Смерть голодная тварь, принимающая разные формы. Четверть часа назад она приняла форму остро заточенной ложки. А сейчас она приняла форму воды и хочет забрать двоих сразу больного зэка, не справляющегося с ее течением, и захлебнувшегося ею подлого зэка. Она хочет, чтобы сильный зэк посмотрел, как она сожрет двух других.
Нас здесь четверо, в этой воде: три беглых зэка и извивающаяся прозрачная тварь, притворяющаяся бурным течением в изгибе Усть-Зейки.
Я не могу отдать ей больного зэка, потому что он знает, где искать мою женщину.
Я могу отдать ей подлого зэка, это будет рационально. Он не нужен. Он обуза. Он ненадежен.
Но я знаю, что нельзя кормить тварь без крайней необходимости это правило. Я не помню, откуда оно, но всегда его соблюдаю.
Я вытаскиваю обоих по очереди, больного и подлого.
Суч-чонка Флинт стянул с себя мокрый бушлат и закашлялся. зря выловил Разве что его как корову на черный день Но воры это не одобряют.
Кронин молча приподнял лежавшего лицом в камнях Пику, поставил на четвереньки и надавил на живот. Удовлетворенно кивнул двум щедрым порциям выблеванной воды. Выжал свой бушлат, потом бушлат Флинта, трясущегося в ознобе.
Что за шрам такой? стуча зубами, Флинт легонько ткнул Кронина ледяным пальцем в грудь в то место, где кожа зарубцевалась тремя продольными лиловыми полосами, перечеркнутыми одной поперечной.
Просто шрам.
Просто шрамов не бывает, осклабился Флинт. Каждый шрам как наколка. Свое значенье имеет. И кольщика своего. Вот этот шрам у меня, Флинт коснулся пальцем крестообразной отметины на впалой груди, от братана моего. Этот вот от хунхузов. А у тебя от кого?
Уже не помню, Кронин сделал ловкое движение пальцами в руке блеснули карманные часики с портретом блондинки на откинутой крышке.
Девять утра. Под цоканье тонкой секундной стрелки на камень рядом с содрогавшимся в сухих спазмах Пикой лег золотистый блик света. Край солнца отпоротой медной вертухайской нашивкой блеснул в просвете между двух гор. Блик растянулся в тонкую золотую полоску, пополз через реку к скале, к руднику «Гранитный», словно силясь дотянуться до заваленного камнями зева, ведшего в штольню, словно прочерчивая для тех, кто будет искать их, самый короткий маршрут.
Подъем, Кронин ткнул Пику в живот носком сапога. Бегом марш.
Они перешли с бега на шаг в полдень когда отдельные деревья на тех горах, из кольца которых они вырвались утром, стали неразличимы, размазавшись по склонам мутно-зеленой плесенью, когда маячившее перед ними дымчато-голубое пятно распахнулось неровным строем приземистого таежного леса, когда их бушлаты высохли на солнце, а потом снова намокли, пропитавшись горячим потом, когда Флинт, пошатнувшись, согнулся в приступе кашля и закрыл рот рукой, когда он отнял ладонь ото рта и Кронин увидел на пальцах Флинта алые брызги.
Идти-то сможешь, Флинт?
Не бзди, Циркач, вор вытер руку о край бушлата. Зона не согнула воля не сломает.
Они сделали привал на закате у чахлого ручейка, из последних сил проковырявшего себе русло в песке и хвое.
Флинт, сипло дыша, присел на корточки, погрузил руки в ручей, остервенело, долго смывал засохшую кровь, с ладоней и пальцев свою, из-под ногтей вертухайскую. И, лишь закончив, зачерпнул воды в пригоршню и стал жадно пить будто выменял воду на кровь у засыхающего ручья.
Кронин присел на корень сосны и придирчиво осмотрел намокшие спички: серные головки облезли и раскрошились. Отбросив размякший коробок, движением фокусника извлек на свет трофейную вертухайскую зажигалку.
Вот это я уважаю, подал голос Пика, покровительственно и льстиво одновременно. За этот день он явно переоценил иерархию в их компании и определил в Кронине лидера. Небрежно харкнув в ручей зеленоватым комком и проследив краем глаза за поплывшей в сторону Флинта соплей, расхлябанной походочкой подошел к Кронину: Где наблатыкался фокусы так показывать?
В цирке. Кронин попытался извлечь огонек из гильзы, но колесико от щелчка отвалилось, и наружу выпал размякший фитиль.
На секунду Пика пришел в замешательство, потом громко, неестественно рассмеялся и похлопал себя по ляжкам, демонстрируя, что оценил хохму. Быстро зыркнул на Флинта тот закашлялся, поперхнувшись водой.
Керя, слышь доверительно шепнул Пика. Ты мужик, как я вижу, правильный Пошли на пару? С Пикой не пропадешь. Пика фарт имеет А Флинт бацильный, доходит уже. Не на себе ж его переть балласт, падаль
Керя, слышь доверительно шепнул Пика. Ты мужик, как я вижу, правильный Пошли на пару? С Пикой не пропадешь. Пика фарт имеет А Флинт бацильный, доходит уже. Не на себе ж его переть балласт, падаль
Это ты падаль. Кронин вынул из трофейной пачки «Норда», изъятой у вертухая, покоробившуюся от воды, но просохшую папиросу и вдруг быстро, прежде чем тот успел отшатнуться, засунул ее за ухо Пике.
Это чо? Пика недоуменно ощупал пальцами папиросу.
Это тебе на дорожку, дружелюбно сообщил Кронин.
Флинт хихикнул и снова закашлялся.
Ты чо, а? Вы чо оба? Прогоняете, значит?
Кронин молча, без выражения оглядел Пику и отвернулся.
Не дождавшись ответа, тот дергано, как марионетка в руках контуженного кукловода, пошагал прочь, вдоль ручья. На безопасном, как показалось ему, расстоянии остановился, повернулся к Кронину с Флинтом, криво ощерив рот:
Ты, Флинт, сдохнешь скоро, к тебе у Пики вопросов нет. А вот ты, контра, за унижение мне ответишь. Не дожидаясь реакции, Пика суетливо перепрыгнул ручей и порысил в лес.
Спалит нас. Флинт с досадой сплюнул желтый комок с прожилками крови. Прикопать тебе надо было сучонка, а не папиросками угощать.
Я не мокрушник, Кронин принялся подбирать сухие сосновые ветки. Тебе, смотрю, полегчало? Собирай тогда хворост.
Не мокрушник? Флинт не двинулся с места, нехорошо усмехнулся. Вертухая-то мы с тобой не вместе разве пришили?
Кронин молча собрал охапку сучьев, свалил на землю, начал складывать из сухих веток «вигвам».
Я добил, ответил наконец тихо, будто себе самому. Удар милосердия.
Он вытряхнул в рот табак из двух папирос, пожевал, опустевшие папиросные бумажки засунул в щели «вигвама», туда же запихал комочки сухого моха.
Ты мне хоть один резон обозначь, милосердный мой, в голосе Флинта прорезалась опасная воровская тяжесть, зачем сучонку жить надо?
Зачем кому жить это не мне решать. Кронин, поморщившись, выплюнул табачную жвачку, присел на корточки у ручья, зачерпнул в пригоршню воды, плеснул в рот.
А кому ж? изумился Флинт. Ты что, в бога веришь?!
Кронин вернулся к заготовке из веток, положил рядом трофейные часы вертухая и свои карманные с женщиной на отщелкнутой крышке. Острием ножа поддел стекла обоих часов, сомкнул их в подобие линзы, выдул туда порцию воды изо рта.
Я не помню, в кого я верю, он выковырял из-под корня сосны комок глины, размял в пальцах, скрепил линзу по канту.
Я тебе говорил, Циркач, что ты чокнутый?
Говорил, Кронин повертел в руках линзу, фокусируя ослепительно-белого солнечного зайчика на растопке.
А в разведке своей ты сколько фрицев заделал? Флинт коротко полоснул большим пальцем у горла. Ручками, а? Или тоже всех отпускал и папироску дарил?
Папиросная бумажка занялась, вспыхнула, сине-рыжий червячок огня деловито переполз на мох, на тонкие ветки. Кронин отложил линзу. Взял с земли нож. Посмотрел в глаза Флинту.
В разведке я врагов убивал.
Флинт поднялся на ноги, напряженно глядя на нож. Кронин бережно подправил острием покосившуюся сухую веточку, усмехнулся.
Еще вопросы имеешь?
Имею. Флинт кашлянул, сухо и резко, будто треснула в костре ветка. Пока по этапу идешь, сто раз ошмонают. На зону явился вертухаи в очко залазят. Так как ты часики свои рыжие в лагерь пронес?
Так я ж циркач. Ловкость рук. Слышал фокус с исчезновением?
Допустим, без малейшего доверия сказал Флинт. А зачем вертухаю-жмуру монету оставил? Тоже фокус?
Нет. Суеверие. Я с ним расплатился.
Я приметы такой не знаю, чтоб со жмурами расплачиваться. Это кто тебя научил?
Не помню Кронин внимательно вгляделся в огонь, словно там мог вспыхнуть ответ.
Глава 3
Москва. НКГБ. Август 1945 г.
Полковник Глеб Аристов расслабил душивший его с самого утра галстук, закрыл глаза и сделал глубокий вдох, мысленно считая до трех. Затем выдох. На выдохе сосчитал до пяти выдох длиннее вдоха.
И еще раз. Вдох короче, чем выдох. Выдох длиннее вдоха. Нет ничего, кроме темноты и ровного, сосредоточенного дыхания.
Нет удавки на шее.
Нет буравящих его взглядом вождей иконостаса Ленин-Сталин-Дзержинский в дубовых рамках на бледной стене.
Нет шеренги фикусов на окне и лоснящейся от дождя Лубянской площади за окном.