Ой, ну давай еще устрой сцену ревности, Ковалёв, разумеется, продолжил вовсю язвить. Парень, который в жизни до этого не был с мужиком; чье имя я даже не знаю; который платит мне за встречи, изображает теперь оскорбленную гордость, серьёзно? Ты, кажется, забыл, зачем мы здесь собрались!
Я не забыл, Турин повернулся к нему. Меня зовут Саша. Ты никогда не спрашивал.
Да хоть Маша, похрен, Лёня закатил глаза, сомневаюсь, что ты готов ходить по городу с радужным флагом!
Чего? Турин не понимал, о чем он.
Я говорю, что кладбище отличное место для тебя и твоих тайных грешков, Саша, Лёня скрестил руки на груди, все будет шито-крыто, никто не увидит.
Турин шагнул к нему, дернул на себя за плечи и со всей яростью и невысказанной обидой впился требовательным поцелуем в искривленные злой улыбкой губы.
Ковалёв не сопротивлялся как и всегда, когда доходило до главного, он будто бы сдавался, сразу переставая быть той язвой, которая всегда включалась в нем при виде Турина. Они целовались на мосту между кладбищем и оживленной улицей, полной машин и людей. Впервые там и где этого захотелось Турину. Почти так, как в понедельник, только с другой энергией сердитой, злой, отчаянной даже.
Закончив поцелуй, он удержал в ладонях лицо Лёни и отчетливо произнес, глядя ему прямо в чуть затуманенные после поцелуя глаза:
Чтоб ты знал, мне совершенно плевать на то, кто нас увидит.
Тот смотрел молча тихонько злился, это было заметно, но Турину было плевать и на это тоже он решил, что больше не будет вестись на все эти закидоны и, если он не хочет целоваться среди могил, то Ковалёву придется это учитывать.
Деньги, Ковалёв отмер, сузил глаза.
Я не получил ответа, Турин покачал головой.
Ты не спрашивал.
У тебя есть парень?
Ковалёв резко отшатнулся от него, прожег злым взглядом.
Я задал вопрос, Турин смотрел с усмешкой. Правила есть правила.
Да пошел ты!
Ковалёв сорвался с места и сбежал. Турин не стал догонять его. В этот раз такой ответ его вполне устраивал.
***
В пятницу с самого утра и до вечера дождь. Ковалёв сидел в вагоне мокрый, явно замерзший, весь нахохлившийся как воробей. Турин тут же подсел к нему, благо место рядом оказалось свободным. Лёня никак не отреагировал на него и продолжал буравить стену напротив, будто они незнакомы. Это было его обычное поведение, но сегодня Турин собирался пробить очередную брешь в его защите. У Лёни в руках был телефон, который он крутил, видимо, от нечего делать. Экран загорался и гас, Лёня не пытался его разблокировать. Турин улучил момент и резко выхватил телефон из его рук.
Ты охренел?! Ковалёв тут же подорвался, будто бы готовый лезть в драку прямо в вагоне.
Ты не ответил вчера на мой вопрос, Турин пожал плечами, отводя руку с телефоном в сторону, я собираюсь выяснить это лично. Посмотрю переписки, знаешь, звонки.
Ты больной, что ли?! Лёня шипел, пытаясь вытащить телефон из его пальцев.
Говори, или не получишь его обратно, Турин для надежности сунул телефон во внутренний карман куртки.
Это называется кража, Ковалёв пошел от злости красными пятнами, я пойду к ментам, скажу, кто меня ограбил и ты все тут же отдашь, еще и заплатишь за моральный ушерб!
Да сдался мне твой динозавр, хохотнул на это Турин. Он такой древний странно, что живой еще!
Турин тут же пожалел о своих словах, заметив, как изменилось лицо Лёни. Его аж перекосило, так задели его эти неосторожные замечания.
До этого Турин как-то не задумывался о том, что их социальные условия довольно сильно отличаются. Все это время он смотрел на Ковалёва как-то вне контекста реальной жизни, видел только его самого, а не стертые подошвы кроссовок и старенький дешевый смартфон. Стало неловко. Турин не стал бы называть себя богатым, но, как было принято говорить, на безбедную жизнь ему хватало. Начав работать сразу после колледжа, он удачно попал в хорошо развивающуюся сферу и почти никогда не бедствовал. Многое съедала ипотека, которую он спешно закрывал три года, но теперь и она его не отягощала. При этом он никогда не задумывался о том, что для кого-то все это может быть чем-то недоступным. Турин честно работал, тратил заработанное с умом и никогда не причислял себя к элите в конце концов, он все так же ездил на метро, рассудив, что без пробок и трат на бензин его жизнь будет лучше.