.
Что, в Сибирь хотел отправиться?
Откуда вы знаете?
Мы, дорогой, все знаем. Работа такая.
Вернулся Садчиков и спросил Леньку:
Слушай, а вы Хлебникова к-купили?
Купили.
А еще что купили?
Еще? Подождите, что-то мы еще купили А, вспомнил, Бабеля! «Конармию». И, по-моему, «Максимы» Ларошфуко.
Ну, слава богу, эт-то вроде сходится.
Что, с первого дела отпадает? поинтересовался Костенко.
Вроде да, ответил Садчиков. Ты, Леня, не стесняйся, налетай на пищу. Сырки ешь они м-мягкие Что-нибудь про т-тех вспомнил?
Вспомнил. Чита говорил: «Сейчас бы блинчиков в Астории пожрать». Это когда у нас закуски не было.
Пожрать значит п-поесть?
Да. Но это ведь не я. Вы просили вспомнить детали Это Чита так говорил
Великий и могучий, вздохнул Костенко, благозвучный и прекрасный русский язык! Мордуют беднягу со всех сторон. Да здравствует Солоухин, хоть и достается бедняге
А зачем же ты все-таки утащил у отца пистолет?
Ленька взял кусок колбасы и начал быстро жевать. Он съел кусок, запил его водой и ответил:
Стреляться хотел. А как дуло в рот вставил, так со страху чуть не умер. Даже вынимать потом боялся; думал, не выстрелил бы.
Костенко и Садчиков засмеялись. Ленька тоже хмуро усмехнулся, а потом сказал:
Это сейчас смешно Вы меня что, сразу в камеру посадите?
А как ты думаешь?
Это сейчас смешно Вы меня что, сразу в камеру посадите?
А как ты думаешь?
Не знаю
А все-таки?
Наверное, придется.
В том-то и дело. Сулить мы нич-чего не можем, но, если т-ты сказал всю правду, не исключено, что тебя до суда отпустят.
Домой?
Не в Сибирь же, ответил Костенко.
В дверь постучались.
Да!
Вошел Лев Иванович.
Прошу меня извинить Но уже довольно-таки поздно Мальчику надо завтра рано вставать Вы разрешите нам уехать?
Вам да.
А ему? Он ребенок. И потом, это нелепость, поверьте мне.
Лев Иванович, сказал Костенко, а что случится, если вы сейчас вместе с ним или он завтра один встретите на улице тех двух? Убийц и грабителей? Он ведь свидетель, его убирать надо. Понимаете?
Но почему вы думаете
Чтобы потом его папа с мамой не плакали, только для этого именно так я и думаю.
Лев Иванович, сказал Ленька, спасибо вам. Вы не беспокойтесь. Вы поезжайте спать, а то уже поздно
Завтра мы вам позвоним, пообещал Костенко.
Днем Ч-часа в два
Это же непедагогично Сажать в тюрьму мальчика
Садчиков нахмурился.
Знаете, о п-педагогике лучше все же н-не надо. Момент не тот.
Через час приехал Самсонов.
Где мой сын? спросил он по телефону из бюро пропусков. Я прошу свидания с ним.
Ленька спал на диване, укрытый плащом Садчикова. Костенко тихо сказал в трубку:
Он спит.
Я прошу свидания! Поймите меня, товарищи! Вы должны понять отца! Хоть на десять минут Хоть на пять! У вас ведь тоже есть дети!
Тише, вы! попросил Костенко. Не кричите. Нельзя сейчас парня будить, он и так еле живой. Завтра. Приезжайте утром. Часам к десяти кое-что прояснится
И положил трубку. Посмотрел на Садчикова. Тот отрицательно покачал головой.
Думаешь, нет? спросил Костенко.
Думаю, нет. Он больше н-ничего не знает. Или мы с тобой старые остолопы.
Тоже, кстати, возможный вариант. Ну что ж, давай писать план на завтра?
Давай.
Черт, нет плитки!
Пельменей тоже нет.
Я о чае.
Г-гурман
А что делать?
Ну извини, пошутил Садчиков.
Да нет, пожалуйста, в тон ему ответил Костенко.
Вторые сутки
Вышли на ЧитуУтром в кабинете у комиссара сидели четыре человека: Самсонов, Лев Иванович, Садчиков и возле окна Ленька. Он неторопливо и глухо рассказывал комиссару все по порядку, как было записано им вчера, начиная с бульдога
У каждого человека бывают такие часы, когда нечто, заложенное в первооснове характера, напрочь ломается и уходит. Именно в те часы рождается новый человек. Обличье остается прежним, а человек уже не тот. Комиссар вычитал, что Гегель где-то утверждал, будто форма это уже содержание. Сначала ему это понравилось. Он даже не мог себе толком объяснить, почему это ему так понравилось. Он, вообще-то, любил красивое. Он очень любил красивых людей, красивую одежду, красивые зажигалки. Однажды он отчитал одного из опытнейших стариков-сыщиков, когда тот, сердито кивая на молодых оперативников, одетых по последней моде, сказал: «Выглянешь в коридор и не знаешь, то ли фарцовщик на допрос идет, то ли оперативник из новеньких» Комиссар тогда очень рассердился: «Хотите, чтобы все в черном и под одну гребенку? Все чтоб одинаково и привычно? Времена иные пришли. И слава богу, между прочим. Красоту надо в людях ценить, для меня, душа моя, нет ничего великолепнее красоты в человецех». Любил комиссар и красиво высказанную мысль. Наверное, поэтому ему сразу очень поправились гегелевские слова. Но потом в силу тридцатилетней укоренившейся привычки к каждому явлению возвращаться дважды и, перепроверив, еще раз проверить он вечером, по обыкновению, долго стоял у окна и курил. Он вспоминал старого вора Голубева. Опытнейший карманник вернулся из заключения и заболел воспалением легких. Он не думал бросать свое ремесло. Он лежал и злился, потому что поднялась температура и надо было покупать пенициллин, после войны он был очень дорогим, а денег не было. Тогда старуха-мать продала свою шубейку и поехала к знакомым, которые достали драгоценное лекарство. В троллейбусе у нее срезали сумочку. Старуха вернулась домой вся в слезах, а продавать было уже нечего, и Голубев тогда еле выкарабкался. Выздоровев, он пришел в управление, к комиссару, и сказал:
Берите меня к себе, я их теперь, подлюг, терпеть ненавижу до смерти.