Мой шанс пришел. Я поблагодарил его, удалился домой и сразу же засел за чтение книг. За этой работой я провёл весь вечер и большую часть ночи. Утром показал готовый отзыв Вершойлу, который тогда же отметил значительное улучшение моего английского.
Короткие предложения задают верную ноту, заметил он, но вы не должны злоупотреблять ими, привыкая к нескольким шаблонным выражениям. В отзывах необходимо разнообразие мыслей и чувств.
Я поблагодарил своего друга и отнес отзывы Чэпмену. Он был очень впечатлен.
Я думал, вам потребуется на это минимум неделя, сказал он. Не хотел вас так торопить.
Ничего страшного, ответил я. В целом книги интересные, но одну вы могли бы опубликовать с некоторыми изменениями. Другая детская.
Согласен, кивнул он. Пройдите в кассу и получите гонорар в две гинеи.
Нет, нет, воскликнул я. Я в большом долгу перед вами за то, что позволил себе беспокоить вас. Пожалуйста, обращайтесь ко мне, когда понадобится подобная мелочь. Я буду только рад быть полезным.
Чэпмен улыбнулся самым сердечным образом, и с этого дня я читал книги каждую неделю, и почти каждый день он спрашивал мое мнение по тому или иному литературному вопросу. Должно быть, он похвалил меня перед Эскортом, потому что однажды тот пригласил меня к себе в кабинет и попросил прочитать статью на немецком языке и написать свой отзыв.
Мне её перевести?
Только если вы найдете ее достойной внимания, ответил он.
На следующий день отзыв был готов.
Немного позже Эскорт дал мне перевести итальянскую статью, а вскоре после этого, жалуясь, что работа отнимает у него много времени, он дал мне половину двухнедельной правки и, когда убедился, что я работаю с предельной тщательностью и быстротой, предложил мне разместиться в его кабинете. Вскоре я уже ежедневно исполнял обязанности его секретаря и фактотума[129].
Назойливость, которая в Библии победила Бога, принесла мне удачу в Лондоне. Прошел месяц с тех пор, как я вернулся из Салкомба, от Фруда не было никаких вестей. Еще более странным представлялось молчание редакции «Зрителя». Я преисполнился терпения и ждал.
С Вершойлом мы виделись каждый день и однажды крепко поспорили. Мы обсуждали отрывок из моей двухнедельной статьи, когда он сказал:
Эти наши пролюзии[130], бесспорно, интересны. Но они не ведут ни к какой цели.
Самосовершенствование лучшая цель, ответил я. Но я на дух не переношу ваше словечко «пролюзия». По сути оно верное, однако слишком педантичное.
Точное слово редко бывает педантичным, парировал Вершойл. Почему не «пролог», а «подготовительное упражнение»?
Не знаю. Но я хочу, чтобы люди меня понимали. Ваша «пролюзия» какая-то заумь!
Вершойл пожал широкими плечами в явном несогласии.
В те дни именно он впервые познакомил меня с современной английской поэзией и с рядом ныне живущих английских поэтов, в частности, с доктором Уэстлендом Марстоном[131] и его слепым сыном Филиппом. Они жили на Юстон-роуд и, хотя теперь были бедны, прежде, по-видимому, жили в достатке и дружили со всеми известными литераторами.
Вершойл сказал мне, что у Филиппа Марстона была самая несчастная жизнь. Он был помолвлен с очень хорошенькой девушкой, Мэри Несбит. Она была родной младшей сестрой детской писательницы Эдит Несбит[132], супруги Губерта Бланда[133]. Однажды утром Мэри ушла в спальню, чтобы вздремнуть. Родные нашли ее в постели мертвой. Шок от случавшегося чуть не убил беднягу Филиппа.
Пару лет спустя его лучший друг Оливер Мэдокс Браун[134] умер почти так же внезапно. Три или четыре года спустя его сестра Сесили, которая была вполне здорова накануне, утром была найдена мертвой в своей постели. Другая его сестра, Элеонора, умерла в следующем, 1879 году, а его самый близкий друг и коллега поэт Артур О'Шонесси[135] примерно два года спустя. А в 1882 году Джеймс Томсон[136], автор «Города страшной ночи», был схвачен с припадком безумия в доме Филиппа и доставлен в больницу, чтобы умереть там. В том же году его кумир и друг Россетти[137] умер в Бирчингтоне
Казалось, что судьба выбрала Марстона-младшего для наказания, и поэтому меня охватил страх, поскольку несчастье часто преследует одаренных смертных, в то время как удача избегает их. Филипп Марстон был хорош собой, с тонким лбом и каштановыми волосами; его глаза казались вполне здоровыми и очень выразительными. Не знаю почему, но я почти сразу согласился с оценкой Вершойла, что Фил Марстон был одним из самых милых и бескорыстных людей. Мы провели вместе весь день, и перед отъездом Филипп попросил меня приезжать, когда пожелаю.
Казалось, что судьба выбрала Марстона-младшего для наказания, и поэтому меня охватил страх, поскольку несчастье часто преследует одаренных смертных, в то время как удача избегает их. Филипп Марстон был хорош собой, с тонким лбом и каштановыми волосами; его глаза казались вполне здоровыми и очень выразительными. Не знаю почему, но я почти сразу согласился с оценкой Вершойла, что Фил Марстон был одним из самых милых и бескорыстных людей. Мы провели вместе весь день, и перед отъездом Филипп попросил меня приезжать, когда пожелаю.
Через день или два я позвонил ему, и мы провели несколько часов за дружеской беседой. Филипп признался, что привязался ко мне, потому что я был почти так же безнадежен, как и он.
Вершойл, продолжал Марстон-младший, озадачивает меня своим христианским фанатизмом. Я не верю в Бога и не могу понять, как кто-то может сохранять какую-либо веру в бессмертие души, какой бы слабой она ни была. И я чувствую, что вы согласны со мной. Впереди у каждого вечная ночь! Он склонил голову и сказал с невыразимой печалью: Умереть! Всё кончено, как говорит Браунинг. Для живущих тоже нет никакой надежды, никакой.
Вот в этом я как раз и не уверен, перебил я. На мой взгляд, мудрейшие из людей всегда самые добрые. Из этого факта я черпаю надежду, что в будущем, мало-помалу, мы, смертные, сможем достичь любящей доброты к каждому рожденному, и таким путем превратим земную юдоль в благоуханный путь истинных наслаждений.
Чем слаще вы сотворите этот путь, возразил он, тем горше будет покинуть этот мир.
Вы уверены? спросил я. Конечно, преисполненные любви к жизни, мы сможет принять смерть так же, как сейчас выходим из-за стола после сытного чревоугодия. Милая Эми Леви[138] прекрасно выразила эту мысль, хотя сама она была так же безнадежна, как и вы:
Тайна нашего бытия, кто может ее открыть?
Хвала богам, а Судьба не моя проблема.
Зло я вижу и боль. В моем сердце никто
Не сулит гласом тихим: Всё славно
И всё же, как прекрасны вы, летние дни,
Как милы вы росточки людской доброты.
Прекрасно, прекрасно, произнес Филипп, когда я закончил свой монолог. Надеюсь, этот спич не уведёт нас далеко от темы, не так ли?
Утешить Филиппа Марстона не было никакой возможности: боль окутала его, как некое незримое одеяние, жалость его к другим страдальцам и сочувствие к человеческому горю были неисчерпаемы. Чуть позже он подарил мне томик своих стихов.
Я тоже писал о вечности сна, сказал он.
В сборнике я нашел сонет, который Марстон-младший посвятил своей любимой Мэри Несбит. Мне он представляется одной из самых искренних и благородных английских элегий, хотя и пропитан неизбывной грустью.
Примерно в это же время я познакомился с мисс Мэри Робинсон и ее сестрой, но по той или иной причине мы не очень ладили. Однажды она обидно посмеялась надо мной. Возможно, я был тогда слишком молод, чтобы понять остроумие этой женщины. Вскоре она вышла замуж за французского профессора и уехала жить в Париж, я потерял ее из виду; но время от времени почему-то сожалел, что не узнал ее ближе.
Насколько припоминаю, с Робинсонами меня познакомил Фрэнсис Адамс[139], автор «Песен армии ночи». Позже я расскажу о нем, но сейчас необходимо признать, что Вершойл и Марстоны, Эми Леви, мисс Робинсон и Фрэнсис Адамс все они позволили мне осознать, что Лондон тех лет, да и во все времена, был и остается мирком певчих птиц, переполненный действительно талантливыми и выдающимися мужчинами и женщинами, посвятившими свою жизнь поэзии как самому благородному из всех искусств.
Моя главная ошибка (в жизни и как критика) заключается в том, что я всегда был поклонником великих людей и никогда особо не заботился о тех, кто потерпел неудачу и остался в тени истории. Марстон-младший заинтересовал меня, как и Эми Леви, пафосом их несчастной судьбы и неизмеримыми страданиями. Значительно позже я понял, что их поэтические достижения, если не самые высокие, но все равно имели подлинную ценность и имели чрезвычайную важность для общества.
После его безвременной кончины 14 февраля 1887 года люди говорили о пристрастии бедного Марстона-младшего к выпивке и о том, как он просиживал ночи напролет и глупо хихикал! Злобствующие люди не могли простить даже слепых за попытку превратить ночь в день! Если выпивка заглушает грустные, одинокие мысли, почему бы не выпить? Я благодарю дорогого Фила Марстона за часы интереснейшего общения и изысканного, всеобъемлющего сочувствия. Англия никогда не забудет его благородную поэзию.