Люси прибегает к риторике называет свое занятие бизнесом и напрягается всякий раз, как кто-нибудь произносит то самое слово. Из уважения к родственнице я тоже не буду его использовать. Скажу только, что их строили египтяне.
Пытаясь соответствовать требованиям семьи, Эрин послушно посещала «вечеринки» Люси и покупала самые дешевые товары из тех, которые та втюхивала в том месяце. По возвращении домой моя супруга печатала счет с названием ресторана и ценой, кратной тому, насколько скучным или утомительным было сборище, и оставляла его на моей подушке. Это называлось «Налоговый вычет за родственные связи»: подкручиватель для ресниц $15; цена ґ 3 (стоимость урока по макияжу); > 1 часа, сверхурочные ґ 1,5 = $ 52,50. Красота по-итальянски.
Все добрались сюда нормально? Я попала в скоростную ловушку двести двадцать долларов за превышение на каких-то семь миль в час. Просто обхохочешься, сказала Люси.
Облегчение оттого, что это не продажный заход, было почти осязаемым, хотя фраза невестки не оправдала утверждение из моей карточки семейного лото («Люси попытается что-нибудь ПРОДАТЬ»).
Государственные доходы нужно повышать, поддержал разговор Марсело. На дорогах дополнительные полицейские патрули ловят туристов, а местных отпускают. Вот почему и ограничение скорости сорок миль в час. На таких дорогах должно быть семьдесят, но вас хотят вывести из терпения.
По-твоему, тут есть повод для суда? с надеждой спросила Люси.
Ни малейшего. Едва ли Марсело намеренно демонстрировал отсутствие интереса, пусть честное, но столь холодное, что от него заледенел весь стол.
Все уже побывали в своих шале? Они милые. Теперь беседу попыталась завести Кэтрин. Мы провели здесь ночь, и утром виды просто Она оборвала себя, будто в мире нет таких слов, которые могли бы описать одновременно красоту восхода и ее умение находить горные виды по сходной цене.
Я не думал, что нам придется ходить от отеля до наших номеров, медленно произнес Марсело.
Поверь мне, это гораздо лучше комнат здесь, кинулась защищаться Кэтрин, будто владела акциями этого курорта. Кроме того, я хотела, чтобы у него было пространство. Понимаешь? Где разложиться. Приятный вид. А не какая-то тесная комнатенка размером не больше
Вряд ли ему будет до этого дело, если есть свежее постельное белье и холодное пиво, заметила Люси.
Это не значит, что мы не можем поселиться в главном здании, проворчал Марсело.
Нам дали скидку на аренду шести шале, не забыл?
Это может покрыть твой штраф за скорость. Я не мог устоять и подколол Люси, но одна лишь София озарила меня вспышкой улыбки, остальные проигнорировали.
Марсело запустил руку в карман и выудил оттуда бумажник.
Сколько тебе нужно, чтобы поменять для меня комнату?
Ты справишься с прогулкой, папа, сказала София. Я буду таскать тебя на закорках, если хочешь.
Это наконец вызвало у него кривую усмешку.
Я ранен, театрально простонал мой отчим, хватаясь за правое плечо.
София, хирург, года три назад собственноручно восстанавливала ему плечевой сустав, и он давно был вылечен. Марсело явно прибеднялся. Как бы то ни было, а он выглядит вполне здоровым, когда отвешивает мне удар в тридцать второй главе.
Обычно хирургам не позволяют оперировать членов семьи. Но Марсело привык добиваться желаемого и настоял на том, что доверится только рукам дочери. Нюх больничного начальства на потенциальных богатых жертвователей, по иронии, закрыл ему же глаза на нарушение правил, когда речь зашла о строительстве крыла Гарсия в офтальмологическом центре.
Уймись, старик, пошутила София, накалывая на вилку кусок мяса. Я слышала, у тебя первоклассный хирург.
Возмущение Марсело было столь же наигранным. Он схватился за сердце, будто его пронзили стрелой, а мог бы с тем же успехом взвалить дочь себе на плечо и закружить на месте. Мог бы, если бы, конечно, его плечо не было так тяжело «ранено». Взаимная приязнь отца и дочери была почти осязаемой. Марсело кровный отец только Софии, и, хотя он хорошо относился к Майклу и ко мне (после женитьбы на моей матери было очевидно, что ему очень нравится растить мальчиков), София навсегда останется его маленькой девочкой. Пуленепробиваемый адвокатский фасад Марсело рушился, когда он паясничал, чтобы рассмешить ее, как делают отцы.
Или мы можем угнать снегоход, предложил Энди, разнежившийся в этом оазисе разговора. Я видел парочку припаркованных снаружи и спросил, сдают ли их в аренду. Управляющий ответил, что они только для хозяйственных целей. Может, удастся подмазать ему колеса. Он потер большим пальцем указательный и средний.
Тебе сколько годиков, двенадцать? съязвила Кэтрин.
Дорогая, я просто подумал, что это было бы весело.
Весело это прекрасные виды, атмосфера и компания, а не спа, удары по мячам для гольфа с крыши и гонки за смертью.
А по-моему, звучит заманчиво, встрял я, и Кэтрин подогрела мою еду еще одним пылающим взором.
Спасибо, Эрн начал было Энди, но Одри оборвала его громким кашлем. Он обернулся к ней. Что? Мы все собираемся притворяться, будто его здесь нет? Он сказал это, притворяясь, что меня здесь нет.
Эндрю!.. предостерегающе громыхнула Кэтрин.
Да ладно! Когда вы в последний раз виделись?
Большая ошибка, Энди. Нам всем известен ответ на этот вопрос.
Моя мать огласила его:
На суде.
Вдруг я снова оказываюсь на месте свидетеля, слушаю прокурора, который держит одну руку в кармане, а в другой сжимает огрызок лазерной указки и водит огоньком по залу, будто присяжные это кошки. Что-то утверждая, он тычет красной точкой в фотографии затянутой паутиной поляны, которая мне до сих пор иногда снится, с наложенными поверх стрелочками, линиями и цветными прямоугольниками. Я отвечаю на вопрос, когда моя мать вдруг встает и выходит, в голове у меня только одна мысль: почему в судебных залах упорно ставят самые высокие, тяжелые и громко хлопающие деревянные двери из всех, какие только бывают. Что-нибудь более сдержанное лучше соответствовало бы обстановке, но архитектор, видимо, по ночам подрабатывал сценаристом в Голливуде и пожелал усилить драматический эффект входов и выходов. Правда, я думаю об этих чертовых шумных дверях только для того, чтобы не смотреть на брата, сидящего на скамье подсудимых.
Вы внимательный читатель и, вероятно, уже заметили, что за семейным обеденным столом есть пара пустых мест. Я успел сообщить вам, что Эрин приедет завтра утром. Единственный ребенок Кэтрин известная по происшествию с сэндвичем с арахисовым маслом Эми не появится, потому что живет в Италии, а важность этого воссоединения семьи не превышает длительность пяти-семичасовой поездки на автомобиле. Но вы не должны удивляться и тому, что в этой сцене отсутствует Майкл. Вероятно, виной тому я.
Итак, теперь вам известны несколько вещей: почему моя мать отказывается разговаривать со мной; почему моего брата пока нет здесь; почему ему хочется иметь свежее постельное белье и холодное пиво; почему я не мог придумать какой-нибудь обычный предлог, чтобы не приезжать на этот уик-энд; почему Люси принарядилась; почему Кэтрин выделила на приглашении слова «все мы».
Прошло три с половиной года с тех пор, как я стоял на коленях в паутине и смотрел, как мой брат убивает умирающего человека. Три года с тех пор, как моя мать вышла из зала суда, пока я объяснял присяжным, как он это делал. И меньше чем через двадцать четыре часа Майкл прибудет в «Небесный приют» свободным человеком.
Глава 4
С момента похорон со сложенным флагом, зловеще возлежавшим поверх гроба, и скамьями, заполненными полицейскими в белых перчатках и мундирах с отполированными золотыми пуговицами, я знал, каково это чувствовать себя изгоем. Похороны полицейского демонстрируют лучшие и худшие стороны братства. Одним они предоставляют место и повод для гордости я видел полицейского, который, держа шестиугольную фуражку на локте, открыл швейцарский армейский нож и вырезал на гробе знак бесконечности, вечной связи, а других заставляют погрузиться в себя. Помню спор в вестибюле между двумя семьями покойного по крови и браку и по синей форме, каждая настаивала, что знает, что лучше: кремация или похороны. Борьба была бесполезной, в конце концов победила кровь, и тело похоронили. С точки зрения закона это имело смысл, но я также видел копов, которые сидели в патрульных машинах и, вероятно, вели разговоры в духе «если я умру», как солдаты, которые кладут в нагрудные карманы письма друзей. И как тут рассудить, кто прав?
Похороны были суетливые, больше похожие на кипящую жизнью съемочную площадку, чем на благоговейное прощание в церкви. Людское внимание фотографы перед входом, вращающиеся, как на шарнирах, головы и косые взгляды, шокированный шепот: «Боже, вон там его дети!» все это научило меня, что есть разница, когда за тобой наблюдают и когда видят. В значительной степени это односторонний вуайеризм «его дети», он формирует вокруг тебя пузырь, запирает в нем. Помню, я смотрел на взбитые сливки, капавшие с маминого безупречного черного платья, когда мы выходили из церкви, и вдруг с абсолютной уверенностью ребенка понял две вещи. Отец умер. И мы вместе в этом пузыре.