Вы осмеливаетесь открыто признаться, что крадете мои идеи?!
Краду, краду Я их поднимаю и придаю им нужный стиль. У тебя все слишком сконцентрировано. Там столько идей, что за ними не уследить.
Я защищаюсь:
Я стараюсь быть как можно проще и откровеннее.
Харуки вежливо улыбается:
Современная литературная мода идет в направлении экранизации, а не виртуализации. Поэтому я прививаю вкус к романам, которые легко перенести на язык кино. Ты должен принимать мои публикации за честь, а не смотреть на них как на воровство Любимец девушек сочувственно смотрит на меня.
Не против, что мы на «ты»? запоздало спрашивает он. Не воображай, что своей славой я обязан тебе. Тебе не повезло, потому что ты выживаешь не в том месте. Даже если бы ты написал «Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий» слово в слово, у тебя его все равно бы ничего бы не было. Потому что ты это ты, а я это я.
Он берет меня под локоть.
Даже такой, какой ты есть, ты раздражаешь. Ты действуешь на нервы ученым, потому что говоришь о науке, не купив даже диплом о высшем образовании. Ты раздражаешь политиков, потому что говоришь о государстве, а сам принадлежишь к вымершему народу. Наконец, ты раздражаешь творческую интеллигенцию, потому что они не знают, к какой категории отнести твой «digital science art». И это непоправимо.
Харуки останавливается и смотрит на меня.
Теперь, когда я вижу тебя перед собой, я уверен, что ты всегда всех раздражал. Учителей в школе, приятелей и даже членов семьи. И знаешь почему? Потому что люди чувствуют, что ты хочешь, чтобы все было иначе.
Я хочу говорить, защищаться, но не могу. Слова застревают в горле. Как этот человек, которого я вижу в первый раз, смог меня так хорошо понять?
Речкабо, у тебя очень оригинальные идеи. Так согласись, чтобы они были подхвачены кем-то, кто может донести их до широкой публики.
У меня перехватывает дыхание.
Вы считаете, что у меня никогда не будет успеха?
Он качает головой.
Все не так просто. Возможно, ты прославишься, но посмертно. Могу тебе обещать, что через сто или двести лет какой-нибудь библиограф, желающий доказать свою оригинальность, случайно наткнется на твою Интернет религию и подумает: «А почему бы не ввести в моду пророка Речкабо, которого никто не знал при жизни?»
Харуки издает смешок, в котором нет никакой злости, как будто ему искренне меня жаль, и продолжает:
На самом деле я должен бы ревновать. Ведь ты еще и Поэт. Ты не считаешь, что все, что я сказал, заслуживает хотя бы «спасибо»?
К своему удивлению, я бормочу: «Спасибо». Под утро я засыпаю в своей каморке легче, чем обычно. В обед мне звонит бухгалтер Харуки и мы договариваемся о первом бумажном издании моей книги.
К русскоязычному изданию
Первая публикация моей книги вышла в таком искаженном варианте, что я прошу всех тех, кого интересуют мои взгляды на искусственный интеллект, судить об этом только по настоящей публикации. Сообразно уже давно принятому мною решению не подчинять свои творчество цензуре, которую я считаю безнравственным и неразумным учреждением, я стремился публиковаться только в оригинальном виде и формате. Именно поэтому я сразу намеревался издаваться за границей, но мой хороший знакомый, экономист Сатоши Накомото, узнав о содержании моей работы, просил меня провести первую презентацию именно здесь, на родине. Сатоши обещал провести мою книгу через цензуру в ее целости, если я только соглашусь на самые незначительные изменения, смягчающие некоторые выражения. Я имел слабость согласиться, и кончилось тем, что вышла работа, подписанная мною, из которой не только исключены некоторые существенные идеи, но и внесены чужие и даже совершенно противные моим взглядам и убеждениям мысли, слова и целые абзацы. Как это произошло? Сначала Сатоши незначительно изменил мои выражения. Например:
слово «логос» словом «слово»
слово «Бог» словом «Природа»
слово «вера» словом «религия»
слово «церковное» словом «христианское»
выражением «точка сборки» словом «икигай»
слово «духовный» словом «информационный»
и т. д. и т. п., и я не находил нужным протестовать. Когда же слова были составлены в текст, цензурой было заменено и вымарано целые предложения и контексты, и вместо того, например, где я говорил о пользе соционических страт и сословия, добавились постулаты о вреде кастовых варн. Но я согласился и на эти изменения! Думалось, что не стоит все расстраивать из-за отдельных тем и выражения. Когда допущено было одно изменение, не стоило протестовать из-за другого, из-за третьего Так понемногу и вкрались предложения, пункты, публикации, параграфы, предписания, посылы, постулаты, парадигмы, изменяющие смысл и приписывающие мне то, чего я не мог и не хотел сказать. Так что, когда все завершилось, уже некоторая доля цельности и искренности была вынута из «Азбуки знаков».
Но можно было утешаться тем, что и в этом виде, она принесет свою пользу людям, для которых в противном случае она была бы недоступна. Но дело было не так. После публикации тестовой версии Сатоши отказался от всякого участия в этом деле, и цензура хозяйничала уже как ей было угодно. Цензура это одно из самых невежественных, продажных, глупых и деспотических учреждений. Религиозные цензоры интересуются Интернетом также же, как я интересуюсь ролью мусульман в появлении Благодатного Огня, и столько же во всем этом понимают. Но! Получая хорошее жалованье за то, чтобы уничтожать все то, что может не нравиться их начальству они сплошь и рядом пытались заменил мои мысли своими скрепами. Например, когда я говорил о распятом Христе, цензор добавлял «на кресте», т. е. как будто есть какая-то значимая разница, на чем человек принимает мученическую смерть: на кресте, на столбе или на дыбе. Приписывание мне утверждений, свойственных тем или иным ортодоксальным догматам и номинациям прошлого, я считаю одним из самых неверных и вредных действий, даже если оно совершается из самых благих побуждений. Я взрослый, самоактуализированный человек, с собственным жизненным и мистическим опытом. И в нем есть такое понятие, как самоцензура, и мне ее вполне хватает.
Я так подробно рассказал эту историю потому, что она хорошо иллюстрирует ту истину, что всякий компромисс с собственной совестью компромисс, который делается обычно ради большего блага, неизбежно затягивает, и вместо блага, мы получаем лишь разрушение совести. И я рад, что с помощью моих русскоязычных друзей, теперь я могу исправить ту ошибку, которую сделал раньше, будучи вовлечен в компромисс с внешней цензурой и опубликовать «Азбуку знаков» именно в том виде, как она изначально задумывалась.
ПРОТИВОПОКАЗАНИЯ: во избежания оскорбления чувства верующих, поколебания их образы мысли и/или состояния внутреннего душевного комфорта, автор настоятельно рекомендует не читать эту книгу лицам, исповедующим не запрещенные в России религии, деноминации или секты.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Руководствуясь статьей 148 «Уголовного кодекса Российской Федерации" в редакции от 29.06.2013 «Нарушение права на свободу совести и вероисповеданий», в части 1: «Публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих» автор не дает своего разрешения на чтение этой книги в публичных местах, а также ее чтение вслух в присутствии третьих лиц, исповедующих не запрещенные в России религии, деноминации или секты.
Посвящается тем, кто не дождался.
Пролог
Сегодня в рубрике «Шедевры мировой литературы» мы продолжаем знакомство с одной из самых граундбрейкерных и семинальных книг, созданных в нашем веке. Не часто происходит так, что пламенная исповедь одного-единственного человеческого сердца ведет к появлению новых статей в административнокриминальном уложении.
В. О. ПелевинНе все провинции поддержали новый оппозиционный переворот, произошедший в Столице Империи. Одной из таких окраин, решивших двигаться своим, независимым путем, и была Практопия. Для начала было решено избрать нового Президента. Душой избирательной кампании одного из кандидатов стал «Портал исполнения желаний», в просторечии: ПИЖ. Если прочие кандидаты говорили про то, как плохо всем раньше жилось под гнетом Центра, ПИЖ строил свою программу на создании образа будущего. Подавляющее большинство традиционных политиков смотрело на членов ПИЖ как на пустых мечтателей, ловцов журавлей в небе, ставящих цели, для достижения которых необходимы десятилетия. Однако никто не мог себе даже представить, что образ, тщательно создаваемый пижамами, служил их тайной цели реализация самого амбициозного проекта в человеческой истории: Президента сильного искусственного интеллекта.
Мы идем в политику не ради удовлетворения своих амбиций и детских комплексов и не ради приверженности идеалам гуманизма, социализма, капитализма напоминал пижамам руководитель Избирательного Штаба. Когда вы занимаетесь кампанией Президента, всегда существует опасность того, что победив, вы получите такое могущество, которое дальше позволит вам делать все что угодно, вплоть до похищения и убийства людей, ради сохранения своих старых скелетов в шкафу. Поэтому лучшее что мы можем сделать, это разработать такой программный код, который будет ориентировался не на близких и приближенных к Трону, а на избирателей. И я хочу на 100 % быть уверенным, что вы не заложите в искусственный мозг никакие бэкдоры и закладки. Поэтому мы здесь занимаемся исключительно «парным программированием», когда один программист пишет код, а другой тут же, сидя рядом, его просматривает. И если мы не сделаем искусственного Президента сегодня, место власти снова займет пресловутый человеческий фактор, и миллионы людей вновь на долгие годы окажутся нанизанными на вертеле одной властной палки.