Я был взволнован ее нежностью и теплом. Всего за мгновение или два ее губы стали горячими, и я попытался поднять ее ночную рубашку.
Нет, нет! сопротивлялась она. Ты обещал быть хорошим.
В этом нет ничего плохого, настойчиво сказал я, и в следующее мгновение моя рука оказалась на ее киске. Со вздохом она смирилась и разжала губы. После того, как я ласкал ее минуту или две, ее лоно открылось, и я смог раздвинуть ноги девушки. Мое возбуждение оказалось настолько сильным, что я почувствовал жгучую боль, но не обратил на нее внимание мой член уже ласкал ее вульву. Но когда я попытался войти в нее, Бетси отпрянула с криком боли:
О, о! Это ужасно! Пожалуйста, прекрати. Ты же обещал, что будешь хорошим.
Я с улыбкой поцеловал ее и вернулся к ласкам. Естественно, через несколько минут снова попытался войти в рай, но тут же снова начались крики боли и мольбы остановиться и быть хорошим. Бетси была так хороша в своей мольбе, что я сдался:
Дай мне попробовать, и если я сделаю тебе больно, то немедленно остановлюсь.
Я сел на кровати и стал рассматривать ее лоно. Глупцы говорят, будто половые щели женщин очень похожи друг на другой. Это абсолютная чушь. Они так же различны, как и губы. И та щёлочка, которую я рассматривал в ту ночь, была одной из самых прекрасных, которые я когда-либо видел. Я не смог удержаться от восклицания:
Дорогая моя домашняя Венера!
Она была такой изящной, такой маленькой Но дело было уже сделано: на ее киске была кровь, виднелось пятно крови и на одном прелестном маленьком круглом бедре. Моя адская крайняя плоть уменьшилась и теперь причиняла мне ужасную боль будто это был секс с железным кольцом на возбужденном члене. По какой-то непонятной причине, наполовину из жалости, наполовину из привязанности к маленькой красавице, я лег рядом с ней, как и в первый раз, сказав:
Я сделаю всё, что ты пожелаешь. Я так сильно люблю тебя и не хочу причинять тебе боль.
О, ты, мой дорогой, воскликнула она, обвила руками мою шею и по собственной воле осыпала меня поцелуями. Немного позже я притянул ее на себя, обнаженное тело сверху на обнаженное тело. О, это восхищение чистой красотой!
Я, должно быть, целый час ласкал и ласкал ее. И постоянно открывал в ней новые красоты. Снова и снова я задирал ее ночную рубашку до шеи, наслаждаясь пластичной красотой ее фигуры. Зато Бесси не выказывала ни малейшего желания видеть мое тело или возбуждать меня. Почему? «Девушки странный народ», решил я, но вскоре обнаружил, что Бетси необычайно нравится, когда ею восторгаются. Поэтому я расписал ей, какое впечатление она произвела на балу и как дюжина студентов просили меня представить их ей. И все утверждали, что Бетси С. королева бала
Наконец она уснула у меня на руках, и я, должно быть, тоже спал, потому что было четыре часа утра, когда я проснулся, выключил свет и прокрался в свою комнату. Я действовал бескорыстно, пощадил Бетси. «Причинять ей долгую боль ради моего удовольствия было бы несправедливо», подумал тогда я. Впрочем, я был весьма доволен собой.
Утром я поспешил к ней. Девушка уже встала и не хотела, чтобы ее беспокоили. Она заявила, что хочет осмотреть город и пройтись по магазинам, прежде чем друзья придут за нею в два часа дня.
Я согласился сопровождать ее. Запер дверь между нашими комнатами на засов и повез ее на прогулку. Затем угостил обедом, а потом сказал:
До свидания!
Когда я заверил ее, что ничего скверного с нею не произошло, Бетси сказала, что я милый, пообещала написать и тепло поцеловала меня. Я все же почувствовал какой-то оттенок сдержанности в ее поведении, что-то слишком слабое, чтобы определить. На обратном пути в Гейдельберг я списал свои страхи на фантазию.
Я написал ей на английский адрес, но ответа не получил. Неужели я потерял ее, пощадив? Какой загадкой остаются женщины! Вергилий был прав со своими spretae injuria formae[28]? Ненависть, которая возникает в них, если их красота не торжествует? Прощают они или нет самоконтроль мужчины? Я долго злился на себя и решил в следующий раз не быть таким бескорыстным дураком.
Глава IV. Гете, Вильгельм I, Бисмарк, Вагнер
Я уже давно знал, что в основе нашей социальной системы лежит гниль. Я видел, что в то время как накапливались огромные состояния, труженики, создатели богатства, были погружены в самую ужасную нищету.
Дизраэли
Поначалу моя жизнь в Геттингене состояла только из работы: учеба с утра до вечера. Мне не хватало времени даже на то, чтобы принять ванну и переодеться. Вместо того, чтобы ежедневно совершать двухчасовую прогулку, я завел привычку бегать сотню ярдов или около того два раза в день, и по крайней мере один раз в день пробегал рысью около полумили. Это позволило мне сохранить физическую форму.
Дизраэли
Поначалу моя жизнь в Геттингене состояла только из работы: учеба с утра до вечера. Мне не хватало времени даже на то, чтобы принять ванну и переодеться. Вместо того, чтобы ежедневно совершать двухчасовую прогулку, я завел привычку бегать сотню ярдов или около того два раза в день, и по крайней мере один раз в день пробегал рысью около полумили. Это позволило мне сохранить физическую форму.
Помимо занятий по немецкому языку, я читал философские трактаты греческих мыслителей и прежде всех Платона. Затем шли английские мыслители, такие как Гоббс, Локк и Юм. И французы, особенно Паскаль и Жубер[29]. И, конечно, немцы с Кантом, гением современного скептицизма, и Шопенгауэром, чьи эссе демонстрируют величие ума и души. Труды этих мыслителей, по моему мнению, являются этапами в развитии человеческой мысли. И я отвернулся от фальшивого мудрствования, но вполне толково включил в программу своего развития большинство необходимых для этого творений мудрецов прошлых времен.
Один случай из жизни в Геттингене, возможно, стоит записать. Лотце проповедовал на своих лекциях Бога, имманентного[30] каждой форме жизни. Однажды он отметил на семинаре, что «срединный путь», он же «умеренность», Аристотеля был первым и величайшим открытием в области человеческой морали. Я не согласился с ним, и когда профессор спросил почему, я сказал, что «срединный путь» относится к статике, в то время как мораль это динамика. Бутылка вина могла бы пойти мне на пользу, но и напоить другого человека: моральный путь никогда не был прямой или средней линией между крайностями, как представлял себе Аристотель, а был результатом действия двух сил. Поэтому кривая всегда шла в ту или иную сторону. По мере взросления и старения человека, после тридцати или около того, кривая должна двигаться в сторону воздержания.
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой[31].
Лотце поднял из-за этого большой шум и под конец предложил мне прочитать в классе лекцию о законах морали. Я выступил и рассуждал о добродетелях целомудрия. При этом не будем забывать, что я был всего на несколько лет старше большинства студентов.
Моя студенческая жизнь в обнесенном стеной городе была полна крайностей: она поочередно была то бесплодной, то плодотворной. Я основательно выучил немецкий потратил год на готический, старый верхненемецкий и средненемецкий. И все равно пока я не знал немецкий так же хорошо, как английский. «Нибелунгов» я знал хуже, чем «Кентерберийские рассказы» Чосера.
Дважды я выступал на больших собраниях, и никто там даже не заподозрил, что я иностранец. Впрочем, это не важно, пустое тщеславие.
Я читал Гёте все, что он написал, в хронологическом порядке. Так из моего времени я нашёл путь в мир истинного благородства и, затаив дыхание, восхитился с высоты моей Фасги[32] видениями того, что может случиться с людьми, если они научатся развивать свой ум так же, как некоторые из нас развивают свое тело. В этом и заключается высший дар Гёте людям. Он учил каждого из нас долгу саморазвития. Именно в этом первый и главный долг каждого из нас. Гёте проповедовал культуру как символ веры даже для тех из нас, кто чувствовал ее и ранее, пример гениального поэта является вдохновляющим. Позже я понял, что если бы Гёте хватило смелости Уитмена и он опубликовал бы свои озорные стихи и драмы, о которых рассказывает нам Эккерман, и правдивую историю своей жизни, он предстал бы перед современным миром подобно новоявленному Шекспиру, который на протяжении веков стоял перед феодальным миром священным проводником людей в новое будущее:
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Но увы! Он тоже был снобом и любил уважение к его достоинству и лесть, а еще пустые церемонии провинциального немецкого двора. Представьте себе великого человека и одного из мудрейших людей планеты, довольного тем, что сидит на этой старой феодальной стене в придворном наряде и болтает ногами в башмаках с пряжками и шелковых чулках на глазах проходящих под ним обывателей.
О, Бетховен был прав в своем бунте, нахлобучив шляпу на голову, когда мимо проезжал Великий герцог, в то время как Гёте стоял на обочине дороги, шляпа в руке, глубокий поклон. Когда брат композитора[33] подписал письмо к нему брату «гутсбезитцер» (помещик, т.е. владелец земельного участка), Бетховен подписал ответное письмо «хирнбезитцер» (владелец мозгов). Владелец мозгов не может гордиться тем, что он помещик.