Представления о недопустимости силового захвата власти получили особое развитие в среде московского духовенства и книжников в связи с Феодальной войной 14251453 гг. и спором за московский великокняжеский престол. Симпатии большинства духовенства в этом конфликте были на стороне Василия II, а обстоятельства борьбы были впоследствии изложены московскими книжниками в соответствующем ключе[99]. Наиболее полно идея о тщетности получения власти силовым путем раскрыта в послании российского духовенства к князю Дмитрию Юрьевичу Шемяке, в котором архиепископы Ефрем Ростовский, Аврамий Суздальский, Иона Рязанский, Варлам Коломенский и Питирим Пермский, а также игумены и архимандриты монастырей пытаются отговорить Дмитрия Шемяку от борьбы за великое княжение. Говоря о получении Владимирского княжения его отцом Юрием Звенигородским, авторы послания сообщают: «отецъ твой Князь Юрьи Дмитриевичь коликое тщание имелъ на начальство Великого Княжения, якоже и древний нашъ праотецъ Адамъ к обожению! И въ Орду отецъ вашъ ко Царю ходилъ, и коликие труды отецъ вашъ самъ подъялъ! А всему православному християньству отъ него то вначале истома и великие убытки почали быть: а Княжения Великого никакоже не дояглъ, что ему Богомъ не дано, ни земскою изъ начальства пошлиною» (выделено мной. В.Т.)»[100]. Подобные представления отнюдь не вступают в противоречия с тем, что Юрий Дмитриевич некоторое время занимал великокняжеский престол. Относительно этого факта авторы послания сообщают следующее: «Богъ ему зде попусти хотению его исполнитися (получить великое княжение. В.Т.), токмо яко человекомъ на видение, а ему отъ всехъ на осуждение»[101]. Похожие аргументы авторы приводят, говоря о борьбе против великого князя сына Юрия Звенигородского: «и братъ вашъ старейший, князь Василей восхоте Княжения Великого, не отъ Божия же помощи и воли, но отъ своей гордости и высокомысльства»[102].
При этом авторы послания не только приводят в доказательство своих слов примеры из Священного Писания и Киевского периода русской истории, но и обличают самого Дмитрия Шемяку за неправедную, по мнению авторов, борьбу против Василия II: «и тобе дияволъ на него вооружилъ желанием самоначалства, разбойнически, ноще татствомъ изгонити его (Василия II. В.Т.), на крестномъ целованьи; и сотворилъ еси надъ нимъ не менши прежнего братоуийци Каина и окааннаго Святополка»[103]. Великокняжеская власть в данном случае, по мнению авторов послания, представляет собой феномен, не зависящий от воли земных правителей, следовательно, добиваться власти значит фактически идти против воли Бога. «А Божиею благодатию и неизреченными его судбами, братъ твой старейший Князь Великий опять на своем государстве, заявляют священнослужители Дмитрию Шемяке и добавляют: Понеже кому дано что отъ Бога, и того не можетъ у него отняти никто; ему же бо когда Богъ помогати въсхощетъ, и человекъ того озлобити не можетъ»[104].
Второй вывод из идеи богоустановленности власти заключается в том, что свыше предопределяется не только сама власть, но и ее качество. В подтверждение своих взглядов древнерусские книжники приводили следующие слова из Священного Писания: «Аще бо кая земля управится предъ Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью, правяща»[105]. Представители общественно-политической мысли Московского княжества также разделяли эти идеи. Именно с праведностью великого князя Василия Дмитриевича автор «Сказания о нашествии Едигея» связывает процветание Русской земли: «Боголюбивому и православному самодръжцу великому князю Василью Дмитриевичю, столь русскиа хоругви дръжащу, и христиане благоденствовахуть в дръжаве его, и земля Русскиа миром украшаема в сихъ доброх и сполнився благоцветяше»[106].
В то же время правление неправедного и несправедливого князя, как, впрочем, и любое другое бедствие или нападение неприятеля[107], являлось наказанием свыше, поскольку все это «Богъ даеть за грехи, а старыя мудрыя отъемлетъ, яко же Исая глаголеть: отъиметь Господь отъ Ерусалима крепость и крепкаго исполина и человека храбра, и судью, и пророка, и смирена старца, и дивна светника, и мудра хытреца, разумьна послушника; и поставлю уношю князяимъ и ругателя обладающа ими»[108]. В доказательство вышеуказанной идеи приводятся слова из сочинения Анастасия Синаита, занимавшего значительную часть Святославова Изборника 1073 г. и получившего широкое распространение в среде московских книжников при митрополите Алексее[109]. В данном произведении вопрос о качестве княжеской власти раскрывается следующим образом: «Да добре съведомо, яко ови князи и царие, достойни таковыя чти, отъ Бога поставляются; ови же паки недостойни суще противу достоиньствомъ людемъ, техъ недостоиньства по Божию попущению или хотению поставляются»; вывод же, сделанный Анастасием, гласит: «егда узришь недостойна кого и зла царя, или князя, или епископа, не чудися, ни Божия промысла потязай, но разумей и веруй, яко противу беззакониемъ нашимъ тацемъ томителемъ предаемся, тоже и тако зла не останемся»[110].
Согласно третьему из обозначенных ранее выводов, княжеская власть, поставленная Богом свыше, предполагает, помимо прочего, особую ответственность земных владык перед Богом за подвластных им людей, а также за свои поступки. «Князи и вся судья земския слуги Божия суть»[111], отмечает автор «Поучения князьям». В конце XIV начале XV в. игумен Кирилл Белозерский пишет великому князю Василию Дмитриевичу: «Ты же, господине, самъ, Бога ради, внемли себе и всему княжению твоему, въ немъ же тяпостави Духъ Святый пасти люди Господня, еже стяжа честною си кровию. Якоже бо великиа власти сподобился еси отъ Бога, толикимъ болшимъ и возданиемъ долженъ еси (выделено мной. В.Т.)»[112]. При этом за прегрешения князей страдал, с точки зрения православного духовенства и книжников, как сам князь, так и весь народ в целом. В том же послании Кирилл Белозерский пишет: «Аще кто отъ бояръ согрешитъ, не творить всемъ людемъ пакость, но токмо себе единому; аще ли же самъ Князь, всемъ людемъ, иже под нимъ, сотворяетъ вредъ (выделено мной. В.Т.)»[113]. В уже приводимом нами послании духовенства Дмитрию Шемяке именно на князя возлагается ответственность за нападение татар на Русь и последовавшие за этим беды: «и въ томъ также крови християнские колико пролиялося и въ полонъ въ поганство поведено, и того всего Богъ по томужъ отъ твоею руку изыщетъ»[114].
Ответственность князей перед Богом за неправедные действия ждала их прежде всего после смерти в загробном мире. Так, в наказании князьям тверского епископа Семена (XIII в.) приводится ответ полоцкому князю Константину: «тако и князь, давъ волость лиху человеку губити люди, князь во адъ и тивунъ съ нимъ во адъ»[115]. Однако подобная «отдаленная ответственность являлась плохой сдержкой для эгоистических стремлений людей того времени»[116], и именно поэтому древнерусские книжники поучали князей, что воздаяние за грехи может настигнуть неправедного властителя еще при жизни: «аще бо князи правьди вибываютъ в земли, то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бываютъ, то болше зло наводитъ Богъ на землю, понеже то глава есть земли»[117].
Рассмотренные выше представления о божественном происхождении княжеской власти не только существовали в качестве умозрительной доктрины в литературных произведениях, а имели конкретное практическое применени. Они, без сомнения, разделялись правителями Руси и, по меньшей мере к концу XV в., стали частью официальной идеологии московской государственности. Так, на предложение посла Н. Поппеля о том, что германский император может сделать Ивана III королем, московский князь отвечал: «Мы божиею милостию государи на своей земли изначала, от первых своих прародителей и поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы»[118].
Конечно, воззрения на природу княжеской власти и возможность ее получения наиболее полно сформулированы именно в посланиях и поучениях священнослужителей. Эти послания адресовали непосредственно князьям и имели практическое применение. Несколько иные сведения о природе княжеской власти можно почерпнуть из летописных памятников. Эти тексты изобилуют в первую очередь фактами и насыщены конкретными деталями, в то время как пространные рассуждения, характерные для посланий и поучений, встречаются в летописях значительно реже. Идеи о божественном происхождении власти, несмотря на религиозную наполненность летописного текста, хотя и находят свое отражение в летописях[119], не получают такого развития, как в посланиях священнослужителей.
Летописные тексты также дают возможность выявить иные представления о природе власти, относящиеся скорее к политической, чем к религиозной сфере. Речь в данном случае идет о двух смежных феноменах, а именно о наследственной передаче власти и принадлежности к правящей династии, т. е. княжескому или царскому роду. Из самых ярких примеров слова одного из первых русских князей Олега, обращенные к Аскольду и Диру: «Вы неста Князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа; вынесоша Игоря: и се есть сынъ Рюриковъ»[120].
Упоминание родства с великими правителями прошлого для древнерусских книжников и летописцев являлось одним из главных показателей легитимности власти, а также часто использовалось для возвеличивания того или иного князя. При этом важнейшими фигурами с точки зрения преемственности власти являлись для князей XIIXV вв. креститель Руси Владимир I, его сыновья святые Борис и Глеб, реже Владимир Мономах и основатель русской династии Рюрик. С Мономахом в Ипатьевской летописи сравнивается один из наиболее влиятельных князей Южной Руси второй половины XII в. Роман Мстиславович Галицкий, который, по словам летописца, «ревнова же бо дъедоу своемоу Мономахоу погоубившемоу поганыа Измаильтяны рекомыа Половци»[121]. Родство Александра Невского с Борисом и Глебом подчеркивается в его житии в рассказе о явлении святых перед Невской битвой: «Рече Борисъ: Брате Глебе, вели грести, да поможемъ сроднику своему князю Александру (выделено мной. В.Т.)»[122].