Есть, сказал юноша, это Лондон. В его каменных дебрях вас никто не найдёт. И он протянул ей тяжёлый, туго набитый кошелёк.
Прощаясь с ними, Зельда впервые со дня ареста прослезилась.
Спасибо вам, ребятки, спасибо вам, родненькие, не оставили старуху на погибель. Как зовут-то хоть вас?
Двое молодых людей предпочли остаться неизвестными, а один назвал своё имя Эдмунд Грэттон.
Зельда легла на дно телеги, и Добсон спрятал её под ворохом тёплого сена, источающего упоительно сладкий аромат. Травы N-шира, которые Зельда знала и любила, как будто бы закрыли её собой, и они тронулись в путь, чтобы до рассвета выехать за пределы графства.
История о смелом и отчаянном поступке лорда Грэттона, совершённом им в пору отрочества, передавалась в их семействе на протяжении трёх с половиной веков, но потом ниточка оборвалась. Ни отец, ни дед Нату никогда её не рассказывали. И мистический вариант, на котором настаивал старик из Эпплби, и вариант Джона имели реальную подоплёку и содержали немалую долю правды, но лишь благодаря дневнику прадеда Нат узнал, как всё было на самом деле. Он ещё раньше читал о процессе над Ланкаширскими ведьмами и вполне допускал, что истерия тёмных веков могла задеть крылом и N-ширскую глубинку, но побег из тюрьмы, да ещё при содействии Хэйвуд-кортских школьников, воспринимал скептически и был посрамлён за своё неверие.
Нат со всех ног помчался к дедушке. Тот сидел у камина, завернувшись в клетчатый плед, и был похож на мудрого ворона. Его любимая гончая лежала рядом на тростниковой подстилке и не сводила с хозяина умных печальных глаз. Когда-то, заметив приготовления к охоте, она вертелась волчком, и каждый мускул её красивого, поджарого тела, казалось, ходил ходуном. Потом силы ей изменили, а шоколадную шерсть тронула проседь. Дед потягивал из высокого бокала горячий портвейн, но всё равно зяб и чувствовал себя неважно. Ему досаждали браконьеры и сосед, переметнувшийся в стан вигов, к тому же ростбиф опять подали сыроватым. Он выслушал Ната, но не оценил значимость его открытия и посоветовал пойти в парк, побегать взапуски с племянником дворецкого или прокатиться верхом Айрис, бедняжка, совсем истомилась в конюшне. Дед был до мозга костей сыном своего века, просвещённого и практичного, и так же, как Дэниэлу, ему вполне хватало настоящего.
* * *Солнечные зайчики прыгали по стенам гардеробной комнаты, играя в пятнашки. За окном, торжественно усевшись на куст боярышника, пел свою песню дрозд. Когда Нат приехал в Хэйвуд-корт, Дэниэл был уже там: рукав его дорожного костюма выглядывал из приоткрытого шкафчика, а сам он вдохновенно предавался импровизациям на тему «Как я провёл пасхальные каникулы».
Гардеробную комнату отделял от дортуара лишь небольшой тамбурок. Раскладывая по полкам вещи, Нат прекрасно слышал излияния брата и, по обыкновению, узнавал много нового. Оказывается, у деда гостил не он, а Дэниэл. Бедный старик уже не чаял его дождаться и прямо с порога сообщил о своём горе: у него в парке завелись волки. Воют, окаянные, всеми ночами, так что невозможно сомкнуть глаз, а от слуг никакой помощи: они сами не смеют выходить из дома. «Вся надежда на тебя, внучок, сказал дед, выручай, пропадаю». И Дэниэл, разумеется, взял ружье и отправился на охоту. А они хитрые: как его почуют, сразу прячутся, но он их всё-таки выследил. Одного загнал в грот Аполлона, другого подкараулил на входе в теплицу. На вопрос ребят, где в это время был его кузен, он ответил, что в Лондоне у родителей. Дед на этот раз не позвал его, опасаясь, как бы он не стал заикой. «Дэн в своём репертуаре», подумал Нат. Он знал, что Дэниэл хвастун и пустомеля, но не считал нужным раскрывать глаза общественности на эти качества и в его сольные выступления никогда не вмешивался. Кстати, дед отказался принимать у себя Дэниэла с позапрошлых рождественских каникул, когда тот полез в вентиляционное отверстие и застрял там головой, и старик решил, что ему такие гости не по возрасту и не по здоровью. Врал Дэниэл правдоподобно, проникновенно, с известной долей артистизма, и Нат неохотно признавал, что и сам под настроение не прочь был его послушать.
Во дворе по-прежнему насвистывал дрозд, порой он выдавал коленца, до смешного созвучные фразам человеческой речи. «А была ли Зельда? А была ли Зельда?» Действительно, а была ли Зельда? Что если кто-то из его предков, будучи школьником, сочинил эту историю, взяв за основу местное предание, и стал рассказывать ради красного словца? Ведь Дэниэл по матери тоже Грэттон, и, как отмечают родные, он унаследовал даже больше фамильных черт, нежели Нат.