«Леший бы пробрал эту королевскую грамотку, с досадой думал он, забрав вещи из трактира и поднимаясь к мыльне. Плюнул бы, да уехал давно. Так нет, блюсти репутацию приходится. Начнут потом языками чесать, что Феофан к себе приближает самых негодяйских чернокнижников, которые наплевательски относятся к бедному люду, попавшему в такую беду»
Потом была баня, где колдун не только трижды намылился и ополоснулся, а затем час лежал в горячей бадье с травами, но и отдал нательное в стирку, получив взамен до утра чистую рубаху и порты. А затем он попал в долгожданный веселый дом, где после пережитого напился, как свинья.
Ссссталбыть, пан-то ваш не Сссинекур, а Сссинекурва змейская, что невесту толстую ожидала, на заду своем чешуйчатом сидючи! И сделать она хотела с девицей то, шшто я со всеми вами этой ночью буду делать, во как! вещал он заплетающимся языком, лежа головой на чьих-то голых коленях. А паныч ваш молодой, сталбыть, синекурвин сын!
Бабы хором хихикали, прижимая пальцы к напудренным щекам. А довольный Богумил лежал, прикрыв глаза, и шарил вокруг себя обеими руками, оглаживая то справный девичий бок, обнятый тугим корсетом, то шелковистое бедро в кружевном чулке, а то и сиськи размером с дыню. Все, как он и хотел.
Расплата наутро была страшной. Головная боль раскалывала череп пополам, да так, что он едва выбрался из пропахшей пудрой и любовным потом постели. Пошатываясь и перешагивая через спящих на полу обнаженных девиц, он добрел до сумки с вещами, достал темный флакон с притертой пробкой, откупорил его и осушил до дна.
Сразу же стало легче. Богумил торопливо оделся, ополоснул лицо и руки в стоящем на табурете тазу с водой и розовым маслом, а затем оттуда же напился. Осталось зайти в мыльню за выстиранными вещами, забрать лошадь из конюшни при трактире и тронуться в путь.
Но провидение распорядилось иначе. Внизу, на мягких диванах в гостиной, его ждала Анна, держащая за шиворот Лешека. Молодому панычу волшебных зелий явно с утра никто не поднес, и выглядел он так, словно на нем всю ночь черти по окрестным полям ездили.
Тебе чего? буркнул недовольно колдун вместо приветствия. Жрица раздражала своей красотой и свежестью, словно спала в постели из лепестков роз, и не пила на ночь ничего, акромя эльфской гламарии. Не могут честные люди с раннего утра так выглядеть!
Да вот думаю, сколько с тебя за выполнение твоей же работы запросить, хмыкнула она и, дождавшись недоуменно поднятых бровей, пояснила. Пока ты тут всю ночь проверял, у кого из местных распутниц норка туже да слаще, я следы твоего кровососа в усадьбе нашла.
Где? так и вскинулся Богумил, забыв про похмелье. В подвалах? В опочивальне старика? Среди смердового подворья?
Хуже, и Анна кивнула на Лешека, судорожно сжимавшего мягкую узорчатую подушечку, коих в избытке валялось на дорогом мягком ковре. Заголяйся, паныч.
Не могу, проблеял тот, краснея, а затем с обидой выпалил. Зачем ему рассказала?! Я же к тебе за исцелением пришел, думал, поможешь! Вы же, жрицы, лечить умеете!
Такое не умеем, пожала плечами Анна. Заголяйся, говорю тебе. Что ж ты вчера не стеснялся, когда обещал меня за косу в опочивальню затащить?
Лешек обреченно шмыгнул длинным носом, но послушался спустил штанину с одной ноги, а затем раздвинул бедра в стороны, стыдливо прикрывая пах.
Но эта часть тела молодого шляхтича интересовала Богумила меньше всего. Гораздо занятнее были воспалившиеся следы от клыков на внутренней стороне бедра. Колдун изумленно присвистнул и тут же полез в сумку за линейкой.
Сомнений не осталось укус взрослого, даже зрелого штригоя, вдобавок самца. Тварь явно была крупной, хорошо откормленной на детской крови. Богумил очень хотел сплюнуть на пол, но пачкать мягкий ковер постыдился. Чай, не грязный селянин, сраму не имущий и правил приличия не ведающий.
Из-за многочисленных дверей, ведущих из гостиной в комнаты, начали высовываться женские заспанные мордашки. Некоторые, осмелев, подошли ближе и с хихиканьем наблюдали, как приезжий колдун копошится меж раздвинутых ног местного паныча.
Ну, рассказывай, поднял, наконец, голову Богумил, как давно этот упырь у вас гостил и сколько раз он кровь у тебя пил. Еще и умный, курвеныш, шею не стал трогать, так бы в два счета распознали, что за тварь к аристократу молодому по ночам захаживает. Понятно, что искать его здесь уже нет смысла, он давно в Чаросвете. Но, может, ты его хоть немного помнишь?
Ну, рассказывай, поднял, наконец, голову Богумил, как давно этот упырь у вас гостил и сколько раз он кровь у тебя пил. Еще и умный, курвеныш, шею не стал трогать, так бы в два счета распознали, что за тварь к аристократу молодому по ночам захаживает. Понятно, что искать его здесь уже нет смысла, он давно в Чаросвете. Но, может, ты его хоть немного помнишь?
Ккккакой курвеныш? осоловело хлопая глазами, прошептал Лешек. Ты что несешь, колдун? Девка это была, красивая, три дня подряд у нас гостила, с батюшкой дела какие-то решали. А ко мне ночами приходила, я и не против был, много ли ей крови надо? Знал бы ты, чародей, какая она ласковая, никто с ней из местных баб не сравнится
Богумил не выдержал захрюкал, а затем заржал в голос. Ему визгливо вторили гулящие девки, что прятались в полумраке комнаты.
Лешек затравленным взглядом обвел присутствующих и ахнул, прикрыв рот рукой.
Так это что мужик был? Со мной был мужик? Я же чувствовал, я же не мог ошибиться!..
И расплакался, совсем по-мальчишечьи, захлюпал некрасивым носом.
Мужик, мужик, нехорошо оскалился Богумил. И раз ты помнишь лишь девку красивую, то заморочил он тебя на славу. Собирайся, в город со мной поедешь, там у судебных менталистов-дознавателей содействия попросим, чтобы в голову тебе заглянули, да морок сняли. Или хочешь здесь остаться? Я бы не советовал. Тебя собственные кметы на вилы поднимут уже дня через три, как только все, о чем здесь говорилось, за пределы этой развеселой обители выйдет.
По резко посмурневшему лицу паныча Богумил догадался поедет, и еще как. Дурным богатеньким сопляком, что совращен и околдован злым чудищем, прослыть в собственной деревеньке не так страшно, как содомитом. Тут и после смерти не отмоешься. И через сто лет люди срамными словами будут вспоминать, к имени аристократическому приставку делать обидную.
Правда, собирался паныч в дорогу все равно целое утро. Богумил успел забрать из прачечной при мыльне свои вещи, позавтракать и оседлать вредную Жареху.
Когда он вышел из конюшни на улицу, Анна разговаривала с двумя совсем юными девицами в белых чепцах подавальщицами из трактира. Жрица храма Безымянной матушки поглаживала их по загрубевшим от работы рукам, а те синхронно стояли и всхлипывали. Вот одна не выдержала и повалилась Анне в ноги. Та присела рядом с ней на корточки и что-то зашептала в ухо.
А затем оглянулась на колдуна и поморщилась. Подавальщицы опасливо покосились на мужчину и тут же исчезли за углом таверны, быстро, как мыши.
Чего они от тебя хотели? недоуменно уставился Богумил им вслед.
Решения целого вороха проблем, которые вы, мужики, им с завидной регулярностью подкидываете, горько скривилась Анна. Таких проблем, с которыми они больше ни к кому не пойдут. Ибо ксендз на исповеди осудит, родители дома побьют, а паны типа Лешека с папашей Синекуром и вовсе из села взашей погонят.
Богумил замер, раскрыв рот.
Ты что же, полоумная, абортивного пессария им дала?! тут же зашипел он. Хочешь, чтобы нас стражники поймали, да в яму с кольями кинули?
Его самого, даже бровью не повела жрица. А еще лекарство от стыдной болезни, которой их наградил хозяин таверны, где ты вчера, кстати, ел. И зелья дала, что можно добавить старому козлу в чай, и тогда до скончания жизни не будет ему хотеться юных девиц по углам тискать. Им же шестнадцати нет, ни той, ни другой.
И что? хмыкнул колдун. Вычислят их в два счета, если заподозрят. Обозлится хозяин, да выгонит их, жалованья не заплатив. Работы они себе другой не найдут, слухами-то земля полнится. Значит, дорога им прямая в веселый дом, где они и так умрут через несколько лет от всяческих инфекций. Кому ты лучше сделала, Анна? Испокон веков так заведено, чтобы мужчины всем заправляли, а женщины подчинялись, и не нам ломать этот порядок.
И тогда глаза Анны зло полыхнули синим.
Какой порядок, чародей? прошипела она не хуже змеи. Девчонок наивных, бестолковых брюхатить? Служанок насильничать и не лечить, если кровью наутро изойдут? Старух на улицу выгонять, не заплатив жалования, когда они от трудов непосильных не могут больше спины разогнуть? Или красавиц на костре сжигать, обвинив в черном ведовстве лишь за то, что отказались лечь с тем, кто им не по нраву? Хорошо ссылаться на то, что испокон веков заведено, когда тебя напрямую оно никак не касается и препятствий в жизни не чинит!