Глухая стена изоляции, возникшая поначалу вокруг идей Фрейда, держалась в Европе не один год. Ханжи от науки подвергали его имя едким насмешкам, не давая себе труда тогда, как, впрочем, и в дальнейшем у нас, в России, вникнуть в суть его теории. Фрейд тяжело переживал это, но рядом с ним всегда было его «сокровище», его любимая Марта, теперь уже супруга и друг. Об этом периоде Фрейд вспоминал не без горечи: «Вокруг меня очень скоро образовалась пустота. Утешением за дурной прием, который гипотеза сексуального происхождения, или первопричины, неврозов встретила даже в тесном кругу друзей, служила мысль, что я отважился на борьбу за новую и оригинальную идею».
В создании учения о «вытеснении» Фрейд был, безусловно, самостоятелен. Но однажды ему показали отрывок из книги Шопенгауэра «Мир как воля и представление», где философ пытался объяснить причины безумия. «То, что этот мыслитель говорил о сопротивлении какому-либо мучительному явлению, настолько совпадало с содержанием моего понятия о вытеснении, что только благодаря неначитанности я имел возможность сделать это оригинальное открытие», иронически признавался Фрейд.
Действительно, читая одного из основателей философии жизни Артура Шопенгауэра (17881860), а также Фридриха Ницше (18441900), поражаешься сходству их понятий с некоторыми абсолютно самостоятельными идеями Фрейда. К примеру, термин «Оно», обозначающий инстинктивное влечение, впервые встречается именно у Ницше. Правда, в понимании Фрейда «Оно» одна из трех инстанций психического механизма, наряду с «Я» и «Сверх-Я». «Оно» под пером Фрейда означает средоточие агрессивных и сексуальных влечений, тогда как «Сверх-Я» представляет собой моральное сознание, а «Я» осуществляет приспособление человека к реальности.
Эту концептуальную близость чувствовал и сам Фрейд. В ту пору он, по его словам, «вполне сознательно отказался от громадного наслаждения, которое дает чтение книг Ницше», полагая, что влияние идей немецкого философа уменьшит самостоятельность и объективность его собственного научного поиска. Фрейд был твердо убежден, что «никакие предвзятые идеи не должны служить помехой в переработке его психоаналитических впечатлений».
С начала 20-х годов книги Фрейда начинают завоевывать признание многочисленных читателей во всем мире. Томас Манн произнес знаменитую речь о Зигмунде Фрейде. Стефан Цвейг посвятил соотечественнику впечатляющее по силе воздействия художественно-документальное эссе.
Учение о психоанализе, родившееся из врачебной практики, шагнуло далеко за рамки медицины, оказало огромное влияние на философию, искусство, литературу XX века.
В чем же причины того, что учение Фрейда охватило европейское и американское искусство и философию? Почему именно Фрейд стал своеобразным символом многих особенностей новейшей культуры XX века, а его учение воспринималось как «климат общественного мнения»?
Дело в том, что влияние Фрейда на Западе не было ограничено какими-нибудь рамками. Фрейдизм, по словам Джеймса Олдриджа, стал целой этической концепцией, а не простым механическим приложением к искусству, которое можно легко распознать и отличить от традиционных творческих методов.
В Европе и США учение Фрейда нередко и в наши дни рассматривается как катализатор современного искусства. На основе обобщения богатейших эмпирических данных фрейдизм обосновал новое, более глубокое представление о природе человека. Он оказал особенно значительное влияние на содержание, форму и творческий метод искусства XX века. Фрейд привнес авторитет строгой науки в исследование побудительных стимулов и коренных целей человеческой деятельности. То, что интуитивно изображали мастера кисти и слова, у Фрейда обрело системность и аргументацию. Благодаря психоанализу широко распространилась точка зрения, что человеческие влечения и страсть это гораздо большая сила в жизни людей, чем социально обусловленная мораль. Вследствие этого искусство углубляется в исследование внутренней реальности человека, проявляющейся, согласно психоанализу, в мифах, символах и сновидениях.
С Мартой Зигмунд прожил долгую семейную жизнь с момента свадьбы, с сентября 1886 года. Книгой, которую мы предлагаем вниманию читателя, мы обязаны его сыну Эрнсту. Это он опубликовал некоторые лирические послания своего отца в издательстве «Фишер», книга так и называется «Письма к невесте».
Мы публикуем письма, на наш взгляд, наиболее раскрывающие личность неизвестного нам, влюбленного Фрейда. Ведь писем было 1500!
Мы публикуем письма, на наш взгляд, наиболее раскрывающие личность неизвестного нам, влюбленного Фрейда. Ведь писем было 1500!
О Зигмунде Фрейде можно рассуждать бесконечно, но нам остается добавить: в те четыре года (18821886), когда его письма летели на крыльях любви к невесте, молодой, тогда еще малоизвестный ученый был, несомненно, счастлив.
Светлана Лайне
Письма к невесте (18821886)
1882
Большой науке я сделаю серьезный комплимент, если скажу: «Высокая наука, я остаюсь Вашим покорным слугой, Вы внушаете мне глубокое благоговение, но не сочтите меня безнравственным, Вы никогда не смотрели на меня по-дружески, никогда не говорили мне утешительных слов. Вы не отвечаете, когда я пишу; Вы не слышите, когда я говорю; я знаю другую Даму, которую ценю больше, чем Вас, и она стократно вознаграждает меня за служение ей».
Вена, 10 июня 1882 г.
Моя дорогая, горячо любимая девочка!
Я знал, что, как только нас будет разделять расстояние, ясно пойму всю меру своих лишений. Но все еще не могу осознать глубину своих чувств. Твой нежный образ неотступно стоит передо мной. Это сладкая греза, солнечная мечта, и я боюсь отрезвления.
Друзья говорят, что это и есть настоящая любовь. Вспоминаю отдельные черты твоего облика, такие прелестные и необычные, дарящие чувство такого блаженства, что никакая фантазия никогда не создаст ничего подобного.
Моя Марта очаровательная девушка, о которой все говорят почтительно, с уважением. И это при первой встрече пленило меня, а благородное доверие наряду с любезностью усилило во мне веру в собственную ценность и вселило новые надежды, я почувствовал прилив творческой энергии, что так необходимо мне.
Если мы встретимся снова, я смогу преодолеть робость и некоторую натянутость наших отношений. Мы вновь окажемся одни в Вашей милой комнатке, моя девочка опустится в коричневое кресло, а я сяду у ее ног на круглую скамеечку. И мы будем общаться друг с другом Ни смена дня и ночи, ни вторжение посторонних, ни прощания никакие заботы не смогут разлучить нас.
Твой прелестный портрет, твой образ Признаюсь, я сначала недостаточно ценил, когда перед глазами был прообраз, прототип. Но теперь чем чаще я всматриваюсь в портрет, тем больше вижу и сходство, и различия с моей любимой. Я ожидал, что на портрете бледные щеки станут алыми, как те розы, которые держали твои нежные руки. Но дорогой образ остается спокойным и словно говорит мне: терпение, терпение Я ведь пока только образ, знак, тень на бумаге, а сущность снова явится тебе, и ты никогда не сможешь меня забыть.
С удовольствием помещаю твой портрет среди моих домашних богов, которые висят над рабочим столом. Но суровые мужские лица, о которых я думаю с уважением, как бы подсказывают мне, что нежное девичье лицо должно быть отделено от них. И я готов хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскрешать свои воспоминания.
У меня не выходит из головы, что я как будто где-то читал об одном человеке, который ни при каких обстоятельствах не расставался со своей возлюбленной, но после долгих размышлений оставил это занятие. Это кажется сказкой в драме Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Этот сюжет смутно напоминает и о моих желаниях. Спустя долгие годы я перечитал эту книгу и нашел подтверждение своим догадкам. Притом нашел больше, чем искал. Забавнейшие легкие намеки внезапно то здесь, то там вызывали у меня ассоциации с нашими отношениями.
Но когда вспоминаю, какое значение придаешь ты моему самоутверждению, я то сержусь на эту книгу, то с наслаждением отбрасываю ее, утешая себя тем, что моя Марта не русалка, а прелестное человеческое дитя. Мы находим общий язык с помощью юмора и хорошо понимаем друг друга, хотя ты, возможно, будешь разочарована, когда вновь перелистаешь эту маленькую книгу о Вильгельме Мейстере. Но мне не хотелось бы забивать твою голову дикими фантазиями и серьезными идеями, которые одолевают меня.
Это письмо, любимая Мартхен, я написал не сразу. Эли[1] и Шенберг были вчера и сегодня вечером у меня; вчера, кроме них, было еще несколько девушек. Чтобы не возбуждать никаких подозрений, я казался обходительным, компанейским, хотя охотнее остался бы наедине с собой.
Только взгляд Шенберга доставил мне отраду, и рой самых дорогих воспоминаний в красках и звуках ожил во мне, когда я смотрел на его энергичное, честное лицо. Главный человек в этих воспоминаниях ты, волшебница И потому Шенберг, которого ты и я знаем, становится мне с каждым днем приятней.