Девушка ещё ничего не говорила и не делала молчала, глядя куда-то поверх зрительских голов, обнимала, вероятно, дорогую ей тетрадь а на юную актрису уже хотелось смотреть и смотреть. Она уже держала зал. Вероятно, это и называется харизмой.
Наконец Вика заговорила:
Как давно я не заглядывала в свой дневник её слова упали в благодатно внемлющее пространство зала и проросли ещё более чуткой тишиной. Всё моё желание излить что-то на бумагу исчерпывалось в письмах к тебе. Но от тебя уже давно нет ответа. Поэтому в качестве отдушины я снова взялась писать дневник. А получается, что опять обращаюсь к тебе. Что не могу иначе казалось, Вике было мало завороженного внимания зала. Её монолог рвался куда-то за его пределы к тому единственному, которого не было здесь. В дневнике я могу быть даже откровеннее здесь можно писать то, что в письме вымарала бы военная цензура
Юная актриса сделала паузу. И вдруг, опустив глаза на первый ряд, в упор посмотрела на Влада. Да, именно на него! И этот прямо в душу проникающий взгляд прямо-таки пригвоздил парня к сидению. Он ошарашено замер от такого неожиданно пристального внимания.
Но мало того! В упор глядя припоздавшему зрителю в глаза, Вика спросила с отчаянием и надеждой:
Где ты? Что с тобой?
Спросила его!
Влада аж холодный пот прошиб. Почему она именно к нему обращается? Да ещё с такой страстью, с каким-то как бы подтекстом? Потому, что он оказался в первом ряду? Или она чует, что он пришёл сюда не просто так? А может, хочет послать ему какой-то сигнал? Либо это тупо актёрский приём, а он навоображал себе невесть чего?
Тем временем круг света на подмостках расширился, охватив декорацию. Судя по всему, она обозначала помещение в военном госпитале. На авансцене стоял рабочий стол, над ним сбоку висел агитационный плакат: суровый солдат на фоне Медного всадника, протягивал зрителю винтовку, на красном знамени горел призыв: «Молодёжь, в бой за Родину!». В пространстве позади стола были натянуты верёвки с развешанными на них для просушки постиранными бинтами.
Вика подошла к столу и положила на него тетрадь. Только сейчас Влад обратил внимание, что одета она в мешковатый белый халат с завязками сзади. На голове у юной актрисы красовалась косынка, похожая на ту, что носили сёстры милосердия ещё в Первую мировую. В углу этого раритетного головного убора хорошо просматривался инвентарный номер вероятно, так было задумано для антуража. Медсестричка, значит.
Вика взяла в руки одну из полос бинтов, которые лежали на столе, и принялась аккуратно скручивать её в валик, не прерывая своего печального монолога:
Каждый раз, когда в наш госпиталь из эвакопункта привозят новую партию раненых, я бегу смотреть. Очень надеюсь увидеть тебя среди них. Надеюсь и боюсь ведь ранение может оказаться очень тяжёлым
Вика закусила губу, под ресницами блеснули слёзы. Словно не желая, чтобы они пролились и показали её слабость, девушка поспешно подняла глаза и уткнула взгляд в солдата на плакате.
Влад поймал себя на том, что потихоньку с облегчением вздохнул. Вот-вот, пусть лучше к агитационному солдату обращается, чем к нему. А то у этой юной актрисы такой взгляд всю душу выворачивает. Талантливая девчонка! Даже он, человек далёкий от лицедейства, это видит. Вот только как далеко простираются её таланты и насколько они опасны для него пока неясно.
Девушка между тем шагнула к плакату и бережно провела ладонью по его кромке. То ли расправила завернувшийся угол, то ли погладила. Сквозь слёзы вдруг проклюнулась слабая бледная улыбка. Как будто она по ассоциации что-то вспомнила. Другой плакат, быть может?
А знаешь, я каждый день, по пути на работу прохожу мимо старой, довоенной ещё афиши доверчиво поделилась Вика, и в её грусть впрыгнули весёлые искорки, замерцали.
Девушка вернулась к столу и принялась опять сматывать в рулончики марлевые полосы. Улыбка робко светилась на её лице. Как солнце в холодной воде пришло Владу на ум знаменитое сравнение.
Помнишь прикрепленные к каждому столбу фанерные листы с анонсом музыкальной комедии «Антон Иванович сердиться»? Фильм вышел накануне войны, и мы не успели его посмотреть. Ты ещё сказал, что когда вернёшься, первым делом поведёшь меня на эту комедию
Девушка отодвинула в сторону готовые свитки бинтов, повернулась и шагнула назад к тем прозрачным тряпочкам, что сохли на верёвках.
Помнишь прикрепленные к каждому столбу фанерные листы с анонсом музыкальной комедии «Антон Иванович сердиться»? Фильм вышел накануне войны, и мы не успели его посмотреть. Ты ещё сказал, что когда вернёшься, первым делом поведёшь меня на эту комедию
Девушка отодвинула в сторону готовые свитки бинтов, повернулась и шагнула назад к тем прозрачным тряпочкам, что сохли на верёвках.
Да, афиши всё ещё висят, продолжала она говорить, снимая марлевые полосы. И этот кусочек обещанного, но несбывшегося, отнятого веселья выглядит нелепо в обескровленном, едва дышащем городе Юркие искорки выскакивали из её голоса и убегали, пугаясь тяжёлых мрачных слов, боясь быть ими раздавленными.
Откуда-то потянуло сквозняком. Бинты заколыхались, полетели косо словно снежные обрывки безжалостной пронзительной метели.
Среди разрывов бомб и снарядов подолгу дымящихся развалин верениц замерших троллейбусов и трамваев тёмных измождённых лиц в длинных очередях за хлебом говорила девушка посреди этой метели. Людей, присевших на обочине, но так и не поднявшихся «Пеленашек» на саночках Сосущей стыни, гари, хруста выбитого стекла и кирпичной крошки под ногами
В её голосе не звучало даже горечи. Это были усталые интонации человека, для которого шокирующие картины стали бытом. И потому эмоции по поводу жуткой повседневности давно выгорели, обесценились.
«Зима сорок первого сорок второго, определил Влад. Смертное время».
Но гулкие и размеренные звуки метронома как сердце Ленинграда. Которое всё-таки бьётся, в потухшем голосе робко блеснула не успевшая убежать искорка. Наперекор всему.
Бинты успокоились и утомлённо повисли. Как изодранный в боях и пробитый пулями, но не опущенный флаг. Прожектор подсветил их красным светом.
Вика вернулась к столу и продолжила свою работу по сворачиванию бинтов в рулетики.
Мы так и не узнали, на что так сердился Антон Иванович, заметила она и покачала головой. Но расстройство его было, конечно, мелким и суетным. Забавным как почти все довоенные обиды. Что они значат по сравнению с сегодняшними горестями! девушка улыбнулась печальной улыбкой, снисходительной по отношению к каким-то теперь для неё, должно быть, милым огорчениям. Так хотелось бы верить, что скоро или хоть когда-нибудь это всё закончится. Что мы выдержим. Выстоим. Что ты вернёшься, и мы пойдём всё-таки на эту музыкальную комедию. И узнаем, наконец, на что так смешно сердился этот добрый Антон Иванович
Но тут же улыбка её съёжилась, сжалась словно от холода и сама медсестричка поникла. Оставила свои прозрачные тряпицы и принялась дышать на пальцы согревать замёрзшие руки.
Влад поразился, насколько убедительно в тёплом и даже душноватом помещении юная актриса передавала сосущую всё нутро стынь. Со сцены вдруг и правда словно дохнуло пронизывающим холодом.
Но вера порой сменяется отчаянием. Надежда тает вместе с порциями хлеба, выдаваемого по карточкам.
«Да, так и жили, должно быть, ленинградцы в то смертное время: качелями от безумного отчаяния к едва брезжащей надежде, подумал Влад. И опять к отчаянию. И опять к надежде».
Тем временем юная медсестричка своим несдающимся тёплым дыханием как будто отогрела и воскресила кусочек пространства вокруг. И сама оттаяла.
Неизменной остаётся только моя любовь. Она питает веру и надежду, не давая им истаять окончательно сказала она просто и уверенно. Она всегда будет со мной. И с тобой на любой из твоих дорог. Она будет! Что бы с нами не случилось
Слова облаками плыли над полем ровно расчерченных зрительских рядов дыханием, которое надеется долететь, приникнуть, воскресить
Девушка погладила холодную обложку тетради (прямо видно было, что она прикоснулась к ледяной клеёнке, надо ж так сыграть это ощущение зябкости!). Положила на неё ладонь и тоже согрела своим теплом. Улыбнулась, принялась задумчиво переворачивать листы.
Помнишь наш спор о законе сохранения энергии? глаза её живо заскользили по строчкам раскрытой тетради. Да, с физикой у меня всегда было плохо, слегка фыркнула она. Поэтому я придумала свою теорию о законе сохранения энергии любви. Бывают ведь разные виды энергии, почему бы не быть такому? Просто он ещё не изучен, благодаря своей исключительной тонкости и неуловимости. Своей особости.
Вероятно, живо вспомнив тот давний спор и увлечённо его продолжая, Вика принялась взволнованно ходить взад-вперёд вдоль рампы. Она то утыкалась в тетрадь, то размахивала ею.