Хесус вынул из шелкового кармана футляр с лакированными палочками, зажал их в пальцах и хищно защелкал ими:
А публика хавает с большим воодушевлением, потому что зачем, зачем давать себе труд разбираться в современном искусстве, если можно травить такие смешные шутки про уборщицу, разоблачившую голого короля Фу! Пошло, плоско, смехотворно!
Душа моя, в искусстве нет понятия «смехотворно», Леон продолжал излучать радиоактивный уровень радости, даже сама мысль об этом смехотворна. Взять хоть бы ее!
Он ткнул в меня.
Она вчера тоже чуть не уничтожила инсталляцию!
Я напряглась.
Но ей можно и даже нужно! Потому что она художник!
Я удивилась.
Огромная разница с уборщицей, огромная!
Я испытала смутное облегчение.
Между художниками происходит диалог, жест и комментарий.
Я запомнила.
Ведь что есть инсталляция шанхайского горизонта из мусора? Стаканчики? Пластиковая сетка? Одноразовые коробки и шарики для пинг-понга? О нет! Это был, Леон ткнул палочками в доску с эскизами и процитировал, «критический комментарий о всевозрастающем влияния консюмеризма на экологию Китая»! А она?
Леон обошел стол, встал у меня за спиной и возложил руки на мои плечи, словно демонстрируя собравшимся предмет своей мысли:
Она рушит инсталляцию. Назовем этот перфоманс «Художник пьет из пластикового стаканчика». О чем этот жест? Она не пьет! Она демонстрирует расточительность общества потребления. Это уже диалог! Развитие! Событие, в конце концов!
Леон закинул в рот тысячелетнее яйцо с моей тарелки, проглотил, не жуя, и продолжил, размахивая палочками, как дирижер:
Взять хотя бы «Двое обнаженных прыгают в кровать Трейси»? Когда Трейси Эмин выставила в Тейт свою неубранную постель? Ту самую, где провела несколько недель в суицидальной депрессии и беспорядочных сексуальных связях? Ну вы помните. Двое других художников запрыгнули в кровать прямо на выставке и хотели заняться там критическим сексом прокомментировать работу Трейси. Они, конечно, успели лишь подраться подушками прежде, чем охранники уволокли их прочь под аплодисменты публики. Кстати, уверенной, что все это было частью произведения искусства. А так и было! Это диалог между художниками, как у нас! Леон слова ткнул палочками в меня.
И! осенило его. Музейная уборщица потом тоже «прибрала» кровать Трэйси. Подумала, кто-то из посетителей устроил на ней бесчинства и вот Все как у нас! У работ часто случается своя жизнь, разве нет? В искусстве участвуют все, кто на него хоть как-то реагирует. И уборщицы, несогласные с художественным высказыванием, тоже часть искусства. Как сказал этот, в костюме? «Она просто делала свою работу»? Ну что ж. Значит, это ее комментарий о поверхностности искусства. Пусть неглубокий. Но поучаствовала она честно. Разделила мусор Деконструкция! Постмодернизм! Да она буквально подняла работу на новый уровень! Произвол уборщиц, наш разговор все это, Леон обвел палочками шанхайский пейзаж, осиротевший стол у окна и всех собравшихся, и есть искусство. Потому что искусство тоже произвол. Безобразие! Оскорбление! Поругание самого искусства! Все это его часть. А разве сама жизнь не произвол? Она непонятна, запутана и абсурдна. Неясно, как ее трактовать и комментировать. Иногда настолько, что хочется выбросить ее в мусор!
Все захлопали, а Хесус выключил телефон. К этому моменту речь Леона снимали уже три художника. Будет, что показать куратору. Леон снова опустил руки мне на плечи и даже с чувством пожал их, как ветерану тысячи поруганных инсталляций. Синяк от клюки все еще болел. Хесус протянул мне через стол руку в перстнях и сказал, что рад такому яркому знакомству.
Я почувствовала себя приезжей, радушно принятой в странный призрачный мир, где малейшее движение «жест», молчание «высказывание», а глоток из стаканчика «критическое суждение». В этом было что-то фетишистское: любое действие мгновенно становилось актом созидания или предметом искусства. Очень удобный мир.
Я собралась совершить перфоманс «Художник ест тысячелетнее яйцо». Оно смотрело на меня из тарелки, как око Саурона. Черный желток в прозрачно-коричневом белке зловеще переливался под слоем зеленоватой плесени. Мне никак не удавалось ухватить его палочками. Наконец я просто проткнула его, но оно тут же соскользнуло, а на палочках осталась черная токсичная слизь. Остаток завтрака я неловко елозила палочками по тарелке, пытаясь похоронить сатанинский глаз под кружевными ломтиками лотоса.
Я собралась совершить перфоманс «Художник ест тысячелетнее яйцо». Оно смотрело на меня из тарелки, как око Саурона. Черный желток в прозрачно-коричневом белке зловеще переливался под слоем зеленоватой плесени. Мне никак не удавалось ухватить его палочками. Наконец я просто проткнула его, но оно тут же соскользнуло, а на палочках осталась черная токсичная слизь. Остаток завтрака я неловко елозила палочками по тарелке, пытаясь похоронить сатанинский глаз под кружевными ломтиками лотоса.
* * *Я хотела потратить этот день на «ритуальный столб» организовать себе местный телефон, интернет и тому подобное. Но, как выяснилось за завтраком, в резиденцию приезжал куратор с намерением обойти студии, посмотреть работы и поприветствовать новеньких. Я осталась в гостинице.
Все готовились. Слева, из студии Стива, доносились какие-то шарканья, шорохи, щелчки, потрескивания и вздохи («это звуки морга» пояснил Стив). А в студии справа от меня жила Абстрактная Поэтесса замогильно бледная андрогинная китаянка. Ее дверь была открыта, и я зацепила взглядом коллекцию ярких тряпичных покемонов на столе. Мы разговорились. Оказалось, это не покемоны, а традиционные китайские тигры. Их дарят младенцам как оберег от злых духов. Поэтесса покупает их в магазинах и на блошиных рынках, распарывает и зашивает внутрь по смертельному стихотворению. Это ее проект.
Некогда у Поэтессы случилась трагичная история любви, послужившая большим взрывом для вселенной ее лирики. Она рассказывала об этом торжественно, с отрепетированными паузами и той заунывной, сбивающей с толку интонацией, которой часто грешат поэты будто выпускают изо рта не фразы, а смертельные дозы печали. Но история Поэтессы была так поразительна, что я продралась через все эти театральные завесы и по возвращении к себе немедленно записала ее своими словами в «мормонскую книгу материнской памяти»:
Джульетта (будущая Абстрактная Поэтесса) выросла в туманной Сычуани, где собаки с непривычки лают на солнце. Ромео в Сучжоу, китайской Венеции. Оба единственные, возлюбленные дети. Ей родители накопили на колледж в Сан-Франциско. Его нанял какой-то стартап в Силиконовой долине. Познакомились в Америке случайно. Потом она уехала жить в Шанхай, а он остался в Штатах, но у них развилась любовь на расстоянии.
Сначала они взапой переписывались, потом ежедневно созванивались, делились самыми крохотными подробностями дня и по часу молчали в трубку, тихо вожделея друг друга.
И тут у него случилась командировка в Китай. Но не в Шанхай, а в какую-то отдаленную северную провинцию. Она поехала через всю страну, чтобы провести с ним там единственную ночь.
А город, в котором они встречались, был знаменит своим тигриным заповедником. Ну и перед отелем влюбленные решили культурно провести время в зоо парке. Сели в специальный автобус с открытым верхом и перилами в защитных сетках, который возит туристов по территории, чтобы те могли любоваться тиграми в естественной среде. А в конце экскурсии гвоздь программы: автобус останавливается на поляне, где гостям предлагают угостить тигров. Платишь сто юаней привезут курочку, платишь шестьсот кабанчика, и весь автобус может наблюдать, как тигры делят дичь.
Впереди будущей Поэтессы и ее возлюбленного сидели «папик и шикса», портили им романтику. Шикса противным голосом уговаривала папика купить кабанчика, но тот соглашался только на курочку, и она шантажировала его мол, тогда и ночью получишь курочку вместо кабанчика.
Позади них тоже сидел элемент потной реальности, нарушавший идиллию: какой-то егозливый подросток все время дергался, бормотал что-то, хрипел Словом, городской сумасшедший.
Папик тем временем уперся только, мол, курочка. Экскурсовод, поджав губы, объявила в микрофон во-о-от щедрый господин сейчас порадует нас зрелищем. Все вяло похлопали, и в скором времени курочку доставили и кинули тиграм. Те ее быстро и почти бескровно оприходовали. Все разочаровано посмотрели, кроме городского сумасшедшего сзади. Тот аж взвыл от восторга. Что-то там долго рылся в карманах, накопал у себя сотню и заказал еще курочку.
Влюбленные к тому времени расслабились тихий смех, рука на коленке, сладко замершее сердце
И тут привезли вторую курочку. Заказавший ее паренек, не дожидаясь конца незатейливого зрелища, вдруг перескочил через перила и, раскинув руки, побежал на тигров. Тигры растерзали и сожрали его мгновенно. Никто из зрителей даже не закричал не успел.