Сильно, наверное, ушиблись? Ты глянь, а лицо все перевернутое! Испугались чего, может? Вот и этот, идет, трясется весь, может, пьяный? Я ему: мужчина, вам, говорю, чего здесь? И не ответил! Мимо прошел и хрясь дверью! А, может, он к вам приставал? Так вы не молчите, я ж никому! Ясно дело, женщина одинокая У нас в прошлом годе женщину вот тоже одну в подъезде то ли ограбили, то ли надругаться хотели, среди дня! Приставал, да?
Я вспомнила обгрызенные пальцы призрака и уставилась в пол. На потертом квадрате линолеума еще угадывался геометрический узор. Очень, очень хотелось выругаться или даже схватить двумя пальцами дряблый соседкин нос и сделать сливку, шутя, конечно же, шутя. «Себе дороже, себе дороже, себе дороже», зудел в голове голосок. Лифт, подпрыгнув, остановился.
Ох! соседка за спиной прикрыла ладонью рот, завозилась, креститься, что ли, потянулась, но я уже вышла, не оглядываясь. Отперла дверь, пустила в дом мяукающую Вроньку. Едва стащив верхнюю одежду, добрела до дивана и заснула мертвым сном, без видений и помех. Выключилась.
Тепло горел неяркий свет. Бормотал приглушенно телевизор, размеренно кликали спицы. Бесшумно прошла Вронька, потерлась худой спиной о мою ладонь, свисающую с дивана. Пахло оладьями. Я плыла в полудреме, свернувшись неподвижным калачиком, угревшись. Вспомнился парк, сосульки, горячий кофе в картонном стаканчике. Напала сладкая зевота, и я заворочалась, потягиваясь. Погоди. Телевизор? У меня нет телевизора Прислушалась. Нет, тихо все. Даже спицы смолкли. Только настольная лампа у дивана едва слышно гудит. И когда ее зажгла, не помню На часах всего шесть вечера. Позевывая, отправилась на кухню печь оладьи. На полу у кресла что-то лежало, и я нагнулась поднять, чтобы кошка не разодрала: снова носочек. Серый, из только что купленной дымчатой шерсти. Недовязанный.
На кухне, наведя тесто, поставила сковороду на огонь и встала, выжидая, пока нагреется масло, барабаня ногтями по стойке. Произошедшее в подъезде подернулось дымкой, будто давно пережитое и подзабытое. До меня вдруг дошло: грабитель искал кошелек, которого у меня нет. Кредитка и проездной в кармашке телефонного футляра, мелкие деньги россыпью в кармане. Зря искал. Зря подставился.
Призраков не бывает. сказала в пространство. И вообще, я атеист.
Тесто присолить забыла, отдалось тихим шелестом в ушах.
Хмыкнув, я добавила щепотку соли.
К середине марта потекли ручьи. Герань на кухне зацвела яркими лиловыми цветками, удивительно рано. Изрядно помучившись и проведя пару вечеров над обучающими видео, я связала себе шарф, бирюзово-голубой с радостной желтой полоской. В комоде лежали уже три пары детских носочков. Я находила их на кухне, на диване, в туалете, один раз даже в холодильнике. Только шерсть покупала теперь повеселее. Не годится внуку в старушечьих тонах щеголять. В конце месяца, на папину годовщину, купила билеты на ночной поезд. Обязательно нужно на кладбище проведать могилу, проверить, как исправили надгробие. Подруга пару недель назад прислала фотографию: накладная буква «д» в фамилии «Свиридов» покосилась. Всего-то год прошел! Халтурщики.
На работу отправилась уже с сумкой, чтобы прямо ехать на вокзал. День был важный: Юля, программист под моим началом, представляла предварительный дизайн большого проекта. Трясло ее изрядно, да и меня потряхивало: все-таки первый раз на новом месте, веха. Мы еще раз прошлись по документу, девочка повторила основные положения и ушла готовить комнату к совещанию. Я ответила на мейлы, дописала функцию всяких рабочих мелочей навалом. Как-раз сверяла изменения в версии, когда позвонила хозяйка квартиры, Марина.
Здравствуйте, не мешаю? Вы тут спрашивали, как
В комнату влетела Юля, щеки у нее пылали и в глазах стояли слезы:
Не получается ничего! Проектор не подключается, сети нет, Любовь Константиновна, ну что делать, десять минут осталось!
Я быстро прервала Марину:
Ох, извините, бога ради, у меня тут на работе завал, перезвоню позже, ладно?
Она что-то отвечала, но я уже отложила телефон и побежала за Юлей, на ходу соображая, где найти системщика. Так и забыла перезвонить, хлопотные выдались дни. В поезде ушла в тамбур и долго говорила с Катей о всяком. О том, как двадцать шестого апреля я впервые отпраздную свой день рождения одна, но это не страшно, ведь я приеду к ней летом, когда родится внук, вот и отпразднуем. О том, что все наладится, даже если ее родители не будут жить вместе.
***
Марина пожала плечами. С чего она решила, в самом деле, что чужому человеку будет интересно, какая фамилия по мужу была у предыдущей жилички? Она с силой провела пальцем по сгибу, разглаживая бумагу. Маминым крупным размашистым почерком написан адрес и под чертой два имени и дата: «Свиридов Константин Игоревич. Свиридова Любовь Константиновна, двадцать шестое апреля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года». Женщина задумалась. Вздохнула и уложила поверх похоронку на маминого брата Владимира. Ох, и накопила же мама барахла, все вперемешку, важное и чепуха: письма, рецепты, справки от врача, свидетельства о рождении и смерти, школьные табели и записки от учителей, поздравительные телеграммы и открытки. Разбирать надо, а не по телефону болтать.
В тихой темной квартире черная кошка катает клубок. В свете фонаря за окном отблескивают спицы в пустом кресле. Шапочка еще нужна младенцу, и одеяльце. Глядишь, и навестят нас с дочкой гости дорогие. Внучка и правнучек, надо же. Кресло с чувством сморкается, выступает из тени бледный абрис лица, всплеск ладони. Какой же узор пустить по одеялу? Или гладенько оставить? Нитки-то красивые, голубые. Хорошие нитки, не то, что в семидесятом доставали. Луна тихо плывет за окном, звонко стучит весенний дождь по жестяному подоконнику. Хорошо, что больше не нужно спать. Никогда больше не нужно спать. Теперь-то все наладится.
Наталья Славина
Невеста
Надюша Вострикова умерла в девятнадцать лет. Надя моя школьная подружка. Она вышла замуж за соседского паренька, уехала в свадебное путешествие и там умерла. Авария, травмы, несовместимые с жизнью, закрытый гроб, Надя в платье невесты. Странные, страшные были похороны: взрослых мало, в основном мы, одноклассники и одногруппники, всем по восемнадцать-девятнадцать лет. Оглушенные первой в жизни трагедией такого масштаба, мы шли за гробом, пытаясь осознать, как так, больше нет Надюшки. Еще неделю назад, той же самой толпой зажигали у нее на свадьбе, и Вострикова была такой веселой и отчаянной танцевала, скинув туфли-каблуки и приподняв платье выше колен, пела «Белые розы» под караоке, смешно целовалась с соседом-женихом. И что? Всё? Нет ее больше?
Хоронили Надю на старом кладбище. Родители с трудом нашли участок, кем-то занятый, но брошенный давно и никому из близких не нужный. И, вроде, можно сверху хоронить. Надин папа мне так подробно это объяснял, пока шли с ним обратно к выходу с кладбища. Я кивала, соглашалась ему надо было как-то свое горе проживать, вот он мне и рассказывал, как гроб перевозили, как участок искали, то да сё.
«Не забывай, попросил он, мою Надюшку, приходи, навещай почаще. Такая она жизнелюбивая была, так дружила, так мчалась, торопилась жить, что Эх!» Махнул рукой и заплакал. Я пообещала, конечно. И первые три года навещала Надюшку. Но потом родились дети, а позже мы с семьей и вовсе переехали в другой город.
И вот мне уже сорок, я вернулась в город детства: бабушка заболела сильно, надо было помогать маме за ней ухаживать. И вспомнила я, что давно к Надюшке не ходила. Нехорошо. Обещала папе, да и перед ней неудобно подружка называется.