И они повесили на доску картинку, изображающую солнечный зимний денек, искристый снег и румяных детей, часть из которых катается с горки на санках и картонках, а другая весело играет в снежки.
Надо сказать, что именно такую погоду я почему-то ненавидела. В подобные дни, пока мои дворовые друзья резвились в снегу, у меня наступал ступор. Я, конечно, была укутана, как положено. Но толстая цигейковая шуба, подпоясанная папиным армейским ремнем с пряжкой, две шапки, а под ними косынка, валенки с галошами и три кофты под шубой не давали мне даже пошевелиться. А лицо, которое единственное оставалось снаружи, все равно противно щипал мороз. В толстых варежках пальцы мои не гнулись, а резинка от них, перекинутая через мою шею, нещадно в нее впивалась. Как-то я потихоньку сняла эти варежки, чтобы открыть дверь подъезда, и моя ладонь тут же примерзла к железной ручке.
Я ненавидела такие дни настолько, что даже стихотворение Пушкина «Мороз и солнце, день чудесный» вызывало во мне содрогание.
Куда больше мне нравилась «подтаявшая» зима, когда вдруг случался ноль, и на улице становилось пасмурно, тепло и сыро. Хотя другие находили такую погоду серой и склизкой.
Но тут я решила, что высказать на собеседовании отвращение к прекрасной солнечной погоде, которую любят все нормальные дети, будет неправильно. Еще решат, что я больная.
И принялась упоенно описывать, как весело играют изображенные на картинке дети. В процессе я увлеклась: нарисованные мальчишки получили имена и личностные характеристики. Я сообщила комиссии, что вон тот мальчик Петя, который едет с горки на картонке, страшно завидует Васе, который мчится на санках-ледянках. Да чего уж там, я сама ему завидую! Вот сколько выпрашиваю у родителей ледянки, а они все дорого да дорого
Тут единственный среди теть дядя, тот самый в тренировочных, не выдержал. Он и так весь мой рассказ ерзал на стуле и явно не проникался везением Васи и завистью Пети. А тут и вовсе перебил:
Все, хватит, лично я ее принимаю!
На этом тетя со списком вывела меня назад во двор. Ко мне сразу бросились родители, не только мои, но и тех соискателей, которых еще не вызывали.
Дядя в трениках сказал, что лично он меня принимает. Наверное, он там главный, успела успокоить я маму и папу, и тут у меня начисто пропал голос.
Видимо, я все-таки перенервничала, поступая в эту школу. Хотя мне казалось, что собеседуюсь я легко и непринужденно, как Юлька и Светка с нашего двора. Они хоть и считались хулиганками, зато язык у них был без костей и они никогда не смущались, даже перед взрослыми. Мне очень хотелось стать на них похожей. И, судя по всему, на собеседовании в первую школу мне это удалось. Но сражение с собственной робостью отняло мои силы и голос.
Услышав про «дядю в трениках», мой папа хохотал так, что даже слезы вытирал от смеха. Мама никак не могла понять, в чем дело.
Как выяснилось позже, папа пытался подстраховать меня на собеседовании через сокольнический райком партии, где у него были знакомые. Первая английская слыла «позвоночной»: приемная комиссия учитывала звонки «сверху». Папе пообещали помочь на уровне директора школы. Но директриса даже не успела вставить свои пять копеек в мою пользу, ее опередил школьный физрук Степан Степаныч по прозвищу Стакан Стаканыч. Его никто не коррумпировал по партийной линии, ему просто надоело меня слушать.
Позже, во взрослой жизни, я еще не раз сталкивалась с тем, что мужчины-физкультурники не любят, когда женщины много разговаривают.
А «блат» от Стакан Стаканыча родители припоминали мне на каждую плохую оценку:
Недаром тебя в школу из всей комиссии принял только физрук!
Сразу после того собеседования я слегла с высокой температурой. А когда через неделю вышла во двор, узнала, что мои раскрепощенные примеры для подражания Ленка и Светка в мою школу не прошли по конкурсу и они пойдут в простую 369-ю.
Зато мою соседку по подъезду и лучшую подружку Олю не только приняли, но и зачислили в первый «А», куда отбирали самых умных детей. Так сказала Олина бабушка моей маме, встретив ее в лифте. Меня же определили в «Б». По версии Олиной бабушки, туда отсортировали «блатных и рабочих», но класс у нас оказался что надо. Мы как 1 сентября 1977-го года подружились, так до сих пор не можем угомониться.
В сортировке на «А» и «Б» меня расстроило только то, что я не смогу сидеть с Олей за одной партой.
В сортировке на «А» и «Б» меня расстроило только то, что я не смогу сидеть с Олей за одной партой.
Зато в моем классе оказались дети моих кумиров хоккейного «Спартака» и танцев на льду. В танцах мне нравились блеск и слава, а в «Спартаке» Александр Якушев.
Хоккей в то время любили все от Брежнева до детсадовцев. Парни в хоккейной форме казались особенно широкоплечими, мужественными и решительными, что подтверждала песня «В хоккей играют настоящие мужчины, трус не играет в хоккей». А увидев фото Александра Якушева в газете, я полюбила конкретно его.
В моем первом «Б» оказалась дочь товарища моей любви по команде спартаковца Дмитрия Китаева. Ленка выросла на катке сначала в Австрии, где ее отец тренировал по контракту, а потом в том самом сокольническом ледовом дворце, который хоккейному «Спартаку» приходился тренировочной базой, а Ленке вторым домом. Волшебный мир хоккея для Ленки был родным и домашним, а благодаря ей, и нам всем стал ближе.
В наш «Б» «отсортировали» и Киру Дубова, сына тренера по танцам на льду Натальи Дубовой. Но тогда, в 1977-м, она еще не была такой знаменитой, какой стала буквально пару лет спустя.
Увидев меня, Кира заявил:
А я тебя знаю! Тебя приводили показывать моей маме!
Я думала, что он будет надо мной смеяться, но он больше ничего не сказал.
Десять лет спустя, уже в студенческие годы, мы с подружкой гуляли с дубовскими танцорами мужского пола. Они были наши ровесники и тренировались в том самом Дворце спорта возле парка, а мы жили рядом. Познакомил нас наш однокашник из «А», он подрабатывал в радиорубке катка.
У моей тогдашней подружки Ники случилась любовь с Самвелом Гезаляном, катавшимся в паре с юной Татьяной Навкой. Мы иногда смотрели на их тренировки из радиорубки.
Самвелу было 18, как и нам, а Тане всего 13, и партнер, бывало, орал на нее благим матом и даже замахивался. Но Ника все равно ревновала и называла Навку «канавкой». А если она падала, то «космонавкой». И тогда именно Кира Дубов сообщил нам, что его мама крайне не довольна романом Самвела с «не фигуристкой». От этого, дескать, Самвел таскается по ресторанам, нарушает режим, снижает показатели и уж лучше бы он влюбился в Навку.
В «бэшки» записали и Катьку из известной актерской семьи. Оказалось, что мы с ней даже живем в одном доме, только Катькин подъезд крайний слева. Она гуляла в другой части двора, вот я ее раньше и не видела.
В наш длинный белый 12-этажный панельный дом в Сокольниках Катина семья, как и моя, переехала в конце 1974-го, когда наши старые дома в центре решено было снести. Сокольники тогда считались «выселками», поэтому в них отправляли в основном молодые семьи. Моя бабушка, например, с Арбата поехала в район Киевского вокзала, чтобы быть поближе к своей поликлинике. Зато у нас под боком был лесопарк и тот самый легендарный Дворец Спорта, который, так или иначе, красной нитью прошел через жизнь каждого ребенка, выросшего в Сокольниках.
С Катькой было невероятно интересно: она не просто воспитывалась за кулисами театров им. Моссовета и им. Вахтангова, где служили ее мама и папа, но, по-моему, и родилась там. К ней домой запросто приходили разные знаменитости, а ее родители были красивыми, веселыми и не занудными. Катька ставила у себя дома спектакли, набирая актеров в нашем дворе, а я по дружбе получала у нее главные роли.
В первом классе после уроков я все время торчала у Катьки, поэтому скоро познакомились и наши родители. Они тоже быстро спелись и периодически устраивали совместные вечеринки. Это были лучшие вечера и ночи! Если взрослые посиделки у нас дома затягивались, нас с Катькой отправляли ночевать к ней и наоборот.
Когда это случилось впервые, тетя Нина, Катькина мама, отправляя нас к себе домой спать, сказала своим глубоким, хорошо поставленным актерским голосом:
Девушки, вам повезло, что мы припозднились.
И добавила, обращаясь к моим:
Пусть в школу завтра не идут, а то поздно уже! Ничего страшного, зато выспятся. А школа не убежит.
Тете Нине никто никогда не возражал. Даже моя мама.
Именно в мастерской тети Нининого театра перед отъездом в Тегеран моей маме шили вечерние платья. После того, как тетя Нина, бывавшая на гастролях за рубежом, заявила своим фирменным голосом:
Ирина, ты едешь за границу! И должна выглядеть там на все сто! Шикарно это как минимум.