Командир резко замирает на входе и, заметив мою наготу, таращит черные глаза.
Мое короткое оцепенение проходит, и я резко поднимаю с пола сорочку, держа ее перед собой.
Что вам нужно? требовательно спрашиваю я пронзительным голосом, но и без того знаю ответ. Разумеется, знаю, потому что этого хотят все мужчины. И почему его желания должны отличаться, только потому что он фейри?
Командир резко переводит взгляд на мое лицо. От раздражения у него подергивается мускул на подбородке. Не говоря ни слова, он разворачивается и выходит, чуть не задев полу изогнутым шипом между лопатками.
В потрясении я просто стою и смотрю на место, где он только что находился. На меня снисходят самые разные эмоции, как запахи в саду. Я смущена, сбита с толку, зла и уязвима. Слишком уязвима.
Почему он просто ушел?
Я быстро принимаюсь за дело и натягиваю дрожащими пальцами сорочку. Он ушел, но может вернуться.
Слышу снаружи шаги и чертыхаюсь, резко подняв оброненный мех и прижав его к груди. Даже в сорочке я чувствую себя обнаженной, а когда оглядываюсь в поисках оружия, меня охватывает ужас.
Я захожу.
Услышав голос, я хмурюсь, потому как точно понимаю, что это не командир. Голос слишком высокий, слишком дружелюбный.
В палатку заходит незнакомый мужчина и незамедлительно выпрямляется, когда за ним опускается пола. Первым делом я подмечаю, какой он худощавый.
Второе, что обращает на себя внимание, левая половина его лица, изуродованная, как будто обгорела много лет назад и плохо зажила, и поэтому на коже остались рубцы и отметины. Левой брови нет, веко опущено, а уголок губ почти не двигается.
Мужчине около сорока, у него тонкие каштановые волосы и смуглая кожа, а вместо кожаной формы, которую носят все солдаты, он одет в толстое черное пальто длиной до колен, подпоясанное на талии ремнем.
Я Ходжат, говорит он, в его голосе звучит южноореанский акцент, который я не слышала много лет. Пришел вас осмотреть.
Я свожу брови, в голове кружат разные мысли, пока мужчина за мной наблюдает. Командир заметил меня голой и теперь отправляет своих мужчин, чтобы и те поглазели?
Я каменею и сжимаю пальцами мех, а в горле застревает крик.
Убирайтесь.
Ходжат недоуменно смотрит, запрокинув голову, когда слышит злобу в моем голосе.
Простите, что? Но командир разрешил мне вас осмотреть.
От жуткой ярости я застываю на месте.
Неужели? Ну а я не разрешаю вам смотреть на меня, что бы там ни сказал ваш командир. Так что можете разворачиваться и уходить. Сию же минуту.
Ходжат выглядит изумленным.
Но я нет, миледи, я лекарь.
Теперь сконфуженной выгляжу я. Я снова обвожу мужчину взглядом и впервые замечаю, что он держит сумку, а на обоих рукавах в районе плеч вышиты красные полосы. Привычный знак для армейского целителя в Орее.
Ой, произношу я, гнев тут же тухнет. Извините. Я подумала да забудьте. Почему же командир вас прислал?
Он кивает на мою разбитую губу и щеку, где, вероятно, расплылся огромный синяк.
Думаю, причину я вижу, миледи.
Меня удивляет формальность, с которой он обращается. Я скорее ждала, что армейский целитель окажется грубияном, тем более учитывая, в какой армии он служит.
Я в порядке. Заживет.
Его не смущает мой снисходительный тон.
И все же мне нужно вас осмотреть.
Я поджимаю губы.
Дайте угадаю: потому что вам командир приказал.
Один уголок его губ приподнимается в улыбке, тогда как покрытый шрамом остается на месте.
Вы быстро схватываете, миледи.
В основном просто болит и ноет. И вы можете звать меня Аурен.
Он кивает и ставит сумку.
Позвольте все же взглянуть, леди Аурен.
Я хмыкаю, отчасти развеселившись от обращения, которым он продолжает пользоваться, отчасти от раздражения.
Бывало и хуже, если откровенно.
Вряд ли такое приятно слышать лекарю, бормочет под нос Ходжат и, встав рядом, осматривает меня. По счастью, взгляд у него беспристрастный, в нем нет ничего зловещего или отпугивающего. Откуда у вас это? спрашивает он, показав на мою щеку.
Я отвожу взгляд в сторону.
Меня ударили.
Хм. Когда говорите или жуете, больно?
Нет.
Хорошо. Карие глаза смотрят на мою опухшую губу, хотя я чувствую, что рана там уже затягивается.
А здесь болит? Вам не выбили зуб?
К счастью, нет.
Ладно, ладно, ладно, произносит он. Есть ли еще у вас раны?
К счастью, нет.
Ладно, ладно, ладно, произносит он. Есть ли еще у вас раны?
Я мнусь.
Я упала на камень. Думаю, ударилась плечом, но не могу посмотреть, чтобы узнать наверняка.
Ходжат что-то бурчит себе под нос и подходит ко мне сбоку, но я мешкаю.
Э-э-э, только взгляните. Не трогайте.
Он замирает, но кивает и остается на месте. Не сводя с него взгляда, я опускаю воротник рубашки и обнажаю плечо. Он наклоняется поближе, но, хвала богам, не порывается прикоснуться.
Да, здесь небольшая рана. У меня тут кое-что есть.
Он подходит к своей сумке и, порывшись в ней, извлекает какой-то раствор. Я, смущенно переминаясь, смотрю, как он переворачивает стеклянный флакон, смачивая уголок салфетки, берет еще одну склянку и возвращается ко мне.
Ходжат протягивает руку, чтобы приложить салфетку к моей коже, но я непроизвольно отпрыгиваю. Выпучив глаза, он замирает.
Простите, миледи, я забыл.
Я прокашливаюсь.
Все хорошо. Я сама.
Он протягивает мне салфетку, и я беру ее, прижав смоченную ткань к ране. Тут же начинает щипать, и Ходжат, услышав, как я втягиваю воздух, наклоняет голову.
Немного поболит, но очистит рану.
Спасибо, что предупредили, сухо отвечаю я.
Я заканчиваю обрабатывать рану и, увидев кивок, возвращаю ткань ему.
Пусть немного высохнет для начала, дает он наказ.
Хорошо.
Ходжат поворачивается, чтобы убрать салфетку, но случайно наступает на мои ленты. Я громко охаю, когда он нечаянно тянет за них и мнет сапогами и без того воспаленные отрезки.
Увидев на моем лице гримасу, он тут же отпрыгивает назад.
О, прошу прощения, миледи. Я Опустив взгляд, он замечает, на что наступил, и резко смолкает. Что что это?
Я хватаю ленты и прячу их за спину.
Это всего лишь ленты на моей рубашке.
Выражение его лица подсказывает, что он ни капли мне не верит, да и, откровенно говоря, правильно делает, потому что они слишком широкие и длинные для завязок.
Под его взглядом я застываю, поскольку он явно заметил, что ленты выглядывают из-под рубашки. Я немедля закутываюсь в меха, чтобы прикрыть спину, но понимаю, что уже слишком поздно.
Это все? спрашиваю я, надеясь, что уже могу от него избавиться.
Ходжат прочищает горло и резко отводит взгляд в сторону.
Э, нет. Командир упомянул, что у вас еще задеты ребра.
Я качаю головой.
Все нормально, они
Боюсь, я вынужден настаивать. Приказ командира.
Я стискиваю зубы.
Боюсь, и я вынуждена настоять. Я сказала, что все нормально, и это мое тело.
Чтобы открыть взору целителя свои ребра, мне придется задрать рубашку выше дозволенного либо вовсе ее снять, и так я буду еще уязвимее, чем сейчас. Он увидит мое тело и ленты, а этого я позволить не могу даже лекарю.
Хватает уже того, что ко мне внезапно зашел командир.
Лицо Ходжата становится добрее.
Вам нечего бояться, леди Аурен. Просто разденьтесь, лягте на паллет, и я управлюсь быстро
Сердце сжимается.
Нет.
«Просто ляг на койку, девочка. Это будет быстро».
Возникший в памяти голос хриплый, жесткий. Я прекрасно и четко его помню и теперь покрываюсь потом. Я почти улавливаю запах мокрого пшеничного поля, земли, напитанной навозом.
Внутри у меня все сводит.
Сегодня я слишком долго позволяла себе упиваться собственным горем, вскрыла слишком много ран. Мое сознание уязвимо и с легкостью выпускает то, что я давно похоронила в памяти.
Прерывисто вздохнув, я с силой прячу эти обрывки воспоминаний.
Сейчас я хотела бы отдохнуть, Ходжат.
Лекарь словно хочет возразить, но вместо этого просто качает головой, смиренно вздохнув.
Накажет ли его командир? Накажет ли меня?
Что ж, хорошо, говорит Ходжат.
Напряжение в плечах чуть ослабевает, когда он отворачивается. Я вижу, как Ходжат опять копается в своей сумке, потом наклоняется перед полами палатки, собирает немного снега и, сложив его в небольшую тряпку, завязывает уголки.
Я уже собираюсь спросить, что делает Ходжат, когда он подходит ко мне с завязанным свертком и еще одной склянкой и протягивает их мне.
Холодный компресс и немного руксрота. Поможет снять боль и уснуть.
Я киваю и забираю их. Снимаю пробку с небольшого пузырька и выливаю содержимое в рот. Стоит ему попасть на язык, как я начинаю кашлять и почти давлюсь. Горький вкус и крепость такие противные, что слезятся глаза. Я с трудом проглатываю настойку.