Сосед просчитался и достала его длань злобного Сеннахирима и высохли его безжизненные глаза на жарком восточном солнце и птицы склевали их: воспоминания о двухстах тысячах лучших царских воинов, легших от бубонной чумы в общую могилу под Иерусалимом, подталкивали царя к убийству любого, попавшегося ему на глаза.
Такова была в те дни жизнь! И вот кровожадного царя нет.
Милости Твои, Господи буду петь вечно,
В род и род возвещать истину Твою
Устами моими.
Но, напротив, есть домоправитель, виночерпий и казначей нового царя Ахиахарка, приходящийся Давиду двоюродным племянником. Конечно во дворце племяша величали согласно строгому протоколу: Великий виночерпий, Праведнейший Домоправитель, Честнейший Казначей господин Сам Ахиахар-ага. И попробуй глашатай чуть запнись! Но для своего дяди Давида он так и остался Ахиахаркой, в память того конфуза, который тот учинил как-то в младенчестве, сидя на коленях у дяди Давида. Впрочем, о детстве Ахиахара мы поговорим в другой раз.
Так вот, по всему выходило, что это он прислал добрую весточку, не пожалев для этого кусок дорогого, привезенного из Египта папируса. Можно возвращаться домой, к жене и сыну.
Глава 1
Чужим я стал для братьев моих и посторонним
Для сынов матери моей,
Ибо ревность по доме Твоем снедает меня,
И злословия злословящих Тебя падают на меня;
И плачу, постясь душею моею,
И это ставят в поношение мне.
По сложившимся в те давние годы в восточных землях обычаю у изгоя, в назидание праздному люду, из дома выносили все, что находили при обыске, или так, просто, проходя мимо, после чего его семья оставалась обреченной на медленное голодное умирание. Вот уж, в действительности перед людьми открывалась страшная дилемма: бежать, чтобы сохранить свою жизнь, но бросить всех близких и любимых на нищенское существование и скорый конец. Либо принять лютую смерть, но тогда, у семьи останется к этому времени накопленное и какая-никакая надежда на завтрашний день. Закон и в те годы отстаивал интересы семьи.
Перед Давидом и его горячо любимой Анной, Богу Слава, такой проблемы не было.
Давид и Анна любили друг друга.
Почему-то считалось в те дни и в том краю, что, если, к примеру, мужчина имел короткие ноги, то Господь Бог восполнял ему сей недостаток излишней желчностью и буйностью. А если, к примеру, имел большую голову, то как муж он считался совершенно никчемным, ибо, вся его стать уходила на не доброе дело, а в башку, в рост волос и выпуклость глаз. С другой стороны, если, он был, например, горбат, то считался, в принципе, хорошо приспособленным к ведению домашнего хозяйства и разведению скота, а также и к накоплению денежек для своего потомства. Если же ноги были еще и кривые, то иметь непременно тому мужику обильное потомство уже в ближайшие после свадьбы годы. В общем, по мнению живших тогда свах, мужчина должен был включать в себя целый набор, самых разнообразных черт, что очень сильно усложняло селекционную работу тружениц на ниве человеческого капитала.
Давид был и короток телом, и в меру горбат, и ноги слегка напоминали помятую окружность, вдобавок, челюсть имел наподобие ослиной, а общий размер головы был таков, что даже чалму было не надеть. В общем, мечта любой восточной красавицы. Но не внешним видом он производил впечатление на свою добрую Анну. Он был выходцем из Палестины, вел свой род от самого праотца Авраама, а это много значило в ее глазах и сильно утончало ситуацию.
Верная ему Анна, его любила за это безумно, и сама предложила мужу положиться на волю Иеговы, схорониться до поры и будь что будет.
К счастью изгнание продлилось всего-то пятьдесят дней, но и они показались Давиду вечностью.
И вот хозяин вновь дома, в объятиях любимой Анны и горячо любимого Тория.
Выглядел он, правда уже не так, как в былые дни расцвета своего бизнеса. Лоск спал, жирок исчез, надменность испарилась, но появились круги под глазами, скорбные складки на щеках, да и животик подтянулся. Ноги стали поджарыми и, вроде как, и еще кривее. Наследственная от дальних предков сутулость стала теперь еще заметнее, в общем выглядел он не на победителя. Не иначе как: где вы мои весенние денечки!
Однако на деле все оказалось не так уж и плохо. Высокопоставленный племяш успел постараться им вернули почти все конфискованное, даже чуть из других конфискатов добавили добротные еще халаты, кое-что из дорогой посуды, и пара ковриков местной работы: но это было сделано нечаянно уверен был Давид. Или ему все же повезло?
Однако на деле все оказалось не так уж и плохо. Высокопоставленный племяш успел постараться им вернули почти все конфискованное, даже чуть из других конфискатов добавили добротные еще халаты, кое-что из дорогой посуды, и пара ковриков местной работы: но это было сделано нечаянно уверен был Давид. Или ему все же повезло?
Сверх этого, Ахиахар прислал от себя еще и богатые подарки, прежде всего ароматные специи, которые всегда найдут свое применение у служанок на кухне: райские зерна, мускатный орех, корицу, гвоздику, кардамон и розовые лепестки. Кумин, кориандр и шамбалу, а также сумах, тамаринд, шафран и шалфей без которых любое мясное блюдо проигрывает во вкусе и ощутимо теряет в цене. Пусть еду без специй едят бедняки в постный день, но только не семья Давида!
Следом за пряностями, слуги Ахиахара внесли в дом Давида и Анны традиционные в тех местах сладости: пахлаву, кяту, курабье, шакер-лукум и шакер-чурек, кихелах. Отдельно были представлены: халва и нуга, рахат-лукум и ойла, шербет и любимая сыном Торией чуч-хела, которую продавали мальчишки на рынке.
В светлый праздник Пятидесятницы, совпавший с недавним возвращением хозяина дома, вся семья с раннего утра, готовилась к обязательному, для каждого правоверного иудея изысканному обеду. Под бдительным надзором Анны, слуги спозаранку накупили на базаре для кухни все самое свежее и натуральное и до обеда готовили традиционные праздничные кушанья. Анна стояла у плиты вместе с ними готовилась к пиршеству.
Давид, уже пришедший в себя, тоже по-своему готовился ходил взад и вперед по комнате, распевая, на разные мотивы куплеты.
Аха-ад нынче кушанья пара-ад,
Шта-а-и-им сами с мамой все съеди-им,
Шало-о-ош цимес сладок и хоро-ош
Арба-а выпьем сикера до дна-а
Хамэш мацебрай и халу ешь.
Шеш и Шева Адам и Ева
Шмо-онэ, ели Хри-и-и-не.
Ничто так не «нагуливает» аппетит, как долгое размышление о вкусной и обильной еде, её низкой цене и высоких полезных свойствах купленных продуктов. И как только стол был накрыт, Давид с сыном, как водится в восточной стороне, но по вере отцов воздав благодарение Иегове, возлегли за трапезу.
Трапеза была как никогда богата и изыскана. Тория первым обратился к отцу:
Добрый отец мой, как говорит наш сосед, дядя Зартошт аль Шахзад: «битый ишак бежит быстрее лошади». Ты долго голодал в изгнании, так оставим же формальности и преступим быстрее к трапезе.
Но Давид не прикоснулся сразу к угощениям, вместо этого он строго посмотрел на сына и произнес как можно серьезнее:
Пойди и приведи, кого найдешь, бедного из братьев наших, который помнит Господа, а я подожду тебя.
Разделять свою трапезу с голодным единоплеменником научили Давида его отец Товиил, его дед Ананиил, которые усвоили этот урок от своих отца и деда: Адуила и Гаваила, да и последние не сами это все выдумали. Давид, вслед за ними, всегда скрупулёзно соблюдал закон предков.
Тория вернулся быстро, но один.
Отец мой, мальчик выглядел явно расстроенным, один из племени нашего, удавленный, брошен на площади. Других наших нет.
Отложив трапезу, Давид, как и делал это раньше не раз, принял меры к достойному погребению несчастного и уже, после, принялся обедать, перемежая яства со слезами. Плакал и Тория, возлежавший с отцом за столом, плакала на женской половине и Анна.
Вечером того же дня, когда лучи солнца исчезли за горизонтом и полуденный зной ослаб как рабсак Одиссей в стране лестригонов, к Давиду в дом собрались его соседи. Они, конечно же были свидетелями очередного смелого поступка Давида, дерзнувшего предать тело государственного преступника земле. Приехал и племянник Ахиахар, быстрыми шагами вошел в дом дяди, но свиту, на всякий случай, оставил за воротами. Они были удивлены, они были возбуждены, им очень хотелось все это по-соседски обсудить.
Еще не боится он быть убитым за это дело, первым возвысил свой голос, обращаясь к собравшимся Ахиахар. Бегал уже, и вот опять погребает мертвых!
Вах, вах, вах! согласились дружно соседи.
Долгая была свадьба, а танцевать не научила, умно произнес сосед Зартошт аль Шахзад, которого все звали «дядя», хотя он никому родственником и не числился.
Ха, ха, ха, засмеялись все. Даже сын Тория и тот не удержался и хихикнул в кулак, хотя и очень не хотел расстраивать отца, но уж больно как смешно было сказано про свадьбу.
Мой господин, Сахердан Мудрейший, говорит: «Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть», продолжил Ахиахар.