Его бедро обожгла острая боль, и на секунду ему показалось, что нога вот-вот подвернется. Потом он рассмеялся и нанес мощный удар по подставленному под углом щиту. Удар наполовину развернул соперника, и исход схватки был предрешен. Теусер плашмя ударил юношу по открывшейся правой руке, отшвырнул в сторону выпавший клинок и, сделав подножку, уложил противника на землю.
Достаточно, Мирон?
На сегодня хватит, выдохнул тот, приподнявшись на локте.
Теусер приготовился подать ему руку и помочь поверженному оппоненту встать на ноги, когда над полем разнесся крик:
Эй, Теусер!
Теусер не обернулся. Он застыл на месте, пока по высокому, пронзительному свисту не определил точное положение брошенного дротика. После этого он крутнулся, одновременно взметнув щит. Удар почти сшиб его с ног, но он устоял и, тяжело дыша, возвышаясь над Мироном.
Во время наших боевых тренировок мы не допускали ни малейших поблажек. Они были финальной стадией перед логичным итогом всего спартанского бытия собственно войной и в них не было места для слабых. Слабые просто не выживали в ходе предшествующего обучения
Афиняне любят подтрунивать над суровостью и строгостью нашего образа жизни. Но мы издавна привыкли быть готовыми в любой момент встать на защиту нашего существования. Враги всегда стояли у самых наших дверей, во всей Спарте не сыщется места, куда нельзя добраться от ее границ за один день.
Сразу же после рождения в Спарте ребенка его показывали старейшинам, которые, оценив его физические данные, решали будет он жить дальше или нет. Если ребенок был здоров, его на какое-то время возвращали в родительский дом. Если он был слаб оставляли умирать на склонах Тайгетских гор.
Теусер родился крепким и вырос крепким мальчиком. В возрасте семи лет его, как и всех его сверстников, отняли у родителей и начали обучать в одном из государственных тренировочных домов. С самого начала дисциплина была жесточайшей, и по ночам он плакал. Но спартанцы быстро учатся сдерживать слезы. Мальчик ходил босиком, ему было позволено носить только одну и ту же легкую одежду как летом, так и зимой. Ел он за одним столом со своими товарищами, тяжести ежедневных испытаний и боль закалили его ум и укрепили жилы.
Ежегодно устраивался большой гимнастический праздник, который с раннего детства стал главным событием в жизни Теусера. С каждым годом он прилагал все больше стараний, и это сказывалось на его достижениях. К тому моменту, когда он из тренировочного дома мальчиков перешел в казарму для мужчин, он превратился в великолепного атлета с задатками прекрасного воина.
В казармах он столкнулся с новым видом товарищества. Мужчины ели за общими столами, за которые усаживалось по пятнадцать человек. Каждый из присутствующих ежемесячно вносил свою часть продуктов. Ни один из граждан Спарты не имел права есть пищу у себя дома до шестидесятилетнего возраста. Это правило нарушалось только в случае объявления войны, когда давалось специальное разрешение на прощальный обед в кругу семьи.
Результат этой подготовки можно было видеть на поле, где Теусер с друзьями устраивали сегодня тренировочные бои. Они выросли, подчиняясь одной дисциплине, им были привиты одни убеждения. В их понятии товарищества отсутствовала жалость, а во взаимном уважении не было ни капли сентиментальности.
По мере приближения окончания тренировки юноши не пытались отлынивать от упражнений. Они по-прежнему продолжали драться друг с другом, не давая себе расслабляться. Они сражались и сражались, словно пытаясь нанести под самый вечер тот завершающий удар, который покажет всем присутствующим их превосходство.
Теусер, хриплым голосом произнес молодой темноволосый гигант с широченными плечами, а где твой противник?
Я уже победил двух, рассмеялся Теусер.
Ну так вот тебе третий!
И опять сшиблись щиты, зашаркали в пыли ноги, заскрежетала сталь встретившихся мечей. Возня и крики продолжались до тех пор, пока прозвучавший сигнал трубы не известил всех об окончании занятий.
Наконец-то молодые мужчины смогли расслабиться, не опасаясь дикости необъявленного нападения или какого-нибудь жестокого розыгрыша. Они потянулись через поле выгоревшей травы, положив руки на плечи друг другу, смеясь и переругиваясь, растрачивая последние остатки дыхания, оставшегося в уставших телах. Одного из них унесли на носилках со сломанной ногой. Другой выплюнул в ладонь передние зубы и с презрением швырнул в того, кто их вышиб.
Оказавшись в тени казарменной стены, они устремились к каменному фонтанчику, складывая в предвкушении ладони.
Когда они утолили жажду и вымылись, солнце клонилось к самому горизонту. Пришло время проверки оружия: оно не должно было остаться на ночь зазубренным или тупым.
Опустившись на землю рядом с двумя товарищами, Теусер начал чистить меч песком. Он выполнял это методично и со знанием дела, но его мысли были заняты другим. Мирон, переместившись ближе, осторожно поднял руку и внезапно хлопнул Теусера по спине.
От неожиданности тот едва не упал.
Ты весь в мечтах, укоризненно сказал Мирон, совсем, как во время тренировки, когда этот дротик почти угодил в тебя.
Нет, твердо ответил Теусер. Я всегда слышу летящий дротик. В любом случае, говорят, что персы не способны хорошо их метать.
Среди них могут найтись и такие, кто умеет это делать, произнес Лерос с другой стороны. Говорят, что Ксеркс в этот раз ведет с собой всю Азию.
Теусер улыбнулся.
Хорошо. В этом случае афинянам придется оставить кого-нибудь для нас. До смерти хочется повоевать по-настоящему «Заняться делом, думал он, вместо того, чтобы тратить время на этих нескончаемых уроках и тренировках». Только во время ведения боевых действий спартанцам было разрешено принимать вкусную пищу вместо аскетической черной похлебки и неаппетитного мяса. «Свобода, мечтал Теусер, и побольше настоящих поединков».
Могу поспорить, твоя Элла все равно будет плакать заметил Мирон.
Упоминание имени вызвало перед глазами ее образ. После этого было трудно думать о войне. Было невозможно думать о чем угодно, видя перед собой ласковую и застенчивую Эллу. Он не ответил Мирону, но Лерос не собирался оставлять его в покое.
Почему ты не женишься на ней до того, как мы выступим? спросил он.
Мне нужно разрешение моего отца, а его нет здесь.
Попроси царя.
Леотихида? сказал Теусер и покачал головой. Он никогда не пойдет мне навстречу.
Конечно нет. Я имел ввиду Леонида. попроси Леонида, как только он вернется. Он симпатизирует тебе, да и Элла племянница царицы Горго.
Теусер пожал плечами, словно не воспринимая совет всерьез. Не уместно открыто демонстрировать свои чувства. Во время обучения ему успели привить мысль о том, что слишком часто думать о женщинах недостойное мужчины занятие. Он не решился показать, как забилось его сердце при предложении переговорить с Леонидом. Хотя, скорее всего, подобная просьба будет воспринята с неодобрением, ведь он продемонстрирует свою нетерпеливость в желании овладеть девушкой.
А нетерпеливость присутствовала. Она даже превосходила его желание утвердиться на поле боя.
Лерос попытался, засыпав его добродушными вопросами, добиться от него хоть какой-нибудь реакции, но Теусер замкнулся в себе.
Они выполнили все предписанные ежедневные задания и разошлись. На некоторых более молодых юношей были возложены обязанности, которые требовали их присутствия в казарме. Теусер же принадлежал к тем, кто мог теперь отправиться в город в поисках развлечений.
Для него не существовали сомнения или соблазны. Ноги могли направить его только по одной дороге.
Находясь под защитой высоких гор, мы, спартанцы, не пожелали, в отличие от большинства наших собратьев-греков, укрываться за городскими стенами. В то время город не был укреплен, и дома многих жителей располагались за его пределами. Часто они строились на принадлежавших им плантациях, другие ставились с видом на реку.
Домом родителей Эллы была утопающая в тени белых олеандров вилла. Здесь одно время, прежде чем стать женой Леонида, жила Горго, которая часто наведывалась в обнесенный стеной сад, в котором сейчас беспокойно ждала Элла.
Это был уединенный уголок сада, обильно поросший высокой травой и кустарниками, выгнавшими многочисленные усы вверх по стене и подавляющими фиговое дерево, которое когда-то прекрасно плодоносило. Элла любила это место. Оно нравилось ей с самого детства, когда ей удавалось на часок сбежать от строгой определенности обучения и спрятаться наедине со своими непокорными мыслями. Ибо в душе она была мятежницей: оставаясь верной своему городу, она, тем не менее, думала о вещах, находящихся вне установленного порядка, сводящегося к ежедневному бегу, занятиям борьбой, гимнастике и деторождению. В этом затерянном зеленом уголке, который и сам так отличался от ухоженного сада вокруг виллы, она предавалась уединенным размышлениям над неясными томлениями и вопросами, на которые, казалось, не существовало ответов. Теперь, когда она выросла, ее любовь к саду не уменьшилась, но сейчас она уже знала чего хочет.