Прокл откинулся назад и, ни на кого не глядя, громко сказал:
Недосуг мне. Ведите к Борису!
И царь вернулся к своему шарику.
«Да уж, подумал Ягайла с облегчением. Говорили, что царь недалек умом, а оказалось, что у него и вовсе его нет. Так и доложу Казимиру».
* * *Ни для кого не было секретом, что фактическим правителем Гардарики после смерти Василия стал Борис Воробьев. Царевич Прокл играл роль послушной марионетки в руках Бориса до самой своей смерти. Борис удачно женил сестру свою Ирину на Прокле еще при жизни Василия, и, как говорят, Прокл очень любил свою супругу. По крайней мере, с этой стороны этот брак можно считать удачным. Влияние Бориса было полным. Он скоро расправился со всеми возможными оппонентами, в том числе с Алексеем, младшим сыном Василия Волка, возможным претендентом на престол, если Прокл умрет бездетным (как и случилось), и сделался единоличным правителем Гардарики, сначала тайным, а потом явным. Иностранные правители быстро разобрались, что к чему, и в послании королевы Альбины читаем: «Моему брату царю Проклу Васильеву и Борису с поклоном и заверениями вечной дружбы». Про Прокла пишут, что тот был человеком набожным, за что его любили в народе. Карамазинов в подтверждение этому приводит список святых мест, где побывал Прокл за время своего недолгого царствования. Возможно, это была спланированная Борисом акция как раз для того, чтобы новый царь понравился народу. Хотя народу не нужно много: достаточно уже того, что со смертью Василия Волка, как написано в летописи, «народ отдохнул». Возможно, летопись также отредактирована Воробьевым, потому что он сам хоть и не был грамотен, проявлял живой интерес к письменному слову. Существует мнение, и мы его поддерживаем, что от рождения или из-за тяжелого детства рядом с Василием Прокл имел травму, ограничившую его интеллектуальные способности. Так, в донесении Ягайлы, посла при полынском короле Казимире, читаем: «Говорили, что царь недалек умом, а оказалось, что у него и вовсе его нет».
Глава 3. Переговоры
Чтобы не утомлять больше царя государственными делами, перешли к увеселительной части. В соседнем зале были накрыты столы с угощениями, и высокопоставленные гардары и посольство все, кроме Ягайлы, Шигизмунда и Владимира отправились пировать. Прибежали слуги, крепкие бородатые мужики, подхватили царские троны (для этого те были оснащены специальными перекладинами), водрузили на плечи и, к восторгу Прокла, понесли богоизбранную чету на торжественный обед. Прокл так обрадовался, что выронил золотой шар, и тот с глухим стуком упал на пол. Один из придворных проворно подобрал величественную игрушку и засеменил за носильщиками. Спокойствию царевны Ирины можно только позавидовать: она сидела так прямо и неподвижно, что, несмотря на все усилия носильщиков, она, казалось, ничуть не раскачивалась на своем высоком троне; самообладание делало ее привидением. Шигизмунд виновато потоптался рядом с начальником, бросая тоскливые взгляды на двери пиршественной залы, откуда уже понеслись звуки музыки и приятные ароматы, и милосердный Ягайла махнул рукой иди, мол, развлекайся.
Зал совсем опустел. Владимир взял посла под руку и повел куда-то в глубь дворца. Поначалу один роскошный зал следовал за другим; Ягайла здесь никогда не был и не мог не поразиться открывшемуся ему богатству. Ковры с красивыми рисунками, диковинные статуи, оружие, портреты на стенах посол не знал, на чем остановить взгляд. Во всем этом чувствовалась некая безвкусица, бессмысленное стяжательство, как если бы он попал в пещеру сказочного чудища, веками собиравшего в своем жилище богатства и так и заснувшего прямо на дорогих побрякушках. Апогеем удивительной экскурсии стала полутемная зала, заставленная клетками с редкими птицами. «Точно! Прокл до птиц большой охотник!» вспомнил Ягайла. Собираясь в поездку, послы подумывали изловить какую-нибудь интересную птичку в подарок новому царю и даже заневолили какого-то воробушка, но пока суд да дело, воробушек сдох. Махнули рукой, подумали, что оно и к лучшему (вдруг Воробьев обидится) и взяли с собой традиционные драгоценности и нарядные шелка.
Дверь в птичью залу была какая-то хитрая: шум и гам, лихая многоголосица обнаружились, только когда Владимир открыл ее. Посол и распорядитель прошли залу насквозь, и у Ягайлы от гвалта чуть не раскололась голова. Птицы голосили все разом, некоторые такими истошными голосами, что Ягайла сразу задумался о душе и о муках вечных. Пара птиц говорила человеческими голосами, но какую-то ахинею: «Бобок! Бобок! Бобок» или что-то в этом роде.
Пока шли, Ягайла размышлял: к чему все это? Это какая-то демонстрация? Что из нее следует? Мы, мол, богатые и крикливые? Посол только качал головой и с досадой тер виски.
За птичьим залом потянулись неуютные и плохо освещенные комнатки, где смотреть было не на что. За ними длинные коридоры. Ягайла почувствовал, что пол чуть-чуть наклонился. Видимо, уходят куда-то вниз, под землю. Посол посматривал на своего проводника, но тот невозмутимо шел вперед с непроницаемым лицом, поддерживая Ягайлу за руку, мягко, но настойчиво. Будь хватка чуть крепче, полынянин почувствовал бы себя арестованным.
Пришли. Владимир остановился у ничем не примечательной дверки, которой заканчивался унылый коридорчик с низким потолком. Сверху из двух небольших отверстий лился тусклый свет, слабо освещавший помещение. Чудно! Ягайла подумал, что свет доходит сюда с помощью хитрой системы зеркал он о таком где-то слышал. Если так, то удивляться нечему: фрязские мастера, которые построили в Гардарики все самое красивое, и не на такое способны.
Рядом с неказистой дверью стояло несколько старых деревянных стульев. Распорядитель кивнул, приглашая сесть, сам быстро пробарабанил по дереву некий условный сигнал, подмигнул послу, открыл дверь и исчез внутри.
Ягайла вздохнул и грузно сел. Стул жалобно скрипнул. Что-что, а ждать посол умел: Василия, бывало, по несколько часов приходилось дожидаться. Такой уж в Гардарики этикет: по мнению гардаров, аудиенция без утомительного ожидания не производит должного впечатления. Возможно, был и иной расчет: одуревший от усталости парламентер собьется и на радостях, что дождался, себе во вред брякнет какую-нибудь глупость.
Ягайла поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее, сложил руки на груди и закрыл глаза. Бессонная ночь давала о себе знать. Посол собрался вздремнуть часок: проклятые гардары все равно его раньше не пустят. В животе заурчало, и Ягайла с тоской представил, как его никчемный телохранитель Шигизмунд уплетает сейчас за обе щеки разнообразные вкусности. Второй бы глаз ему подбить!.. Перед внутренним взором посла понеслись недурственные яства, которыми его потчевали гардары в прошлом: свекольный суп, жареные кусочки свинины с сочными помидорами, речная рыба под вареньем
Вдруг из-за двери раздался истошный крик. Ягайла вздрогнул, больно ударился затылком о стену и с грохотом вскочил со стула. За дверью боролись: глухие звуки ударов, неясные выкрики, возня. Что за чертовщина там происходит? Ягайла нервно обернулся и всмотрелся в темноту на том конце коридора. Что делать-то? Бежать? Несолидно
Дверь вдруг распахнулась настежь, и из нее вывалился человек. Над ним нависли два здоровяка, за спинами которых маячил распорядитель Владимир. Здоровяки сделали шаг за порог, и Владимир тотчас же изнутри запер за ними дверь. Ягайла оказался наедине с тремя незнакомцами. Посол прокручивал в голове дорогу обратно к тронному залу (пока шли, он по привычке тщательно запоминал путь) и одновременно с этим взвешивал, насколько поспешное бегство подорвет международный авторитет Полыни. Вывод напрашивался довольно неутешительный: чем скорее и, следовательно, чем незаметнее он скроется с глаз, тем меньше шансов для возникновения неприятностей, в том числе международных.
Бежать не пришлось. Здоровяки, не обращая на посла никакого внимания, подхватили упавшего под руки и потащили мимо. Удивленный, но благодарный Ягайла встретился взглядом с несчастным: разбитое лицо, кровь на подбородке, раскосые глаза. Избитый человек плакал и что-то бормотал, но из беззубого рта летело только мычание.
«А вот это была демонстрация силы», сползая по стеночке обратно на стул, подумал Ягайла.
* * *Остаток времени посол просидел как на сковородке. Прислушивался: что же там делается за этой дверью? Воображение рисовало мрачные застенки, пыточную, место, где давал разгуляться своей темной натуре проклятый Василий Волк. Ягайла вспомнил: Борис ведь начинал как один из волчат! Он от кого-то об этом слышал, но успел позабыть. Всех пугал один только страшный Волк, а волчат считали чем-то вроде его когтей и зубов. Когти и зубы ранят, но воля в том всего волка. Отделенные от него, они не страшны.
А Воробьева жена? Это же сестра Младена Шкиры, самого жестокого Васильева палача. Ягайла мысленно хлопнул себя по лбу. Дурья башка, мужлан, мало ты думаешь о женщинах! Ведь все для женщин и все ради женщин, все нитки у них в руках, и они за них дергают. Надо же, проворонил такие существенные детали, за ними целый портрет рисуется. Бывший волчонок, зять палача, царский шурин. Ай да Казимир! Ну и задачку подсунул, не обломать бы зубы.