Но когда дело доходит до этого, до мельчайших песчинок, собирающихся на винтиках движущих сил царства ему становится скучно.
И все же этот зал, это ежемесячное собрание вот где по силам завоевать власть над царством. Если суметь взять в свои руки бразды правления над собравшимися дворянами и придворными, можно будет управлять всем королевством.
Я бесстрастно смотрю на собравшуюся толпу. Пускай глазеют, пускай шепчутся. Они рассматривают каждую тщательно продуманную деталь в моем гардеробе, замечают полное отсутствие золота, возрождение прежних царских цветов Хайбелла.
Я даю им еще одну минуту, чтобы они восприняли мое тихое заявление. Даю время по-настоящему осознать то, что скоро скажу. Да и себе я даю минуту, дабы насладиться этой картиной, высоко поднять голову и стать той, кем меня воспитывали.
Я спокойно выдыхаю, обвожу взглядом зал, где люди, затаив дыхание, ждут от меня речи. От меня. Не от Тиндалла.
Люди Хайбелла, теперь ваша царица готова услышать ваши вопросы.
На мгновение все смолкают, словно не зная, стоит ли им воспринимать меня всерьез. Уверена, большинство считает, что скоро появятся советники Тиндалла и скажут им заявить о своих волнениях. Но эти письменные отчеты будут только покрываться пылью в его переговорной, если он вообще их затребует.
Наконец, вперед выходит один дворянин, сэр Дорри. Подойдя к нижним ступеням помоста, он отвешивает поклон.
Ваше Величество, начинает он. У него красное от родимых пятен лицо, словно ему по щекам ударили гроздью малины. Прошу прощения, но кажется, я вынужден напомнить, что вы сидите на троне царя.
Пальцы сжимаются на подлокотнике. Видимо, им понадобится более четкий ответ.
Напротив, сэр Дорри. Я сижу на троне правителя Хайбелла, где мне самое место.
Раздается шепот, напоминающий шипение взволнованных змей, скользящих по золотому мрамору, но я выдерживаю их взгляды.
Моя царица Царь Мидас
Его нет здесь, чтобы править царством, резко перебиваю я сэра Дорри. А я есть. Так что задавайте свои вопросы, иначе мои стражники выпроводят вас, чтобы кто-нибудь более достойный моего времени вышел вперед.
Мое предупреждение разносится по всему тронному залу. Послание, которое звучит громко и ясно. Я жду.
Слегка вздымающаяся грудь, бесстрастное лицо, холодное безразличие монарха, который умеет поставить на место свой народ.
Либо они повинуются, либо я их заставлю.
Сэр Дорри мешкает. Оглядывается за спину, но никто из пришедших и слова не произносит. Никто из этих самодовольных дворян не приходит ему на подмогу, чтобы защитить место Тиндалла и оспорить мое неприкрытое предъявление прав на престол.
О, Ваше Величество, прошу у вас прощения. Для меня было бы честью, если бы вы выслушали мои вопросы, наконец произносит сэр Дорри.
И вот, я подчинила их себе по щелчку пальцев. Победа, а не скука вот что подстегивает меня стучать пальцем по подлокотнику. Теперь бороздки на нем останутся от моих рук.
Толпа не ропщет. Даже стоящие за мной стражники не переминаются от неуверенности. Потому что когда тебя всю жизнь воспитывали как царскую особу, ты такой и являешься. Неважно, что в моих венах не течет магия, поскольку у меня есть иная власть, передаваемая из поколения в поколение.
Правление Шестым царством у меня в крови.
После сегодняшнего вести разлетятся по белым равнинам нашей холодной земли, как снег, падающий и накрывающий каждый дюйм. Я уже слышу, как они будут сплетничать и перешептываться, когда новости обрушатся на королевство подобно мокрому снегу.
Рассказы о моей опаловой короне будут истолкованы как символ, возгоревшийся в помпезной зале, дворцовый колокол возвестит о начале правления нового монарха, и все перестанут преклонять колени перед Золотым Царем.
Я его заморожу, покрою льдом. Я заставлю Тиндалла пожалеть о решении на мне жениться.
Уголки моих бледных губ трогает редкая улыбка.
Я царица Малина Кольер Мидас, и я рождена, чтобы править.
Глава 12
АуренМеня принуждают на протяжении целого дня ехать в карете одной, и это можно счесть своего рода наказанием, беззвучным напоминанием о моем положении изгоя. Но, думаю, в одиночестве есть и преимущества.
Оторванность от остального предполагает защищенность, но вместе с тем в ней таится и опасность. Та, которая исходит от тебя самого.
Для меня, разумеется, опасность это воспоминания.
Долго тянущиеся часы предоставляют много времени на размышления. Когда рядом никого нет, ничто не отвлекает, звучат лишь слова, сказанные моим внутренним голосом. Этим воспоминаниям некуда деться, ведь я беззащитна и предоставлена самой себе и своему отравляющему обществу.
А потому я вспоминаю прошлое. Хотя и не хочу этого.
Сколько монет, девочка?
Я прячу свои мокрые руки шестилетней девчушки за спину и стискиваю пальцы.
Мужчина раздраженно, устало смотрит на меня, изо рта у него торчит трубка, из которой поднимается голубой дым.
Он щелкает пальцами. Мы стоим на рыночной площади под навесом в красную полоску, и Закиру не нравится тут со мной задерживаться. Если его поймают на эксплуатации детей, у него будет бездна проблем.
Дождь стекает с парусинового навеса, как струйки слюны, свисающие с оскаленных пастей диких собак, бесчинствующих в городе. Целый день не переставая идет мелкий дождь.
Волосы у меня мокрые, отчего кажутся темнее, чем есть на самом деле, не блестят, и колтуны не спрячешь. Хотя бы джутовая ткань моего платья не дает мне совсем озябнуть, вот только я все равно чувствую себя мокрой крысой.
Когда взгляд Закира темнеет, я быстро вытаскиваю из-за спины руку и нехотя разжимаю пальцы.
Он смотрит на подношение, лежащее на моей ладони, и прикусывает задними зубами трубку.
Два медяка? За целый день ты получила только два чертовых медяка? рявкает он.
Услышав его тон, я начинаю дрожать. Не люблю его злить.
Он хватает монеты и запихивает их в карман. Вытащив изо рта трубку, сплевывает мне под ноги, однако я уже привыкла к такому и больше не кривлюсь.
Тебе всего-то и нужно, что стоять здесь, огрызается он и, разочарованно глядя на меня, качает головой.
Даже спустя столько месяцев, что я с ним провела, его акцент слишком резкий для меня. Некоторые дети за спиной обзывают его Жабой, потому что он всегда издает квакающий звук, когда по утрам первым делом прочищает горло.
Стой в углу и улыбайся, и эти тупицы сами будут швырять в тебя деньгами! осуждающе выплевывает он, словно я не выполняю все беспрекословно, как он велит.
Я прикусываю губу и смотрю на землю, щипаю себя за руку, чтобы не заплакать.
Дождь дождь идет, сэр Закир. Мне мало подают, когда идет дождь, дрожащим голосом объясняю я.
Ба! пренебрежительно отмахивается Закир. Он роется в переднем кармане своего клетчатого жилета и, вытащив коробок спичек, поджигает конец трубки, в которой уже насквозь промокли все листья табака. Возвращайся на место.
У меня дрожит нижняя губа. Я проголодалась, замерзла, устала. Инара плохо спит, а мне всю ночь приходится лежать рядом с ней, зажатой между ее подергивающимися ногами и углом, поэтому я бреду дольше обычного. Я так ждала, когда можно будет укрыться от дождя, когда мне разрешат поесть и отдохнуть
Но
Тебе дождь в уши попал, девчонка? Мне ни к чему возражения. Закир бросает использованную спичку на землю. Я смотрю, как она падает в лужу, и пламя мгновенно гаснет. Еще шесть медяков, или всю ночь проведешь на улице.
Приподняв воротник и нахлобучив на голову шляпу, Закир уходит наверное, чтобы проверить остальных детей. Я же плетусь обратно в отведенный мне угол на рыночной площади, прекрасно понимая, что еще шесть монет мне не заработать.
Обычно у меня получается вызвать интерес у людей, и они останавливаются вместо того, чтобы пройти мимо, словно я невидимка, но под тенью брызжущих облаков я всего лишь мокрая попрошайка, которую никто не замечает.
И все же я встаю в грязный угол между шляпной мастерской и прилавком с яйцами и улыбаюсь. Машу рукой. Заглядываю в глаза каждому прохожему, застряв в центре чужого города, пахнущего рыбой и железом.
Покупатели не останавливаются, торговцы на меня даже не смотрят.
Никто не отличит слезы от дождевых капель на щеках. Никто не заметит твоей бесцветной улыбки, когда приходится соперничать с облаками. А даже если бы прохожие и обратили внимание, то все равно ничего бы не смогли с этим поделать.
Поэтому я весь день, до глубокой ночи, прошу милостыню, сложив мокрые руки в мольбе. Если бы на меня кто-нибудь действительно взглянул, то понял бы, что я прошу не денег. Вовсе нет.