Вопрос был задан в пустоту. Жильцова, даже не подняла взгляд, чтобы проверить, здесь ли я и слушаю ли, вообще, ее. Но, всё же, я отрицательно покачал головой и оперся плечом о дверной косяк.
Она выбрасывала каждый мой подарок, не открывая. Иногда била за то, что я занимаюсь ерундой, как она считала. Иногда просто выбрасывала на моих глазах и шла за новой порцией алкоголя, потому что я ей напомнила о той вавке, случайно задев ее любимую ниточку, которой она так успешно манипулировала другими людьми, как марионетками. Так, продолжалось, примерно год. Я выполняла всю работу по дому, напоминала ей о счетах за коммуналку. Уже не так охотно утешала её и без энтузиазма встречала дома поздно ночью, после очередной утешительной «терапии», с которой она возвращалась, едва стоя на ногах. Потом и вовсе начала её игнорировать. Надоело. Она не замечала меня, я решила не замечать её. И вот однажды, прогуливая уроки в одном из дворов города, я наткнулась на компанию плохих ребят. Очень плохих. Пиво, сигареты, мелкие грабежи, грабежи потяжелее, и то же самое с наркотиками. Я тоже нашла себе утешение, которое мне так и не дала мать. Она, кстати, так и продолжила пить, менять мужиков одного за другим. Все друзья и родственники окончательно от нас отвернулись. Потому что их жалко тоже стерлось до самого основания и им стало до жопы, что там у нас происходит и чем оно закончится. Она катилась в пропасть, и я вместе с ней, сама того не подозревая, пока однажды меня за руку не поймал мой муж. Я хотела украсть у него кошелек прямо из кармана, а он поймал меня за руку и украл сердце. Как бы пафосно это не звучало.
Она улыбнулась неожиданно тепло и искренне и, наконец, подняла на меня взгляд.
И вот, я вижу вас, заглянула она мне в самую душу темными глазами. С виду, привлекательный мужик, но с такими старыми ранами на душе и сердце, что они покрылись воняющими, сочащимися гнойниками. Ваши раны пытаются затянуться, а вы их ковыряете грязными руками, чтобы народ вокруг не сбавлял градус жалости и спускал вам многое, потому что вам, вроде как, тяжело. Но это мерзко. Вы мне омерзительны, потому что я точно знаю, что сейчас происходит с вашей дочерью. Её рана растет и ширится с каждым днём, но она заклеивает её заплаткой равнодушия, потому что другие к ней тоже равнодушны. Вы перетянули всё внимание на себя вот этим бесконечным ковырянием ран. За своими слезами вы не замечаете её слез, потому что картинка-то размыта, и не разглядеть, что там происходит у нее. А если сразу разглядеть не вышло, то и приглядываться не имеет смысла. Зачем, правда? Она бы сама сказала, если бы у нее что-то болело, как было всегда, когда она маленькая прибегала с каким-нибудь незначительным ушибом или порезом, чтобы ее пожалели родители. А тут не бежит. Значит, ничего не болит, ну, или само пройдет. Так?
Словно в оцепенении отрицательно покачал головой.
Так, кивнула она утвердительно. Повторюсь: мне вас уже не жалко, но теперь я еще сильнее сочувствую вашей дочери, которую вы предпочли не замечать.
Сказав это, она поднялась со стула и собрала свои ручки в пенал. Из вороха раскрытых и разбросанных по полу книг достала большую тетрадь и убрала её вслед за пеналом в кожаный рюкзак.
Поняв, что больше никаких речей от нее не последует, не выдержал и с насмешкой поинтересовался:
И ты думаешь, что после твоей душещипательной истории я вернусь домой и заживу по-новому? Для девочки, которую, если верить тебе, воспитала улица, ты слишком наивна. Я бы даже сказал туповата.
Это вы туповат, если думаете, что я от вас чего-то жду, усмехнулась она и застегнула рюкзак, забросив одну лямку на плечо. Подошла ко мне вплотную и вполголоса, глядя в глаза, произнесла. Я хочу, чтобы вы убили себя.
От этого внезапного признания сжало ребра и кольнуло в солнечном сплетении. Нахмурился, не понимая, насколько она сейчас серьёзна и в своем ли она уме. Её лицо снова не выражало абсолютно никаких эмоций.
Я не хочу, чтобы прямо сейчас вы возвращались домой и начали, якобы, новую жизнь. Это будет враньё с вашей стороны. Короткое, дешевое враньё, продолжила она. Я хочу, чтобы вы убили то бородатое, вонючее чмо, которое все наблюдают уже год. Я хочу, чтобы сегодня вы набухались до такого состояния, когда сопли смешиваются со слюнями и стекают по подбородку. Уверена, вы так умеете. Я хочу, чтобы сегодня умер этот жалкий человечишка, что таскает за собой за нитку гроб жены и демонстрирует всем, как ему плохо. Я хочу, чтобы вся эта срань сегодня в вас умерла, а утром вы выблевали ее черные гнилые остатки раз и навсегда. А завтра страдали только из-за похмелья и были благодарны каждой своей клеточкой дочери, в которой еще остались капли жалости к вам. Кланялись ей в ноги и соглашались на всё, что она предложит. Будь то клизма, удар тока или щеночек. Очнись, Паша, ты явно увлекся жалостью к себе.
Сказав это, она обошла меня стороной и пошла по темному коридору цокольного этажа, глухо стуча ботинками о бетонный пол.
Остался стоять на месте, стеклянным взглядом глядя туда, где она стояла секундой ранее. В тяжелой голове образовался вакуум, как бывает, когда ищешь нужную мысль, но ничего не можешь найти. Пустота. И в этой пустоте, к которой я всегда стремился, напиваясь, не было спасения. В ней был холодный, цепкий страх и горячее чувство ненависти к девчонке, которая, отчего-то решила, что знает меня и мою дочь лучше, чем я сам.
Хлопнул металлической дверью архива, что было силы. Широким шагом последовал в том направлении, в котором исчезла девчонка, чтобы сказать ей всё, что не сообразил сказать сразу: что я о ней думаю и что у нее не было никакого морального права лезть мне в душу.
На проходной никого не было, кроме скучающей вахтерши. На улице близ университета её тоже не оказалось. Она просто исчезла, как чертово видение, словно была лишь выдумкой моего пропитанного алкоголем и усталостью мозга.
Глава 3. София
О, стахановцы еще здесь! раздался со стороны входа веселый голос Марка Антоновича.
Отвлеклась от цветов и машинально вскинула взгляд на нарушителя тишины. У порога стоял охранник торгового центра, в котором я несколько лет арендую помещение под цветочный магазин.
Ага, Марк Антонович, заработалась немного, улыбнулась мужчине и вновь вернула внимание розам, которые до завтра, скорее всего, уже не доживут. Чтобы не заставлять охранника скучать у порога в тяжелом молчании, между делом, добавила. А я и не заметила, что рабочий день уже подошел к концу. Давно все разошлись?
Да, уж часа полтора назад, взглянул он на наручные часы. Осталась только ты и мыльно-рыльный. Моя смена уж через полчаса заканчивается, а вы, видимо, решили сегодня меня переработать.
Мыльно-рыльный, в понимании Марка Антоновича, это магазин косметики. Потому что в нём есть мыло, которым, совершенно точно, можно помыть рыло.
Логика проста и весьма очевидна.
Ходульный обувной.
Обдиралочный ювелирный.
Диарейная полянка фуд-корт.
Срамной, бесстыжий, в наше время такого не было секс-шоп.
Ох, тогда и мне пора бы уже начать собираться, спохватилась и смела в мусорную корзину с рабочего стола обрезки цветов и лепестки с них опавшие. Сёмка, наверное, заждался уже.
Слушай, Сонь, замялся мужчина и смущенно большим пальцем правой руки почесал седую бровь. Раз ты еще здесь, можешь собрать мне букет? Небольшой. Тысячи на две. Совсем забыл, что у меня с моей бабкой сегодня годовщина свадьбы. Сорок пять лет из моих нервов ковры вяжет, рассмеялся мужчина, отчего его взгляд потеплел и словно погрузился в далекие воспоминания. А если я без цветов приду, то спать придется в лотке у кошки.
Ну, улыбнулась я Марку Антоновичу и подошла к холодильнику. В таком случае, я просто обязана спасти вашу жену и кошку.
Женщины, покачал он головой.
Точно помнила о том, что его жена предпочитает пионы. По крайней мере, именно их он чаще всего брал. Собрала букет из сорока пяти розовых пионов именно их он и выбирал всегда. Оформила в крафт бумагу (его жене не нравилось, когда цветы завернуты в искусственную обертку полиэтилен), перевязала лентой и передала увесистый букет мужчине в руки.
Ты куда мне столько дала?! глаза мужчины расширились так сильно, что морщинки вокруг них разгладились. Я же не рассчитаюсь за всё это! Мне тысячи на две надо-то, только и всего.
Берите, Марк Антонович, настойчиво всучила ему букет. И с годовщиной вас и вашу жену.
Спасибо, Соня, смущенно улыбнулся мужчина. Ты скажи, сколько с меня, я в каптёрку свою за кошельком сбегаю, а то у меня в кармане только две с половиной тысячи. А тут тысяч пять надо, не меньше.
Ничего не надо, поймала его растерянный взгляд. С годовщиной вас и будьте счастливы. Раисе Михайловне привет от нас с Сёмкой передайте.
Да, это-то само собой, смотрел он во все глаза на букет в своих руках. Сунул руку в карман и достал из него сложенные купюры. Вот, возьми, хотя бы, это.
Не возьму, вскинула руки и покачала головой, отступив от него на шаг.
Соня, это очень дорогой подарок. Я не могу его принять, настаивал Марк Антонович, продолжая протягивать мне деньги.
Я обижусь.
Вот вы, бизнес-бабы, упёртые, проворчал мужчина и нехотя вернул купюры в карман униформы. Спасибо тебе огромное. Если что-то понадобится, ты всегда зови меня. Помогу, чем смогу. И бабку свою привлеку, если нужно будет.