Полвека спустя, философски рассматривая саудаде, Дон Франсишку Мануэл де Мелу также оттолкнется от анализа чувств, предлагая сделать то, что он называет «анатомией аффекта», в основании которого найдет любовь и отсутствие в качестве «родителей саудаде», как говорил и Дон Дуарте.
Поскольку португалец слывет среди других народов влюбленным и предпринимает «долгие путешествия», то понятно, что португальцам присуще это чувство и слово, его выражающее.
В своей характеристике саудаде Дон Франсишку Мануэл де Мелу начинает с того, что это «нежная страсть души, настолько тонкая, что ее бывает трудно уловить, и оставляющая нам неразличимую боль удовлетворения», «зло, которое нравится, и добро, вызывающее страдания» (это повторит Гарретт, подчеркнув, однако, только отрицательную сторону саудаде). «И тонкий дым от любовного огня, который поддерживает любое долгое отсутствие».
Из этого анализа чувства саудаде Дон Франсишку Мануэл де Мелу делает важные выводы метафизического характера, заключая, с одной стороны, что оно «является частью естественного желания единения любящих и подобных предметов» или «отсутствия, происходящего от разделения этих предметов», или, с другой стороны, это исключительный атрибут разумных существ и законное свидетельство бессмертия человеческого духа, представляющее собой молчаливое, но необходимое доказательство того, что за пределами человека есть что-то более совершенное, чем он сам, и желающее с ним соединиться.
Таким образом, человеческое саудаде это «божественное саудаде» или саудаде о Боге, как это виделось уже мистическому поэту с Аррабиды, потому что в последней инстанции или в своей самой возвышенной форме состоит из «живого желания, насильственного воспоминания, с которым мы духовно обращаемся к тому, чего мы никогда не видели, не слышали и что временно от нас далеко и неопределенно».
Таким образом, в мышлении Дона Франсишку Мануэла де Мелу и вдохновлявшем его христианском платонизме гуманное чувство саудаде это то, из-за чего человек страдает человеческим и божественным образом, и, учитывая его двойное происхождение от любви и отсутствия, оно дополняется и гарантируется в саудаде по Богу, в воспоминании первородного единства Духа и отдаленного или мифического потерянного рая, который обещан человеку за его любовь и добро. Отдаленный от своего естественного состояния, но связанный со всеми невидимыми и тонкими узами любви, человек, страдающий от человеческого и божественного саудаде, побуждается искать в добре реинтеграции вневременного Духа[3].
Следовательно, теория саудаде автора Апологий в диалогах, отталкиваясь от тонкого анализа этого чувства и его происхождения, придает ему возвышенное антропологическое и метафизическое измерение, понимая его как радикальную и исключительно человеческую реальность, придавая ему связующую роль и видя в нем признаки первородного онтологического состояния человека, о котором оно трансцендентально напоминает, так же как о желании, являющемся его динамическим элементом, «возвращения в рай», поиска истинной красоты, которую может гарантировать только бессмертие.
В то время как век барокко оставил нам эти два фундаментальных синтеза о саудаде, к которым надо прибавить великую эсхатологическую и историко-метафизическую мечту о V империи Антониу Виейры, просветительская и буколическая литература, давшая ему бесценный смысл в лирике Тумаша Антониу Гонзаги и в Каштру Думингуша душ Рейш Кита, не обратила на саудаде пристального внимания, ибо концепция разума, характеризующаяся пренебрежением к чувствам, стремилась вписать его анализ или размышления о нем в этическое учение о страстях, с презрением относясь к его значению для психологии и игнорируя его как путь к познанию.
Силвештре Пинейру Феррейра и Гарретт
Со своей стороны, наш романтизм, начавшийся под знаком саудаде и с обращения к нему, превратив его таким образом в чувство романтическое по преимуществу, не уделил ему, однако, особенного внимания в философских сочинениях, за исключением кратких размышлений о природе и содержании чувства саудаде Силвештре Феррейры (17691846) и Алмейды Гарретта (17991854).
В 16-м из Философских уроков, проведенных в Рио-де-Жанейро, начиная с 1813 г., португальский философ заявил, что слово «саудаде» означает тройное чувство любви, желания и подавленности: любви к отсутствующему предмету (человеку, месту, времени, состоянию или вещи), желания его увидеть или вернуть и боли от его отсутствия, делающей одержимого саудаде как бы бесчувственным ко всему окружающему. Оно также заставляет его ощущать одиночество среди общества, в котором он живет или находится[4].
Лузо-бразильская мысль, соединяя и синтезируя предыдущие теории Дона Дуарте и Дона Франсишку Мануэла де Мелу, увидела, таким образом, в саудаде любовь, отсутствие и меланхолическое желание, а также болезненный результат этого самого отсутствия, частично совпадая в этом с анализом саудаде, который нам оставил утонченный автор Эпанафор.
С другой стороны, Гарретт, в примечании, включенном во второе издание Камоэнса (1839), решил необходимым дополнить поэтическое определение саудаде, которым открывается поэма[5], возвращаясь к некоторым темам, уже рассматривавшимся в философском анализе чувства саудаде. Так, признав его универсальность среди людей, он замечает, что только португальский язык располагает для его обозначения словом, которое, по его разумению, произведено от латинского solitudo через solitude, solidao, soidao и, наконец, saudade.
Пытаясь уловить самый глубокий смысл слова, поэт-романтик полагает, что оно означает «чувство одиночества, уединения или отдаления, меланхолическое желание того, кто находится в одиночестве, разлученный с предметами, о которых вздыхает, с друзьями, возлюбленной, отцом и сыном», и заключает, что саудаде это «желание отсутствующего и одинокого», объясняя, что, по его мнению, термин soledade (одиночество) должен обозначать только ситуацию, в которой человек находится, в то время как термин solidao (уединение) должен обозначать уединенное место, в котором находится одинокий человек.
Именно такую разновидность саудаде с чувством одиночества и желания, обращенным к отсутствующему, широко воспевала поэзия 1800-х гг. от Гарретта до Антониу Нобре.
Было бы необходимым ожидать к началу второго десятилетия XX века, что, благодаря Пашкуайшу и Леонарду Куимбре, метафизика саудаде дождется своего первого великого философского синтеза, параллельного по времени поэтическому течению саудосизма, теоретиком которого был тот же Пашкуайш, а воплощением в возвышенной лиричности такие поэты, как Мариу Бейран, Афонсу Дуарте, Антониу Куррейа де Уливейра, Жайме Куртезан, Афонсу Лопеш Виейра, Аугушту Казимиру или Жуан Лусиу, к которым в следующем поколении присоединились Америку Дуран, Анрике Пасу дАркуш, Думингуш Мунтейру и Антониу Диаш де Магальяйнш.
Если до поколения Португальского возрождения философская рефлексия о саудаде не была непрерывной, насчитывая длительные провалы и зияния на протяжении веков, то начиная с него обнаруживается важная преемственность, причем с середины прошлого века эту рефлексию сопровождают или ей вторят в соседней Галисии и, позднее, в бразильской философии.
Как уже говорилось, современная португальская философия саудаде следует двум разным и взаимодополняющим направлениям, которые продолжают и актуализируют перспективу рефлексии своих основателей. Так, если Тейшейра де Пашкуайш, Леонарду Куимбра, Жозе Мариньу Антониу Диаш де Магальяйнш, Афонсу Бутельу и другие мыслители исследуют прежде всего масштаб или метафизическое направление саудаде, то Жуакин Карвалью, Силвиу Лима, Жуан Феррейра и некоторые другие философы делают центральной темой своей медитации анализ составных частей исполненного саудаде сознания. Поэтому наше исследование рассмотрит отдельно и последовательно оба эти течения.
2. Метафизика саудаде
Тейшейра де Пашкуайш
Адекватное понимание метафизики саудаде у Тейшейры де Пашкуайша (18771952) требует, чтобы мы остановились, хотя бы кратко, на главных аспектах поэтико-философского мышления Пашкуайша или, точнее, на его философском мышлении, изложенном в поэтических терминах или форме.
С самого начала надо напомнить, что, хотя в этом много личного, в мышлении Пашкуайша сочетаются, с одной стороны, концепция, предложенная и развитая Сампайу Бруну, о том, что происхождение мира и неопровержимая реальность зла могут быть объяснены только тайной божественного падения или раскола, сделавшими из Бога одного из ущербных богов, всезнающего, но не всемогущего, а не идеей творения ex nihilo концепции, связанной, однако, у Пашкуайша с чем-то вроде восходящего возвращения по линии Амурина де Вианы, согласно которому новое обретение первозданного единства или «возвращение в Рай» не будет окончательным и не положит конец трагедии бытия, ибо за этим будут новые падения или расколы, в количестве, которому не будет конца, и будет целая серия падений и возвращений. С другой стороны, имеет место близкий к Жункейру духовный эволюционизм, так же как и противостояние ариан и семитов, которое приобретет такое большое значение в творчестве и историко-культурном мышлении Уливейры Мартинша и Базилиу Телеша, противопоставление, которое у поэта «Марануса» не исключает дополнения, а скорее его требует или предполагает.