Поезд на Ленинград - Юлия Ли

Юлия Ли

Поезд на Ленинград

© Ли Ю., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог

Заканчивался последний день уходящего 1928 года. 31 декабря, на носу Новый год, а в здании Прокуратуры в Столешниковом переулке все еще горели окна, следчасть Московского губсуда кипела работой, торопились закончить дела хотя бы к восьми. Делопроизводители, секретари, следователи и их помощники хлопали дверьми, стремительно носились по коридорам, поздравляя друг друга «С наступающим!» и тут же спрашивая, в какой отдел отправить так поздно явившегося за справкой, или жалуясь, что не поспевают сдать бумаги в архив. Кому-то отпуск не подписали вовремя, кому-то не выдали разрешение на железнодорожный билет. Молоденький следователь, только заступивший на должность, бегал из кабинета в кабинет, водя за руку старушку, наконец собравшую все необходимые свидетельства для своего дела. Доставили заключенных на допрос  помощник прокурора страшно разругался, требуя везти их обратно.

 Ну куда на мою голову? Через час рабочий день заканчивается Хуже  через шесть кончится год!

Царила привычная суматоха, возведенная в трехкратную степень из-за праздника. За чернотой окон метель завывала все громче, дребезжали стекла, с улицы неслись отголоски пьяных песен, играла гармонь, пускали хлопушки, смеялись. А следчасть все жила беспокойным муравейником.

Но постепенно коридоры стали пустеть. Заключенных отправили обратно в ардом, за справками попросили явиться 2 января будущего года  секретарша-стажер куда-то сунула бланки протоколов, сейчас их не найти, старушка трясущейся рукой утерла глаза, делать нечего  тоже ушла. Стало еще тише. К восьми на этажах уже не бегали, все реже хлопали двери и раздавались голоса. Служащие уходили по домам, кто-то тайком, кто-то, громко крикнув «Сил моих нет!»  уходили, чтобы присоединиться к праздничным застольям в украшенных флажками квартирах, наполненных ароматами хвои, заграничных апельсинов, зажженных свечей и запеченной птицы.

И только несколько старших следователей, занятых разгребанием сводок за год, не спешили с уходом. В сентябре этого года в Прокуратуре стряслась неслыханная трагедия, потрясшая весь Наркомвнутдел,  бежал губернский прокурор Швецов, оказавшийся  ни много ни мало  австро-венгерским агентом Владом Миклошем, который в гражданскую войну служил в рязанской губчека под чужим паспортом и одновременно управлял целым полком дезертиров, засевших в одной из рязанских усадеб.

Шел третий месяц, как эта чертовщина всплыла наружу. Полетели десятки голов. Арестовали человек десять мелких чиновников и любовницу Швецова, суд над которой длился до сих пор. ОГПУ была поставлена задача сыскать если не самого шпиона, так хоть кого-нибудь из сообщников или свидетелей тех лет, когда дезертир и иностранный агент, завладев чужим паспортом, был назначен начальником рязанской губчека.

Следствие буксовало. Кто помог шпиону затесаться в структуры советского общества? Кто покрывал его? А кого  он? Так много вопросов и так мало ответов. Тесный клубок из событий и людей, казалось, невозможно было распутать.

До Нового года оставались считаные часы, а группа следователей, будто запорожские казаки, сочиняющие письмо султану, сидели в тесном кабинете вокруг канцелярского стола и ломали голову, какой отчет предоставить председателю ОГПУ Менжинскому, когда громко хлопнули дверью  примчалась, ковыляя, хромоногая поломойка Маша.

 Сморите, шо нашла! У его кабинета валялось,  взвизгнула женщина, выпучивая глаза в ажитации, тяжело дыша от быстрого бега по ступенькам. Лицо у нее было странноватое  калека с детства, перенесла какую-то болезнь костей  челюсть набухшая, перекошенная, глаза  щелочки, не разглядеть, какого цвета. И удивление не добавило чертам привлекательности. Следователи, отвлеченные от работы, замолчали разом и недоуменно воззрились на вбежавшую в кабинет кособоко прихрамывающую горбунью.

Кривыми, узловатыми, почерневшими от работы пальцами протягивала она несколько сложенных бумажек: железнодорожный разовый билет до Ленинграда и таинственную записку с указанием вагона и времени встречи.

 Билет еще не использован, выписан на имя бывшего помощника прокурора! Все-таки он тоже был повязан с этим прохвостом!  недоуменно вскричал первый следователь. Он быстро прочел бумаги, повертел их из стороны в сторону, глянул на свет и протянул через стол другому.

 Не зря его в Астрахань юрисконсультом на деревообрабатывающий комбинат отослали,  ответил второй, тоже прочитав и тут же передав третьему.  Что он может здесь делать? Кто-нибудь его видел в здании? Ему что, позволили вернуться? Или я чего-то не знаю?

 То есть как на его имя? Назад его не принимали. Что указано в графе «выдан»? Ага. Так и написано: выдан такому-то, такому-то, должность. Число лиц: два Странно!  Четвертый быстро пробежался глазами по строкам и поднял оба листка к трехпалой казенной люстре, криво висящей под потолком.

Первый взял из его рук артефакты и обернулся к уборщице, бросив на нее строгий взгляд.

 Где, говорите, нашли?

 Прямошки под его дферью. Замок пытались вшкрыть!  прошепелявила та из-за ужасно кривых зубов и вздувшихся челюстей.  Я приметила надрез на бумашке, што на дферь налепили  наверное, шкреблись потихоньку, да я шпугнула.

 На этаже был кто?

Женщина наморщила лоб. Старательно припоминая, она принялась вытирать руки о серый фартук, медленно качнула головой из стороны в сторону.

 Не могу шказать. Ходили, но фроде бы фсе наши.

Следователь вернулся взглядом к билету.

 А кем выписан?  спросил его третий.

 Начальником билетной группы станции Москва-Пассажирская

 Что за черт! Не может быть!  в сердцах стукнул себе кулаком по лбу четвертый, предчувствуя, что Новый год ему придется встречать, выясняя, что это за билет и кто его выронил. Понадеялся, наивная душа, успеть до восьми забежать за консервами в бакалею по дороге домой. Домашние его растерзают.

 Тут и печать есть.

 И это когда до Нового года шесть часов осталось!

 Уже четыре

 Билет действует до 31 декабря сего года.

 А что в записке?

 Ничего существенного. «Будет ждать в последнем вагоне. Время отправки без изменений 23.00».

 Скорый на Ленинград  вздохнул первый, впав в раздумья.

 Кто, интересно, будет ждать?  нервно тер шею под воротником второй.

 Это-то и следует выяснить, увы, способом известным  сесть в вагон,  упавшим голосом отозвался третий.

 Ехать, стало быть, кому-то из нас?  расширил галстук четвертый.

 Я пас, меня укачивает. А тут последний вагон

 Звоните начальнику Октябрьского вокзала и Генриху Григорьевичу.

 Прям зампреду ОГПУ прям Ягоде?

 Он сказал, если появится хоть одна ниточка  ему лично.

 Но что это за ниточка? Разве можно назвать это хоть какой-то уликой?

 Довольно толстая, хорошая. Дратва настоящая! Билет выписан человеку, который тесно работал с Савелием э, будь он неладен с Владом Миклошем. Да, пусть он ни в чем не заподозрен, но сослан. Записка найдена у двери кабинета губпрокурора. Кажется, появилась надежда выйти на него.

 Но если билет у нас Кто тогда сядет в вагон?

 Третий. Тут ведь сказано: «будут ждать». Двое, кому билет выписан, если и не явятся теперь, раз уж мы завладели им,  их будет ждать кто-то третий. Тот ли, что приходил, или еще кто  неизвестно. Но слова «будут ждать» ни в коем случае нельзя игнорировать.

 Будут ли ждать?

 Что за «тайны мадридского двора». А вдруг никто не сядет?

 Тогда прокатимся до Ленинграда впустую.

 В новогоднюю ночь?

 Это лучше, чем упустить шпиона.

 Но как? Мы ведь не знаем, кого брать! Мужчина это, женщина? Старик? Старуха, ребенок?

 Вычислить.

 Не представляю, кто может это вычислить с таким ничтожным количеством данных. Набьется вагон до отказа  вычислишь там, ага.

 А я знаю такого человека. В институте судебной психиатрии работает.

 Не тот ли, который проводил сеанс гипноза в зале заседания недели две назад?

 Он самый. Константин Грених, старший судебный эксперт из ИСПЭ.

И один из следователей вышел, чтобы по коммутатору связаться с Объединенным Госполитическим Управлением, что возвышалось мрачной серокаменной громадой на Лубянской площади.

Глава 1. Последний вагон скорого поезда  2

31 декабря 1928 года. Октябрьский вокзал

Валом валил крупный снег, небольшой морозец рисовал на окнах узоры, народ на улицах Москвы, закутанный по глаза в шарфы, пуховые платки, в полушубках, ушанках, валенках и в приподнятом настроении скользя по гололеду и выпуская клубы пара, спешил по домам. Еще не закрылись бакалейные лавки и кооперативные магазины, кто-то тащил елку или охапку душистых веток на санях, дровишки, бочонок с пивом Шаболовского акционерного общества. Под веселый смех и пьяные песни компания веселых студентов поворачивала от Каланчевской площади  шла отмечать к кому-то на квартиру, где-то выстрелили из самодельной хлопушки, снова смех, а там  гармонь, без конца носились извозчики, подвозя пассажиров с поклажей, от них не отставали гудящие клаксонами такси, свет фар конусами выхватывал из черноты мельтешившую снежную крошку.