Публичной стигматизации подвергаются в основном белые, гетеросексуальные, социально и психически полноценные мужчины и женщины умеренных взглядов. Однако показательно, что популярная психология ищет нарциссов в основном среди мужчин. Между тем, именно с желания женщины срочно завести ребенка берет начало теория Фройда о нарциссической зависти к фаллосу.
В позапрошлом веке имела место зеркальная стигматизация. Роль стигмы играл новомодный диагноз «истерия», который, по сути, обозначал способность к богатой символической симуляции неясного генеза. Истерия считалась уделом исключительно неудовлетворенных женщин. Фройд сам признавался, что женская психология долгое время оставалась несправедливо обделенной психоаналитическим вниманием. И это при том, что только психоанализ позволил обнаружить за истерией созревший социальный запрос женщин на свободное выражение сексуальности. Близорукость Фройда была уравновешена дальнозоркими трудами Шандора Ференци, который первым сформулировал право женщины на оргазм и увидел причину женских неврозов в низком уровне мужской сексуальной культуры.
Здесь мы соглашаемся с существованием реальных нарциссов, то есть неких субъектов, обладающих реальными специфическими качествами. На этом этапе рассуждений мы еще не знаем и не можем знать, каковы эти качества. Мы лишь констатируем, что часть общества адаптировалось и выработало (не могло не выработать) психическое противоядие от социального патогена. Адепты дегенерации (против которых психика и искала вакцину) интуитивно догадались о существовании носителей иммунитета и теперь всячески пытаются уничтожить иммунных. Соответственно, задача настоящих нарциссов осознать социальную функцию своих качеств (как и сами эти качества), чтобы не бороться с ними, а использовать по назначению в борьбе за власть и свободу.
Таким образом, социально-политическая цель книги определить, на какие болезни общества субъект может ответить только с помощью некоторых особенных симптомов. Особенность их в том, что они не сводятся ни к невротической, ни к психотической структуре, ни к топическим расстройствам вроде психопатии8.
С этого момента мы переходим в область психоаналитических абстракций и обобщаем понятие травмы. Травма есть попытка преодолеть опыт беспомощности. Невозможность воскресить умершего любимого человека или созерцание горящего семейного поместья частные, наиболее очевидные примеры таковой беспомощности. Предпошлем, в самом первом приближении, что нарцисс реальный, а не мифологизированный трепещет от ощущения беспомощности перед современным миром. Но что именно повергает его в ступор или трепет? Какой именно аспект жизни ставит перед субъектом вопрос столь неразрешимый, что на него возможно дать лишь нарциссический ответ? Да, интуитивно читатель понимает, что современный человек существо парадоксально беспомощное на фоне своей техногенной власти над природой.
Обратимся к актуальному дискурсу. Три проблемы беспокоят общество больше всего: 1) расширяющиеся паноптические и репрессивные возможности государства и силовых структур, 2) ускоряющийся ход социального и психического времени, 3) нарастающее социальное расслоение и поляризация общества.
Может, нарцисс ощущает беспомощность перед государственной машиной? Но вот незадача: чем слабее государство, чем больше ответственность политиков перед народом, тем страшнее гражданину в этом слишком гражданском обществе. Сильное государство или наличие сильных подавляющих авторитетных фигур вызовет к жизни Эдипальные структуры и выльется в симптомы невротического регистра. Эта область слишком хорошо исследована, чтобы искать ответы там.
Может, человек мучается от невозможности остановить или хотя бы замедлить ход времени? Действительно, ритм жизни значительно ускорился и продолжает ускоряться. День перепутался с ночью. Пространственные преграды и скоростные рубежи падают один за другим. В суете жизни человек забывает о смерти. Но бессознательное помнит. Как результат: бессонница, прокрастинация, выгорание, жажда начать жизнь с чистого листа. Нарциссизм? Никак нет. Чистый комплекс Хроноса9 Автор, опираясь на теоретические и практические исследования в этой области, может с хорошей точностью заявить: здесь еще много белых пятен, но за нарциссизм хронотические структуры ответственности не несут.
Итак, беспомощность перед сильными мира сего и равно беспомощность перед ходом времени вызывают в психике процессы, не имеющие отношения к нарциссизму. Кого еще вынужден бояться современный человек? Вернитесь к началу текста. Активисты, феминистки, борцы за социальную справедливость, зоозащитники вечно угнетаемые и жаждущие угнетать. Адепты дегенерации. Нет, не государственной машины боится гражданин, вынужденный оглядываться после неосторожно брошенной сексистской или расистской шутки. Не гнева природы боится промышленник или охотник, но безумной агрессии самозваных защитников окружающей среды.
Мы стали беспомощны перед слабейшими, перед якобы равными. Пожалуй, это и есть ключевое отличие, главная болезнь современного общества культ слабых, культ равенства, культ дегенерации. Не является ли нарциссизм закономерным ответом на разрушение естественной иерархии, на слом сословной структуры, на невозможность защитить (и даже обозначить) границы своего жизненного пространства? Я полагаю, что социальная функция нарциссических симптомов и переживаний именно такова. Нарциссизм есть последняя попытка психики в одиночку восстановить полноценное неравенство, отсутствующую в современном обществе. Но, так как человек есть существо социальное, то и подобные попытки психики обречены на провал. В лучшем случае психика породит кадавра, крайне примитивные эрзацы иерархии и инаковости (6.4, 7.5).
Сторонники социальной справедливости будут возмущены этой гипотезой. Как же так, ведь имеется колоссальной социальное расслоение! Здесь мы вынуждены их поправить: экономическое неравенство действительно имеет место, но, к великому сожалению, оно не перерастает в неравенство собственно социальное и, тем более, в неравенство политическое. Между тем, запрос именно на социальную иерархию является фундаментальным для психики. Описанию иерархических потребностей посвящена (Глава 2Глава 2), где мы подробно остановились на бесправии успешного человека, беспомощности гражданина перед адептами культа дегенерации и подстрекаемой ими толпой.
Логика психоанализа обязывает нас двигаться от субъекта как целого к инстанциям его психики, к взаимодействию единичных психических объектов представлений. Какая именно «часть» психики испытывает чувство беспомощности? Что меняется в её нормальной динамике? Как это сказывается на других психических топосах? И далее: как построенная модель способствует совершенствованию психоаналитической техники при непосредственной работе с нарциссами?
Коль скоро всё равно рассуждение сведется к взаимодействию психических инстанций, не лучше ли сразу рассматривать динамику единичных объектов психики и усмотреть там некий предельный переход от обычной динамики к динамике аномальной?
Фройд, будучи первопроходцем и создателем психоанализа, не мог позволить себе подобной роскоши. Он накапливал, описывал, систематизировал данные наблюдений, затем выдвигал первые обобщающие гипотезы, опираясь на исследования Шарко и Брёйера. На основе гипотез и описательных моделей Фройд выстраивал экспериментальные методики, одерживал блистательные победы, терпел сокрушительные поражения, учитывал ошибки, пересматривал свои же концепции, выдвигал новые гипотезы Наиболее ценные теоретические статьи были написаны нашим великим дедушкой уже в сумерках жизни, после Первой Мировой (и во многом под влиянием эха от взрыва артиллерийских снарядов, сотрясающего исторические струны anima mundi).
Если бы не бездарное словоблудие гламурных постмодернистов, имеющих наглость называть себя аналитиками, психоанализ вполне мог повторить триумф квантовой механики. Начало XX века ознаменовалось бурным накоплением экспериментальных фактов, указывающих на квантование физических величин в масштабах атома. Физики стремительно (по меркам того времени) с нуля создали математический аппарат для описания квантовых систем. И уже на основе этого аппарата и научных абстракций они могли не только решать уже известные, но и придумывать новые экспериментальные задачи. Психоанализу явно не хватает формализма, подобного квантомеханическому. Сами посудите, определение либидо как полумифической психосексуальной энергии мало полезно, если речь идет только об интерпретации свободной речи. Между тем, свободная речь клиента во всех её формах (от ассоциаций до сновидений) единственный источник экспериментальных данных для психоаналитика. Где же тот теоретический аппарат, позволяющий различить в потоке свободной речи стоящие за ней психические структуры и процессы?