Индекс Франка - Иван Панкратов 3 стр.

С этого худосочного и скандального В незабываемой почему-то рубашке той самой, «кафельной». Как же его звали

(«Это мама, понимаете вы или нет?»)

Вадим. Да, точно. И ведь он показался странным сразу

(«Таблетки»)

Вадим Беляков.

(«Я всё сделаю, чтобы вы запомнили»)

И сделал.

Когда Лазарев через час заглянул в бокс, Платонов крепко спал, положив ладонь под щёку.

Часть первая

Пепел

1

Телефонный звонок в полчетвёртого утра не сулил ничего хорошего. Платонов нехотя приподнял голову с подушки, нашарил рукой телефон на тумбочке рядом с диваном, далеко не сразу сумел смахнуть зелёный кружочек разговора вверх.

 Дежурный хирург

 Подойдите, здесь по вашу душу,  услышал он чересчур бодрый для этого времени голос Эльвиры, медсестры приёмного отделения.  Не надо сюда вещи складывать Это я не вам, Виктор Сергеевич Вот там вешалка, а сумку оставьте за дверью

Он нажал отбой, сел, нащупал ногами в полумраке кроксы, едва не затолкав их под диван, с досадой шумно выдохнул и встал.

Халат, маска, ручка, телефон, ключ от ординаторской. Платонов вышел в коридор, где над палатными дверями приглушённо светились дежурные лампы. До конца не проснувшись, кое-как попал ключом в замок, повернул. В сестринской бубнил телевизор, бросая на линолеум разноцветные размытые блики.

Хирург двинулся по длинным коридорам в сторону приёмного отделения. В палатах шла своя ночная жизнь. Кто-то читал, кто-то смотрел кино в телефоне или ноутбуке, кто-то просто ходил от окна к двери и обратно. В женской палате за плотно прикрытой дверью шумел фен и Виктор понимал, что никто не укладывает там волосы. Прооперированная днём Токарева сушила повязку над донорской раной, подходя к делу максимально ответственно каждый час по десять минут.

В ожоговой реанимации тускло горела настольная лампа, слышался тихий плач малышки Трофимовой и что-то вроде колыбельной от её мамочки. Платонов повернул и вышел на площадку. На стульчике возле туалета, поставив на пол рядом с собой банку с дренажом из плевральной полости, сидел пожилой пациент и надувал медицинскую перчатку через двадцатикубовый шприц. Среди ночи это было одновременно и удивительно, и вполне объяснимо. Виктор зачем-то коротко кивнул пациенту, словно одобряя его действия, получил то же самое в ответ и стал спускаться по лестнице на первый этаж.

Внизу Платонова встретил очередной длинный коридор, освещённый только дежурным светом. Он миновал несколько дверей рентгенотделения и в сумраке фойе увидел устроившегося на дерматиновом диванчике мужчину с вытянутой ногой, который сжимал в руке допотопный кнопочный телефон, подслеповато разглядывая что-то на экране. Рядом к стене была прислонена трость; на полу бесформенная брезентовая хозяйственная сумка.

Платонов, не задерживаясь, завернул за угол. Эльвира сидела за столом, глядя в монитор и щёлкая мышкой.

 Вот бумаги,  показала она наклоном головы, не отрывая глаз от экрана.

 Это мимо него я сейчас проскочил?  Виктор оглянулся, но отсюда пациента в коридоре уже не было видно. Сестра кивнула и продолжила своё невидимое Платонову занятие.

В документах всё было, как и всегда.

 Солнце зашло, и в Стране Дураков закипела работа,  шепнул себе под нос Виктор. Направление из поликлиники, где стояло время «двенадцать-двадцать», говорило о многом. Пациент перемещался в сторону больницы почти пятнадцать часов причём совершенно непонятно, почему. Выйдя в фойе, Платонов встал напротив прибывшего и спросил:

 Судя по времени прибытия, дела у вас днём были крайне важные?

 Нога болит,  ответил мужчина, указывая на вытянутую перед собой конечность. Вопрос хирурга он то ли не понял, то ли проигнорировал, то ли посчитал сигналом для рассказа о своих проблемах.

 Догадываюсь,  подняв перед собой бумаги, сказал Платонов.  В направлении у вас диагноз «Остеомиелит»  явно не для полуночных хождений по больницам. Вполне плановая болячка. Ничего экстренного для приёма дежурного хирурга.

 Я не все слова там понимаю,  пожал пациент в ответ плечами.  Я в декабре прошлого года пальцы отморозил

 То есть девять месяцев назад,  уточнил Виктор.  Надеюсь, в конце этого разговора станет понятно, почему вы пришли именно сегодня в полчетвёртого утра. Ладно, вставайте и пойдём на кушетке глянем, что там и где болит. Вас как зовут? А, всё, вижу Роман Петрович,  прочитал Платонов в документах.

Они вошли в смотровой кабинет. Мужчина присел на кушетку, снял в высшей степени заношенный кроссовок, носок и вытянул ногу. Виктор увидел забинтованный большой палец, гиперемию на тыле стопы, отёчный голеностоп, татуировку над плюсневым отделом набор каких-то непонятных слов и раскрытую книгу с пером, после чего взял из коробки перчатки, но сразу не стал их надевать, а присел на стул рядом и вопросительно посмотрел на Романа Петровича.

 Так вот,  снова начал пациент.  В декабре прошлого года я пальцы отморозил. Вот на этой самой ноге,  он показал на повязку.  Но из больницы я сразу сбежал, потому что мне сказали, что отрежут. Вот так,  грязный ноготь указательного пальца нарисовал полосу на пару сантиметров выше бинта.  А я не согласен был. Подписал им там бумажку какую-то. Дома меня мама перевязывала

 Мама? А в поликлинику вы обращались?

 Мама у меня опытная. Правда, ветеринар, но стаж почти сорок лет,  не без гордости сказал мужчина.  Сейчас, конечно, на пенсии уже. Она и сказала с мазью Вишневского компрессы делать.

 Чудесная история,  согласился Платонов.  Чем кончилась?

 Через пару месяцев стало вроде лучше, но палец вдруг опух, гной потёк, мама меня в городскую больницу отправила. Там рану залечили, но нашли туберкулёз

 Опаньки. Кто бы мог подумать!

Теперь ему стало понятно происхождение татуировки на тыле стопы происхождение, но не содержание. Платонов не удержался и спросил:

 Не пойму, что здесь написано?

 «Они споткнулись об уголовный кодекс»,  пояснил Роман Петрович, пожал плечами, вздохнул и виновато улыбнулся, что при его анамнезе выглядело неожиданно.

 Вылечили? Я сейчас и про рану, и про туберкулёз.

 Рану да. А с лёгкими, доктор, подзатянулось как-то. Ещё нашли туберкулёз позвоночника, лечили почти четыре месяца. Выписали летом.

Платонов скосил глаза в выписку. Инфильтративный туберкулёз, туберкулёзный спондилит всё на месте. Выписан в стадии рассасывания процесса, рекомендован приём препаратов в течение двух месяцев.

 Таблетки свои пьёте? Срок ещё не вышел.

 Конечно!  искренне возмутился споткнувшийся о кодекс.  Я ж не дурак!

«Это как сказать»  где-то внутри ехидный Платонов пожал плечами, но интеллигент в четвёртом поколении спросил вслух:

 Что с ногой было дальше?

 Полтора месяца назад заболел большой палец. Опять. Опух, как и раньше. И мама

 Мазь Вишневского?  опережая пациента, уточнил Виктор.

 У меня на ней через неделю всё вскрылось само. Гной вышел, легче стало,  опять гордо покачал головой Роман Петрович. Авторитет мамы-ветеринара в глазах сына был непререкаем.

 А вы слышали, что мазь Вишневского раньше добывали из растений?  спросил хирург.  В частности, из кактуса Вишневского.

Пациент недоверчиво посмотрел на врача и как-то тревожно заёрзал на кушетке.

 Да-да,  словно подтверждая свои слова, вздохнул Виктор.  Тем, кто в тяжёлое для страны время не хотел служить и косил от армии, его вставляли прямо прямо вот туда. Мази для этого нужно было всего ничего, а эффект оказывался поразительным. Потому так и говорят с тех пор: «Многих эта мазь вернула на фронт» Не верите? А это в учебнике «Военно-полевой хирургии» написано. Я думал, ваша мама читала

Платонов, с трудом сдерживая улыбку, хотел уже встать, надеть перчатки и оценить мамину работу, но в санитарной комнате мигнул на мгновение свет, упало что-то металлическое, и Виктор машинально посмотрел туда.

Там, за открытой дверью, в углу, на стульчике сидел худой парень с взъерошенными волосами. Рубашка на нём была в крупную клетку, что делало его практически незаметным на фоне кафеля. Подняв с пола упавшую связку ключей, он уже через мгновение опять был абсолютно неподвижен, закинув ногу на ногу и при этом глядя на что-то за пределами поля зрения Платонова.

Виктора зацепил его взгляд что-то среднее между слёзной мольбой, ненавистью и шизофренией. Клетчатый временами смешно морщил нос, но глаза оставались прежними пронзительно-ждущими.

Платонов оглянулся на Эльвиру и спросил: