Серый-пресерый Волк и Красная-прекрасная Шапочка
Красная Шапочка, прозванная так за цвет головного убора, с детства любила труд. И носила бабушке через весь лес новоиспеченный матерью пирожок да еще горшочек масла на посошок к нему. Бабушка и мама Шапочку очень любили и уважали за подвижничество. Поскольку лес был огромный-огроменный, а дорога не близкая, девочка с детства была вынуждена подчеркну: вынуждена прогуливать уроки на период доставки продуктов. Тем более что по дороге она еще рвала цветы, собирала в букеты, букеты пыталась продавать, только кто их в лесу купит?
И все было бы хорошо, но в школе её постоянно ругали за прогулы. Хотя она, будучи умницей, быстро наверстывала упущенное. Но таковы уж эти учителя беспокоятся о ребенке, как бы с ним, а тем более с нею чего не случилось да не вышло.
Когда маленькая Шапочка выросла в большую, проблема прогулов, увы, не исчезла, а и тоже выросла вместе с нею. Девушка училась теперь не в школе, а в очень строгом своими порядками колледже, где крестьянской молодежи преподают мудрые науки: маркетинг-шмаркетинг по продаже цветов в лесу и чистом поле, бухгалтерию-логистику букетной индустрии и прочую лесоповальную смартшопщину. И прогулы там почему-то рассматривали как настоящий вызов системе народного, хотя и весьма платного образования.
Так что на момент возмутительного абсентеизма и дальнейших безобразий она отметим данное обстоятельство красным карандашом даже и по меркам законодательства РФ была уже вполне совершеннолетняя девица.
Да и какая девица! Лицом мила, а от постоянного хождения через темный лес с горячей поклажей Шапочка сделалась сильной, стройной, можно сказать, легкокрылой. Шея лебединая, плечики ровные да ладные, груди хоть и не велики, но сказочно обворожительной формы, соски как клубника, бедра просто загляденье, ноги длинные-предлинные, а щель, вокруг которой она прилежно подбривала цвета малины.
Читала она много, но больше всего с детства любила революционную сказку про Красную Шапочку. Только вот беда сколько ни ходила через лес, никакого волка так и не встретила. «Сцуко, и здесь наипалово, думала горько. Наверное, все эти сказки сплошное вранье, как из телевизора. Или как инсинуации шелкопёров, что креативят булшит* для аццких дикторов».
Прогулы расстраивали. «Того и гляди, исключат из своего вонючего колледжа», печалилась Красная-прекрасная. И решила пойти в больницу за справкой.
Зашла в кабинет, а там
ВОЛК! Красная Шапочка от неожиданности даже подпрыгнула.
А Серый-пресерый Волк стоял к ней спиной. День не удался, вернее, обычнейшим порядком не удавался, поэтому Волк тщательно умывал лапы у рукомойника, на самом же деле тянул время и сокрушался: пипец, везде такая нестерпимая скука и убожество, надо бы вернуться в лес, там краски свежее. Услышав сзади какое-то «Ой-ай!.. Хи-хи», он сердито рявкнул: «Располагайтесь! Подготовьтесь!» Так, на всякий случай.
Конечно, Красная-прекрасная, будучи шапочкой обстоятельной, справившись с охватившим её волнением, аккуратно затем разделась, сложила платье, а также верхнее и нижнее белье на кушетку, и стала упражняться, делать глубокие вдохи и выдохи, что так любят проверять врачи. На всякие пожарные, опять же.
Устав умывать лапы, Волк, наконец, обернулся. И тоже подпрыгнул. Ведь перед ним стояла Красная Шапочка, любимый персонаж его культовой сказки! Правда, была она совершенно голая, за исключением пресловутого красного шаперона, который впопыхах снять забыла. И слава богу, что забыла, иначе как бы Волк узнал, что это она?!
А так перед ним стояла настоящая Красная Шапочка: шея лебединая, плечики ровные да ладные, груди хоть и не велики, но сказочно обворожительной формы, соски как клубника, бедра просто загляденье, ноги длинные-предлинные, а щель цвета малины.
* английский, bullshit, тупое вранье.
Тридцатое февраля
Случилось это, кажется, зимой. На улице стоял или, может быть, лежал примороженный гул тридцати-фе-вральского утра. Хотя один беспощадный литературный критик тогда все еще дремал в своей кровати, беспощадно всхрапывая и нещадно подрыгивая ногами в отношении всяческих сетературных безобразий. И, надо же, именно в этот момент в его жизнь вошел
ВОЛК!
Можно сказать, влез, мирно облизываясь, и где-то даже «А-ха-хо» позевывая. И присел, предварительно почесав задницу, на кровать. Беспощадный критик радостно улыбнулся, и сразу же зачитал Волку «Манифест Беспощадности».
Тогда Волк решительно вскочил и замаршировал на месте. «Ну, и что все это значит?» скептически спросил критик со всей свойственной ему беспощадностью. «Да ровным счетом ничего», сказал Волк, тщательно подсчитывая шаги: «раз-два», «раз-два», и даже не раз и не два не сбился.
«А что за марши такие?» удивленно крикнул критик. «Тренируюсь к выходу, раз-два». «Раз-два, к какому выходу?» «На манифестацию беспощадности», огрызнулся Волк и беспощадно съел литературного критика по причине оголодания желудка перед выходом на манифестацию.
Наш лучший санитар
Владимир Блюмкин с ассистентом вошли в приемное отделение. Владимир Борисович шатался и был непривычно бледен. Персонал настороженно уставился на высоких гостей, хотя, надо признать, Блюмкин был совсем не высок. Наконец, к ним подбежал какой-то мужчина, заговорил радостно и приветливо: «Рады приветствовать высоких» Однако главный и совсем, как мы выяснили, невысокий гость (к тому же всего лишь главный начальник довольно захолустного и на отшибе города, внесем сюда ясность с самого начала, как бы потом не забыть) вдруг пошатнулся, ухватил гостеприимного медика за рукав, и, выпрямляясь, посмотрел на стену, что была от него справа и которую прежде подобострастно заслонял ассистент: на ней размещались портреты лучших работников бэст имплойиз а в данном случае, радостно и победно улыбаясь, красовался
ВОЛК! Владимир Борисович испуганно вскрикнул.
(Стоп! Цурюк! Так нельзя. Надо же рассказать предысторию!)
Итак, вчера, возвратившись поздно вечером с работы и направляясь в спальню, проходя мимо фехтовального зала
(Мельком заметим, что самые большие расходы его жены приходились на фехтование: зал, драпировка-экипировка, и, главное, выписанный из Парижа учитель фехтования мсье Шико, что, согласитесь, в наше время космических кубриковских полетов сущие пустяки, на которые Владимир Борисович смотрел сквозь свои небольшие мозолистые пальцы. Правда, «французика», который на самом деле был здоровенным детиной Блюмкин слегка недолюбливал, просто за явную нерусскость