We have to put an IV now for you, сказала медсестра. It takes an hour only.Yes? спросила она. Перед этим она довольно долго разговаривала телефону, с его лечащим врачом, как он понял. Говорили они по-итальянски, и он ровно ничего не смог понять бы из их разговора, даже если бы захотел.
You'll be OK, приободрила она его.
Yes, of course, сказал он.
Как будто от его мнения что-то зависело. Попробуй он откажись от процедуры, тут же снимут и с наблюдения, и с лечения, и медицинскую страховку еще потеряешь, чего доброго.
После капельницы он чувствовал слабость и головокружение, но все-таки встал, хоть и с трудом, чтобы проводить медсестру до дверей. Ему хотелось есть, и хотелось кофе; поэтому, вернувшись, он согрел себе кофе и порезал немного mocarella. Затем он поднялся наверх, чтобы проверить почту. Голова все так же кружилась, но после чашечки горячего крепкого кофе он почувствовал себя лучше. Он решил посмотреть новости, и начал снова спускаться вниз, в гостиную, где стоял телевизор. Новости были на итальянском языке, но он уже неплохо понимал итальянский. По крайней мере, новости он понимал.
Спускаясь по лестнице, он зацепился ногой за нижнюю ступеньку и упал лицом вниз. Он упал в мягкое ковровое покрытие, и немного полежал так, приходя в себя. Потом встал не спеша. Голова кружилась все так же, и ничего бы не было, если бы он не ударился лбом в уроненный им вчера на полу пульт. Он подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть царапину на лбу. «Ничего страшного, подумал он. Но царапина неприятная». Он немного стеснялся этой серьезной и красивой медсестры, и не хотел, чтобы она увидела завтра его ранение. Он зашел на кухню, нашел перекись водорода в аптечке, и подсушил ранку. Но ссадина все равно оставалась заметной.
Он походил немного по гостиной, и решил, что лоб можно будет чем-нибудь замазать. «Ну да, есть же всякие крема, или пудры, или что-то в этом роде, женщины ими пользуются, чтобы скрыть свои проблемные места на лице», подумал он. Все так же кружилась голова, и слабость была во всем теле, но он знал, что это пройдет. Так уже было, и не в первый раз ему ставят капельницу по утром то ли еще бывает!
Он медленно прошел в комнату жены, которая была рядом с гостиной и была еще меньше, чем его комната наверху. Там было темно, и он включил свет. Легкий, почти невидимый налет пыли на всем удивил его. Он открыл один шкаф, затем другой. Тончайшие платья, почти невесомые, прозрачные кофточки, белье все хранило свежий, почти вчерашний запах. А он все никак не мог найти её ящик с парфюмерией, то натыкаясь на горнолыжный костюм, то на коротенькие плиссированные юбочки для бадминтона, то на какие-то коробки с обувью, которую она привезла из Вероны, то на кружева с Burano.
Наконец, он нашел ящичек с парфюмерией, пахнущий свежо и остро. Почти сразу среди разного хлама, тюбиков помады, флакончиков с духами, баночек с кремами, пилок, маникюрных ножниц, щеточек, лака для ногтей и прочей мелочи среди всего этого он увидел то, что было ему нужно. Это был крем-карандаш, тюбик с элегантной надписью золотом по темному «Venice», они купили его в Венеции, и она долго объяснялось неведомым образом с молоденькой итальянской продавщицей, как этим самым тюбиком пользоваться. Эта итальянская девочка, невероятно красивая, смотрела на него с таким восхищением, как будто это он, немолодой русский, один-одинёшенек выиграл войну с фашизмом. И всю Вторую мировую войну заодно.
Он снова прошел в гостиную, подошел к зеркалу и включил подсветку. Цвет его лица был бледноват, загар заметно сошел за тот месяц, что он почти не выходил из дому. Но что-то другое поразило его, то, чего он раньше не замечал в себе. «Свет ночи», подумал он, ощущая, как останавливается дыхание и нарастает боль в груди. «Свет в ночи», думал он, совершенно не понимая, откуда пришла к нему эта фраза.
Но этот свет был всего лишь отражение подсветки в темном зеркале. Он еще раз посмотрел на себя и успел подумать с горькой иронией, что косметический карандаш ему, пожалуй, уже не понадобится. Потому что вместе с этой болью пришло что-то такое, о чем он давно знал, и о чем старался никогда не думать всерьез, особенно в молодости.
***
Что ты нашел там, солнышко? спросила негромко мама, подойдя к мальчику.
Здесь жучок, слегка задыхаясь, взволнованно сказал мальчик. Он проткнул себе брюшко сосновой иголкой и сейчас умирает.
Он снова прошел в гостиную, подошел к зеркалу и включил подсветку. Цвет его лица был бледноват, загар заметно сошел за тот месяц, что он почти не выходил из дому. Но что-то другое поразило его, то, чего он раньше не замечал в себе. «Свет ночи», подумал он, ощущая, как останавливается дыхание и нарастает боль в груди. «Свет в ночи», думал он, совершенно не понимая, откуда пришла к нему эта фраза.
Но этот свет был всего лишь отражение подсветки в темном зеркале. Он еще раз посмотрел на себя и успел подумать с горькой иронией, что косметический карандаш ему, пожалуй, уже не понадобится. Потому что вместе с этой болью пришло что-то такое, о чем он давно знал, и о чем старался никогда не думать всерьез, особенно в молодости.
***
Что ты нашел там, солнышко? спросила негромко мама, подойдя к мальчику.
Здесь жучок, слегка задыхаясь, взволнованно сказал мальчик. Он проткнул себе брюшко сосновой иголкой и сейчас умирает.
Что же, ничего не поделаешь, малыш, сказала мама.
Она осторожно взяла мальчика за руку, и они пошли по заросшей травой и засыпанной сосновыми шишками тропинке туда, где слышался шум дороги, но мальчик еще раз или два обернулся на то место, где он только что был. Сегодня он сделал свое главное в жизни открытие, и теперь открытие это навсегда останется в его маленьком и чутком сердце, на котором успела оставить свой первый след эта легкая сосновая иголка.
P.S. Говорят, что перед смертью OГенри сказал: «Зажгите свет. Я не хочу уходить в темноте».
Ночь, девушка и дождь
«Но как рассказать о том, о чем рассказать нельзя?»
Варлам Шаламов
Вот мы и пришли, сказала она. Здесь, в этом доме я живу.
Она протянула руку, прощаясь. Дождь почти закончился, и теперь только ветер шелестел в листве старого тополя, под которым мы стояли. Тополь ронял на нас редкие и холодные дождевые капли, а небо, почти чёрное недавно, показало синие разрывы среди грозовых туч.
Мальчишки, которые сидели там, на скамейке. Прошлый раз, когда я шла мимо, они крикнули мне вслед
Она замолчала, н я понял, что она хотела сказать.
Так будет всегда, сказал я. Кричать будут не всегда, но что-то такое ты будешь слышать за спиной всегда. До самого конца, до последнего дня.
Как жестоко, сказала она.
Да, сказал я. Жестоко. Только в жизни всё жестоко.
Наверное, можно было бы вернуться и устроить выволочку этим малолеткам. Только это действительно ничего не изменит, по большому счету. Всегда найдутся желающие повертеть пальцем у виска и многозначительно улыбнуться. И совсем не обязательно, что это будут малолетки. Мне, например, о её проблемах рассказал доброхот, который был почти что моим ровесником. Такой же, как и я старик. Откуда до него дошло такое знание бог весть.
***
Она пришла ко мне в двенадцатом часу ночи. Я бы ничего не услышал, наверное. Но забеспокоилась Кристи, моя кошечка, шести месяцев от роду. Она бросилась к двери, храбро задрав хвост трубой, потом оглянулась на меня. Тогда и я услышал какой-то шорох как будто кто-то тихонько скребся за дверью. Я, помедлив секунду, открыл дверь и, увидев её, не слишком удивился. Она бывала у меня, давно, иногда мы встречались на улице, и она вежливо здоровалась со мной. Вот только имя моё она всё время путала, упорно называла меня Валерием Ивановичем.
Лето выдалось очень холодным в этом году, и окно я держал едва открытым. Спать я ложусь обычно не позднее одиннадцати, но сегодня припозднился, что-то мешало мне, и я ходил из угла в угол, совершенно не понимая, что со мной происходит. Наверное, и этот вечер мог бы пройти, как и сотни других за последний год ни оставив ничего в памяти, ни малейшего следа. Весь этот год был годом тяжелейшей болезни, для которой у медиков не нашлось никакого названия. Они только руками разводили.
Когда-то давно, в моей прошлой жизни, мы познакомились с этой девушкой на пляже. Точнее, на том дальнем, диком и неухоженном кусочке пляжа, куда приходили загорать разве что такие же мизантропы, как и я. Олеся, так звали девушку, была художница, в то время она заканчивала художественное училище и мечтала о профессии дизайнера. Там, на пляже, от нечего делать, за разговором, она делала наброски углем на клочках бумаги. Однажды она нарисовала меня, легко, одним движением, и рисунок этот долго хранился у меня среди других набросков, старых фото, каких-то совсем ненужных бумаг. Я помнил её красивой, открытой и слегка эксцентричной. Но сегодня она была испугана, и это было заметно почти сразу.