Тарелка угрожающе поднялась в воздух видимо, это новый способ поиздеваться над ней.
Значит, не подходит, Рин терпеливо завернула конфету в фантик и распаковала следующую. Не заглядывайте в туман, сегодня он к вам не расположен.
Тарелка нетерпеливо закачалась в руке Джироламо.
Слушайте и слушайтесь.
Джироламо примирительно опустил тарелку на колено. Рин протянула ему конфету.
Сработало! А предсказание прямо про него!
Слушаться тебе нужно, Джироламо, только и успела произнести Рин, прежде чем тарелка разбилась вдребезги, как и взаимопонимание с больным.
Никакой она не врач!
И она в этом не виновата!
Виновата!
Через полчаса уговоров, через десяток завернутых обратно конфет Джироламо все же удалось выкатить во внутренний двор дома.
Здравствуйте, Рин!
Родственники больных! Вот, кто ещё знает ее имя!
Среда и четверги дни для посещений, с полудня и до обеда, в течение двух часов жизнь Оллибол и Рин встаёт на приятную паузу.
Так было, когда Лью работал с ними. А сейчас пауза доступна только Оллибол, ведь это на ней висят «все остальные», и по средам и четвергам их навещают родственники, а у Рин «один лишь Джироламо», и к нему никогда и никто не приходит.
Доброго дня, госпожа Соль!
Сегодня у Мэли день рождения, и ее мама рядом. Что может быть лучше А завтра, в день рождения Рин Глупо было уезжать, разумно будет вернуться.
На голову Джироламо приземлилась ворона, приняв его причёску за гнездо, но он даже не шелохнулся, будто это было законное воронье место. Лишь когда ее глаза блеснули неестественно-оранжевым, Рин поняла, что это ойгоне.
Это было вторым плюсом в графе положительного на Фрайкопе и первым скелетом в шкафу Рин.
Накрыть пледом ноги Джироламо, забрать плед обратно и снова накрыть ему ноги.
У всех есть свои скелеты в шкафу. У Рин не было ни одного до того, как она перебралась на Фрайкоп. А за одиннадцать месяцев жизни здесь обзавелась аж тремя!
Скелеты в шкафу тайны прошлого, но у Рин было безукоризненное идеальное прошлое, в котором не то что скелета, даже шкафа не было.
Тайны были лишь в настоящем, и тайны эти были такого масштаба, что вполне себе заслужили зваться скелетами.
Это случилось в субботу, когда Оллибол убежала в центр, а Лью был занят всеми остальными
Уже тогда пошёл перекос в опеке Рин над Джироламо. Он нарочно (хотя.. разве может он что-то делать нарочно?) вел себя идеально в течение двух дней, усыпив бдительность Лью, и Рин отпустили гулять с Джироламо одну.
Истерика началась в тот момент, когда Рин повернула коляску к выходу из дома во внутренний двор. Рин так и крутила ее до тех пор, пока Джироламо не успокоился, а успокоился он лишь тогда, когда посмотрел в сторону выхода на улицу.
Оллибол всегда говорила: «Нельзя ему во всем потакать! Кто знает, что там, внутри его головы!» Но так может говорить лишь выпускник медицинского и практикант, который не так уж много времени проводит с буйным выжженным. Рин, конечно, не осуждала Оллибол, но, откровенно говоря, Оллибол была не права.
Рин хотелось, чтобы Джироламо был спокоен, чтобы вокруг все снова стало тихо и мирно, и в то субботнее утро она позволила себе нарушить правило дома милости.
Приличные люди правил не нарушают, но они и не работали в доме милости в качестве сиделки.
Стоило Джироламо оказаться за пределами территории дома, он стал мычать, указывая Рин дорогу. Мычал истерично и громко, будто Рин его резала, когда коляска катилась не туда, и тихо, когда Рин выбирала верное направление. Так они дошли до обрыва фрагмента. Там все и началось, в шестидесяти шагах налево от дома милости и еще двадцати пяти вниз по склону.
Джироламо затих, а ведь только это и нужно был Рин, чтобы почувствовать себя дееспособной в этом доме. Она разгладила несуществующую складку на его пледе и встала рядом. Охранять и ждать.
Тогда она впервые увидела улыбку Джироламо с милыми скобками ямочек на щеках, ту, о которой говорили Оллибол и Лью. Рин, конечно, такой не удостаивалась (причины ей были неизвестны), и она ни в коем случае не винила ни в чем Джироламо и ни капли не завидовала коллегам, но все же было немного обидно, самую малость. Ведь это Рин проводила с ним больше всего времени, а не они, и уж можно было бы хоть раз ей улыбнуться. На счету Оллибол было пять таких улыбок, на счету Лью восемь, а у Рин ноль. Вот что такое повседневная несправедливость.
Джироламо улыбнулся туману. И теперь у Рин и с туманом был счет, один ноль, не в ее пользу.
Еще миг назад он сидел безучастный и притихший, а сейчас тяжело задышал и заерзал в кресле. А туман заискрился, будто сотни огненных шприцов кололи кокон извне. Тут и там поочередно вспыхивали оранжевые точки, Рин вцепилась в коляску Джироламо, но тот враждебно замычал.
Надо уходить, прошептала Рин.
Но одна из точек вспыхнула в туманном небе и упала прямо в раскрытую ладонь Джироламо. А за ней другая на нос, и еще десяток совсем маленьких обсыпали его ресницы огненной пылью.
Рин читала про ойгоне. И если на Кальсао маги заводили себе в качестве талисманов птиц, то на Фрайкопе были существа, способные запоминать живые и неживые формы и воплощаться в них. И этот ойгоне определенно знал Джироламо, а возможно, раньше был его талисманом.
Огоньки заплясали на безвольно лежащих руках больного, окутали шею искристым шарфом, зароились в гнезде волос и уже через шестьдесят бесконечно нервных ударов сердца очертили огненным контуром и силуэт Джироламо и коляску. Контур вспыхнул красным, перетек в яично-желтый и вернул себе прежний огненно-рыжий цвет так ойгоне проверил состояние бывшего хозяина.
Когда существо растворилось в тумане, Рин покатила коляску к дому милости, и все было тихо и спокойно: Джироламо не мычал и не указывал Рин, что ей делать. Вот только на сердце от этого легче не сделалось, потому что вместо того, чтобы указывать, он тихо плакал.
Но, как и все приличные люди, Рин сделала вид, что не заметила этого.
Глава 4. Ловушки для снов, улыбки и драка.
Ворона-ойгоне каркнула и закрыла глаза, сделала вид, что спит. Джироламо цокнул языком, ворона открыла глаза и каркнула в ответ.
Так они общались, а Рин только наблюдала.
Ойгоне был плюсом, потому что он был тайным лекарством для Джироламо, о котором знала только Рин.
Она, конечно, не стала рассказывать Оллибол и Лью о том, что подвергла и себя, и пациента опасности, в угоду неукротимому желанию успокоить его. Выходит, что пресловутый второй плюс в списке стал ее скелетом в шкафу.
Время прогулки заканчивалось, и за эти два часа ни одного происшествия. Просто идеальная среда, если не считать встречи со сгустком. Но разве можно думать о своих проблемах, когда живешь, словно на пороховой бочке, а ведь жизнь в доме милости похожа именно на это. Если ты, конечно, не пациент, а сиделка.
Рин подумает о сгустке вечером, после того, как они с Оллибол совершат очередное преступление. Второй скелет в шкафу.
Сидеть с безмолвными, утратившими былое величие пациентами невозможно, так ни разу и не заинтересовавшись их прошлой жизнью.
«Приличные люди не лезут в чужие воспоминания, Оллибол! Это возмутительно!» так сказала Рин, в первый раз застукав Оллибол за вышивкой из сновидений Мэли.
На что Оллибол искренне удивилась и ответила что-то вроде: «А ты знаешь, что убираешь горшок за бывшей разведчицей? Ничего ты не знаешь о тех, с кем живешь под одной крышей. Равнодушие, Рин, вот то, чего должны опасаться приличные люди!»
Оллибол развесила ловушки для снов над кроватями всех пациентов без исключения. Каждое утро она собирала воспоминания, застрявшие в ловушках, и плела из них вразумительную картинку, собирая по ниточкам ее целостность. Зачастую это были отрывки прошлого, которые чудом сохранялись в умах выжженных.
«Ты только посмотри в ее глаза, Рин!» говорила Оллибол и отдавала вышивку с воспоминаниями Мэли. И глаза Мэли вспыхивали жизнью, а потом снова гасли до следующей вышивки.
И пусть это было противозаконно и не совсем этично (даже совсем не этично, откровенно говоря), Рин вечерами сидела напротив Оллибол, пока та вшивала голубые, сиреневые, белые нити воспоминаний в полотно. Рин, конечно, хотела бы ей помочь, но она не имела таланта к магической вышивке, только к обычной, а обычные никому не приносили пользу.
Пока человек спал, ловушка считывала и высасывала из сновидений информацию; те, что расставляла Оллибол, например, были направлены на поиск воспоминаний воспаленного мозга больных.
За одиннадцать месяцев совместной работы в доме милости Рин с Оллибол смогли узнать немного о прошлых жизнях пациентов. И это помогало в трудные минуты. Когда Мэли мочилась в штаны чуть ли не каждое утро, Рин, стирая простыни, помнила, кем Мэли была раньше Когда Дьюк разбил на кухне всю посуду в поисках невидимого жука, Рин и Оллибол не проронили ни слова, собирая осколки в течение последующих трех часов, потому что до дома милости Дьюк исследовал теневую сторону источника.