«Не выходи за забор без платка, плеснут кислотой!».
«Не жуй на улице в Рамазан, плеснут кислотой!».
Хотя на деле ни одного наказания столь зверским способом в нашу бытность в Тегеране не произошло, иначе это обсуждалось бы и в нашем посольстве, и среди знакомых иранцев.
Напротив, до нас доходили потрясающие истории про мужей-рогоносцев, которые влезали в долги, чтобы выкупить у пасдаранов своих неверных жен. По идее, для того, чтобы женщину приговорили к смертной казни, было достаточно доноса соседей, что она якобы изменяет мужу. Одни ревнители исламской морали такие доносы писали, другие их на полном серьезе рассматривали, и несчастных женщин бросали в тюрьму до суда. Справедливости ради следует отметить, что без приговора исламского суда никакого наказания никогда не выносилось от нескольких ударов плетьми до смертной казни. Другое дело, справедлив ли был суд?
В посольстве увлеченно пересказывали, как бедные «рогоносцы» употребляли все силы и деньги, чтобы отмазать от суда и приговора своих изменщиц. Некоторые советские мужчины даже добавляли, что на месте иранских мужей лично бы прибили таких «проказниц». Но иранские мужья совсем не кровожадны, даже в случае реальной измены. А особенно, если в семье есть дети, ведь казнь матери сломает им жизнь раз и навсегда.
«Пасдары», как мы сокращенно называли пасдаранов, могли, потрясая автоматом, наорать на женщину на улице за «недостойный хиджаб» если она, скажем, к примеру вышла из дома не в чадре, а в манто (накидка вроде плаща свободного покроя, прикрывающая попу). Могли кинуть камень ей вслед в знак презрения, могли забрать в участок с тем, чтобы потом вызвать туда ее мужа, отца или брата и пристыдить правоверных мужчин за плохое воспитание своей женщины, но кислотой только пугали. И самих иранок, и нас заодно.
В сегодняшнем Иране все эти истории считаются «революционными городскими легендами». Не исключено, что так оно и есть. Самих иранцев я запомнила отдельно от страшилок про них, как людей исключительно вежливых, воспитанных и очень любящих детей.
Не могу сказать, что в 9 лет, когда мне пришлось столкнуться с иранскими реалиями, меня сильно беспокоил смысл происходящего в стране. Однако у меня все равно имелось некое собственное понимание механизма исламской революции. Очевидно, я смонтировала его из обрывков взрослых разговоров и собственных детских фантазий. Для меня аятолла Хомейни со своими пасдаранами, прошедший через все мое сознательное детство, был кем-то вроде Урфина Джюса с его деревянными солдатами. Персонажем знакомым, привычным и близким, часто встречающимся на картинках, но никогда в реальной жизни. Хомейни взирал на меня с плакатов в революционном Тегеране так же сурово, как Урфин Джюс с книжных картинок. И так же, как он, лично мне никак не мешал.
Когда в 82-м я вернулась в московскую школу и на ближайшей политинформации принялась уверенно разъяснять суть иранских событий, учитель истории схватился за голову, а секретарь парторганизации школы даже прослезилась. Кстати, до сих пор не могу понять, что такого крамольного было в моем виденье иранской революции?
Я сообщила московским сверстникам, что, как и у всех революций, у исламской был вождь аятолла, что означает высокий духовный сан. Этот аятолла, скорее всего, искренне верил в благо того, что он делает.
Рухолла-ал-Муссави-Хомейни родился в 1902-м году возле священного города Кума, обучался исламскому богословию с самого детства, а к моменту иранской революции стал настоящим святым старцем. В родной Кум он и уехал, как только сформировалось новое исламское правительство. Хомейни не претендовал на формальную власть: он сидел в своей резиденции под Кумом на горе и мирское его не сильно интересовало. Он только изрекал свои высокоморальные мысли, которые тут же транслировались по телевизору, и даже мы слушали их на кассетах с самопальным переводом и переписывали их друг у друга. Мы забавлялись над его мудростями, а освобожденный из-под шахского ига народ заворожено внимал.
Аятолла давал советы не только религиозного, но и практического свойства. Например, изрёк, что правоверному не следует писать против ветра, а также на твёрдую поверхность. А если под рукой нет воды, после туалета попу следует вытереть чистым камнем. Даже мой папа признавал, что порой аятолла высказывается по делу: «Этот святой старец знает, о чем говорит!»
В исламе есть общее положение, которому не станет противоречить даже такой великий теолог, как Хомейни, пояснял свое мнение мой папа. Соблюдающий мусульманин после туалета хоть большого, хоть маленького, должен совершить омовение. Но если уж такое дело, что воды никак не достать например, в пустыне приходится прибегать к помощи камней. А писать против ветра правоверным вовсе не так опасно, как неверным. Потому что у мусульман писать стоя вообще не полагается. Да оно и проще, чем каждый раз направление ветра определять (см. сноску-2 внизу).
Исламская революция официально провозгласила США главным «большим шайтаном», а СССР шайтаном маленьким. Но у Хомейни было собственное мнение по этому поводу, и однажды он его изрек: «Америка хуже Англии, Англия хуже Америки, а Россия хуже их обеих».
Сразу после этого все тегеранские заборы покрылись крупными лозунгами: «Смерть Советам, худшему из мелких шайтанов!» «Смерть Брежневу, предводителю шайтанов!». Но большинство из нас, слава Аллаху, не умело читать на вязи и потому не расстраивалось.
После революции имам вдруг взял и разрешил специальной фетвой (религиозный указ) народу пить «шайтанскую пепси». Он знал, что иранцы очень любят свою пепси, а если закрыть заводы по ее производству в стране, куча людей останется без работы, поэтому ловко вышел из положения, заявив: «Иранская пепси давно превзошла по вкусу и качеству американский оригинал, поэтому можно смело считать этот напиток отечественным!» (см. сноску-3 внизу).
Судя по тому, что о нем рассказывали в нашем посольстве, Хомейни вообще был отчаянным старцем.
Во время иракских бомбежек он никогда не спускался в укрытие, говоря, что его жизнь в руках Аллаха, и на все воля Всевышнего.
А в начале перестройки аятолла Хомейни вдруг взял и написал нашему Горбачеву длинное дружеское письмо, в котором разъяснил, в чем видит утопию затеянных генсеком реформ, и предложил Михаилу Сергеевичу вместе пойти по пути ислама. «Не то вы очень скоро погрязнете в разврате, порнографии и упадке культуры, нравственности и семейных ценностей!» предостерег имам. Было это в 1986-м году.
Избавиться от шаха хотели многие, но вот что делать после того, как он будет свергнут, толком никто не знал. В Иране того времени было много либералов из рафинированной интеллигенции и восторженных студентов, мечтавших об утопическом рае на земле, но не знавших, как его построить. После бегства шаха мелкие партии левого толка с головой погрузились во взаимные разборки в борьбе за власть и финансирование. А по делу тем временем высказывался только имам Хомейни.
Но высокодуховные идеи, которые озаряли аятоллу на горе, внизу осуществляли люди вполне земные в основном, неграмотные сельские парни. Они открыли шахские тюрьмы, выпустив на волю всех заключенных без разбору от политических до матерых уголовников.
Вдохновленный революцией, освобожденный народ то есть, беднейшие и набожные слои населения каждый день прибывал в столицу из глухих селений, самостийно объединяясь в «революционные комитеты». Эти подобия добровольных народных дружин по собственному почину поделили между собой улицы города и усердно их патрулировали. Пасдары верили, что сам Аллах наделил их правом и обязанностью следить за соблюдением нравственных норм. И если этим ребятам казалось, что где-то попираются нормы исламской морали, они спешили это исправить.
Автоматы пасдары получили только в мае 1979-го, когда указом Хомейни были официально объявлены организацией «Pasdaran-e-Engelab» стражами исламской революции. А до этого в их распоряжении были только плети и серная кислота, которыми нас и пугали. Не потому что были прецеденты, а потому что никто не знал, чего ждать от этих пасдаров, уж слишком много среди них было совсем юных, горячих и опьяненных революцией. Формально они никому не подчинялись, руководствуясь только «волей Аллаха», и никакой управы на них не было. В посольском народе их называли «фанатиками», ведь за свою «стражу» они ничего не получали, а улицы патрулировали исключительно за идею. Все, что поначалу дала им новая власть форма цвета хаки, похожая на НАТОвскую, чтобы они выделялись в толпе.
До создания официального корпуса стражей пасдары оставались стихийными и неуправляемыми, их боялись даже полисмены и силовики, которые в тот период тоже были своеобразными. Высокие чины шахских силовых структур убежали вслед за ним за рубеж. А рядовые сотрудники, оставшиеся без работы, вынуждены были перейти на сторону нового режима. Им нужно было кормить семьи, что для иранца куда важнее, чем всякие смены общественного строя.