Помимо учителя, под его крышей проживали: молодой, франтоватый слуга (более подходивший для службы у какого-нибудь банкира и фабриканта, но никак не у преподавателя губернской гимназии), кухарка (деревенская баба, средних лет) и дворник, конечно же, из бывших солдат, следивший за порядком на всей усадьбе. Он, как и положено по должности, знал о жильце много чего, и рад был своими знаниями поделиться с полицейскими. Гороховский оставил беседовать с ним коллежского регистратора, а сам отправился допрашивать кухарку.
Неприятный он был, Николай Михалыч-та, сходу заявил дворник. Вроде, детишек учит, а поди ж ты то выпьет, то с нехорошими мужиками знакомство водит, то вообще ночевать не приходит.
Да ладно тебе! удивился Константин. И его терпели?
Ну, со старым директором-то они на короткой ноге, говорят, были. Да и не позволял он себе настолько открыто буянить все за закрытыми дверями, только я, вон, да слуги об этом знали. А они чего? Он им платил, хоть и с опозданием, иногда. Чего ж хозяину косточки перемывать с пришлыми? Но, сдается мне, недолго бы такое продлилось. Помню, был Петров день, приезжает на извозчике Николай Михалыч, сам черней тучи. Я спрашиваю, «Вашбродь, случилось чего?». А он не слышит, знай, себе под нос бормочет. Я только краем уха слышу: «Ну, они тогда у меня попляшут, сами будут обратно просить!». А в другой раз пришел к нему посыльный, поговорили они о чем-то, а потом вылетает тот посыльный, а за ним жилец, злой, как черт, и кричит: «Поди прочь, и передай Федору Михайловичу, что на таких условиях я с ним говорить отказываюсь!». А я ж грамотный. Газеты, если достаются, читаю. Знаю, что Федор Михайлович это директор их новый, гимназии-то. Вот, думаю, не все коту масленица, и за барина взялись!
А что за мужики такие, нехорошие? продолжил расспросы Черкасов.
Да не знаю. С виду вроде приличные, не оборванцы, но на рожи взглянешь перекреститься захочется. Я уж встал, как есть, в калитке, говорю не пущу, шли бы вы отседова. А тут выходит Николай Михалыч, говорит пусти. Я ему как же я пущу-то, вы на них гляньте, вашбродь! А он меня дураком обозвал, говорит то знакомцы мои, пусти. Вот так вот.
И часто они ходили?
Да, нет! Раза три-четыре всего и видел.
А вчера?
Нет, вчера не приходили.
И рядом не крутились?
Нет, что вы, я б заметил, у меня тут даже муха без спроса не пролетит, уж улицу свою я знаю.
А вчера что Николай Михайлович весь день делал?
Эт не скажу, я ж все во дворе больше, так что что он там дома делал не знаю. Забегал к нему днем паренек какой-то, с запиской. Сам Николай Михалыч сидел весь день у себя, а ближе к вечеру, как солнце уже садиться начало, выходит, весь разодетый, такой. Извозчик его уже ждал у ворот. Николай Михалыч сел и уехал. Я уж не стал спрашивать, куда отучился. А то пару раз, вишь, пытался, да по шапке получил. С тех пор и не видал.
А что за паренек?
Да не знаю. Говорит: «Дяденька, а здесь учитель Нехотейский живет? Меня записку ему передать послали». Безобидный малец. Я позвал слугу учительского, тот забрал записку и унес наверх. Больше ничего не знаю.
А на записке не было указано, от кого она? И была ли она запечатана?
Нет, ничего не написано, и печатей никаких не было. Так, сложенный пополам лист.
Спасибо за помощь! А звать-то тебя как?
Василием, вашбродь, Семенов сын я.
Спасибо еще раз! Если вспомнишь еще чего найди меня в 1-ой части, а если я уйду куда-то оставь весточку. Спроси Черкасова, Константина Алексеевича.
Будьсделано! браво отрапортовал дворник.
Гороховский, к этому времени, закончил допрос кухарки, и, судя по взглядам, которые на него кидала баба, оставил о себе неизгладимые впечатления. Ничего толкового, к сожалению, она добавить к рассказу дворника не смогла да, барин был грубый, капризный, скаредный, и пропадал иногда ночами. Дальше настал черед слуги. Парня звали Дмитрием. От Черкасова не укрылись его хитрые, бегающие глаза и некоторая развязность манер. Константин опять отметил про себя, что парень не похож на слугу в учительском доме. Голос у Дмитрия оказался на удивление басовитым.
Чем вчера Николай Михайлович занимался?
Да ничем таким особенным. Они-с проснулись поздно, когда уже совсем рассвело. Потребовали завтрак. Манька-то уже сготовила, я просто поднял и стол накрыл.
Манька это кухарка?
Она самая.
Хорошо. А дальше?
Чем вчера Николай Михайлович занимался?
Да ничем таким особенным. Они-с проснулись поздно, когда уже совсем рассвело. Потребовали завтрак. Манька-то уже сготовила, я просто поднял и стол накрыл.
Манька это кухарка?
Она самая.
Хорошо. А дальше?
А дальше они-с работали. Закрылись в кабинете, велели не беспокоить.
А ты?
А мне сказали: «Не беспокоить», я и не беспокоил.
А как же записка?
Какая записка? притворно удивился Дмитрий.
Которую ты у мальчишки забрал, когда тебя дворник кликнул.
Ах, это! Да-с, забрал.
И?
Что «и», ваше благородие?
И что дальше с запиской? Гороховский, доселе по привычке молчавший, начал терять терпение. Мне из тебя клещами слова вытягивать?
Отдал Николаю Михайловичу, пробасил Дмитрий и замолчал. Константину хотелось зарычать.
А он что?
Прочел, думаю. Он, как записку забрал, сразу меня отпустил.
Ты не видел, как он ее читал?
Нет.
И не видел от кого записка?
Нет, слишком уж притворно замотал головой слуга.
Да ладно тебе, нехорошо усмехнулся Черкасов. Несмотря на молодость и некоторую наивность, он уже понял, каким любой полицейский чин предстает в глазах обывателя. Обычно его это скорее печалило. Однако, для пользы дела, он мог и подыграть изобразить эдакого беспринципного молодого рвача, в погоне за продвижением по службе готового «перемолоть» любого мелкого человечка, попавшегося на пути. Я же вижу глаза твои хитрые. Вот ни за что не поверю, что ты удержался и не прочитал незапечатанную записку!
За что вы на меня напраслину возводите? ненатурально оскорбился Дмитрий.
Напраслину? А давай мы с тобой не здесь потолкуем, а в участке? разгадал настроение Черкасова квартальный и скорчил свирепую рожу, что, с его бритой головой и загорелым лицом, было несложно. Упрячу тебя в «холодненькую» на денек, сразу станешь разговорчивым.
Не за что меня прятать, ваше благородие! возмущенно пробасил Дмитрий, но глаза его испуганно заблестели.
Думаешь, я не найду? Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие! Ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией! угрожающе повысил голос Гороховский, не сводя глаз со слуги. Этого хватило тот сник, потупил взгляд и начал говорить.
Ну, прочитал. Женский там почерк был. «Буду ждать в назначенный час». И все.
А что хозяин?
Я, когда уходил, видел, как он открывает записку. Лицо у него довольное было.
И не знаешь, от кого записка?
Не знаю. Не было у хозяина женщины постоянной.
А непостоянной?
Может, и была. Он раз или два в неделю уходил и на ночь домой не возвращался.
Куда?
Точно не знаю.
А не точно?
Думаю, на Солдатскую.
Да ладно! опешил Черкасов. Солдатская улица, особенно в той части, которая прилегала к реке, была мерзким местечком. Там находилось сразу несколько домов терпимости, как официальных, так и подпольных, а «безбилетных» девок так вообще не счесть. Бывали места и похуже, конечно номера «Китай», например, но бывали и значительно лучше. Представить себе учителя гимназии, скрытно спешащего на встречу с продажными девками на Солдатской улице Константин мог с трудом.
Он ездил к Банцекову, одно время, назвал Дмитрий относительно роскошный для губернского города «кафе-шантан» у волжских пристаней. Потом поиздержался, и более его туда не пускали. Но он продолжал пропадать куда-то по ночам, поэтому, думаю, нашел место по карману.
Очаровательно, покачал головой Черкасов. А что можешь сказать про мужиков, которые к твоему хозяину приходили?
Ничего, он всегда меня из комнаты выгонял, поймав взгляд Черкасова, он быстро добавил. И говорили они тихо, из-за двери не слышно. Но думаю, что они тоже оттуда, с Солдатской. Или еще из какого-нибудь веселого заведения, из тех, где девки есть, и в карты играют.
Глава третья
«В губернской гимназии»
Обыск, проведенный Черкасовым и Гороховским, особых результатов не дал. Записки, принесенной мальчишкой, не нашлось. Определенные надежды Черкасов возлагал на найденную записную книжку, но Нехотейский и тут оказался скрытным она содержала только инициалы и суммы. Больше ничего, представляющего интерес, в доме не нашлось. Разве, что у Дмитрия обнаружилось под матрасом несколько серебряных ложек и ассигнаций, но тот, пряча глаза, уперся, и говорил, что это фамильные ценности и его содержание соответственно.