Тейша пообещала.
А затем появился халиф Муннар, мрачный, скрежещущий зубами, с соком, текущим по подбородку его оторвали от обеда.
Доставайте зеркало, распорядился он, сверкнув глазками. Говорить буду.
Повинуясь щелчку его пальцев, багатуры извлекли серебряный овал из ковров и осторожно понесли в начало обоза.
Пошли, взяла Тейшу за руку Зейнаб.
Куда?
Ты же хотела узнать, для чего мы чистим?
Мимо повозок и волов, мимо лошадей, мимо нукеров, собирающихся в боевой порядок, мимо большого, поставленного на четыре колеса шатра наложниц, мимо лучников, мимо воняющих чесноком и потом низовых воинов-каба, они двинулись следом за багатурами.
Им уступали дорогу, Зейнаб кланялись.
Тейша, оробев, пряталась за ее спину слишком много глаз, слишком много внимания, слишком много улыбок.
Старуха выбрала место на пригорке.
Зеркало багатуры вынесли в первый ряд, к копейщикам. Оно стояло на треноге, повернутое ликом к пестрой толпе, заступившей дорогу.
Толпа шумела и потрясала оружием.
Сколько до нее было? Сто шагов? Сто пятьдесят? Ох, галдят!
А где халиф? спросила Тейша.
Во-он, показала пальцем Зейнаб.
Халиф Муннар, окруженный кольцом багатуров, с деревянной башенки, поставленной на повозку, сквозь занавесь озирал посмевших выступить против него.
О, горе им, горе!
Блестели перстни, покачивался тюрбан.
Будет битва? посмотрела на старуху Тейша. Почему мы не прячемся?
Зачем? Зейнаб развернула тряпицу, которую взяла с собой, выковыряла из складок кусок халвы, коричневый, липкий, пачкающийся, сунула в рот. Куда пряфаться? Ты смотри, смотри.
Куда?
И тут грянуло.
Голос халифа поплыл из зеркала, звучный, уверенный, исполненный силы.
Жители прекрасного края! Достославные и достопочтенные! Не с вами ли вместе я, халиф Муннар ибн-Хайяр абу-Терим, делил радости и несчастья? Не вам ли помогал зерном в неурожай и водой в засуху? Не с вами ли мой отец рука об руку бился с Сухим Али? И где ваша благодарность?
Где? шепнула завороженная Тейша, подавшись вперед.
Старуха фыркнула.
Толпа впереди притихла, кто-то бухнулся на колени.
Возвращаюсь я из земель предков своих и что вижу? продолжало между тем зеркало. Люди забыли, что они люди. Забыли, что халифат их дом, а я, халиф Муннар ибн-Хайяр абу-Терим их отец. Что ждет вас с такой памятью?
Что? отозвалась Тейша.
Зейнаб снова фыркнула.
Смерть и забвение!
Горестный вопль прокатился по заступившим.
Теперь уже многие упали в пыль, а двое поползли к зеркалу на брюхе. Копейшики халифа опустили копья и слаженно шагнули вперед.
Но спасение есть, вознеслось над дорогой. Я ваше спасение. Придите ко мне и живите как раньше. И будете спасены от гнева моего!
Тейша внимала словам, словно дождю, они жили в ней, заставляя радоваться и ужасаться, отчаиваться и надеяться.
Халиф говорил: «Смерть» и она умирала. Халиф говорил: «Спасение» и она истово желала спастись. Халиф говорил о стаде верблюдов каждому, и Тейша верила, как не верила никому на свете за всю свою маленькую жизнь.
Эй-эй, за руку поймала ее, собравшуюся спуститься к зеркалу, Зейнаб, больно уж ты, девочка, впечатлительная.
Погоди, аба, шептала Тейша, дай дослушать.
А чего слушать? со вздохом поднялась старуха. Они уже вон, все
Из трех десятков разбойников отобрали пятерых покрепче в отряд да двух женщин на забаву. Остальных закололи.
Они валялись и плакали, потом умирали.
Зеркало принесли в повозку черное, будто в копоти.
Тейша шла как пьяная, ее мотало из стороны в сторону, и если бы не Зейнаб, лежать ей где-нибудь с воинами или среди коз.
Тейша улыбалась.
А, правда, он замечательный?
Кто? спросила старуха, придерживая девочку.
Наш господин халиф. Он вовсе не коротконогий. Его все любят.
Зря я тебя повела
Нет-нет, он же все правильно говорил этим людям. Они забыли, кто он А он им напомнил
Это зеркало, девочка.
И что?
Зейнаб обхватила своими ладонями лицо Тейши.
Очнись, девочка, сказала она в зажмуренные глаза. Зеркало говорит то, что нужно. Но думает ли так халиф?
Тейша захихикала.
У тебя ласковые ладошки, аба.
Глупенькая, сдалась Зейнаб, вот будешь чистить, узнаешь.
Я готова чистить, аба.
Они дошли до повозки.
Я готова чистить, аба.
Они дошли до повозки.
Покосился, коротко взмыкнув, вол. Не накрытое зеркало смотрело в небо черной дырой.
Какое оно грязное, сморщилась Тейша.
Это помыслы нашего халифа.
Аба!
Ты услышишь их под ладонью.
До заката они въехали в Иль-Сатх.
Наместник был предупредителен их встретили открытые ворота и уставленные едой дастарханы. Халиф Муннар был доволен. Долго и без зеркала говорил про гнусного Рахим-Оолдоза и возвращение порядка. Приказал пополнить припасы, реквизировал верблюдов и присмотрел местную красавицу.
Сверкали сабли, плавился щербет.
Из шатра наложниц доносился веселый смех, багатуры халифа, скалясь, прохаживались по узким улочкам, воины-каба в темноте охотились на куриц.
Зеркало чистилось трудно.
Ты врешь, аба! ярилась Тейша. Оно ничего не говорит!
Не знаю, мне говорит, пожимала плечами Зейнаб.
И что же?
Они уже привычно терли зеркало с разных краев. Край Зейнаб сверкал чистыми полукружьями, край Тейши был лишь чуть-чуть светел.
Оно говорит: всех казню! закопаю живьем в песок! отребье, сыны сколопендр и ослиц! И еще много других слов, неприличных.
Халиф не мог
Почему? удивилась Зейнаб. Он халиф.
Ты врешь, аба!
Зачерпнув песок из мешка, Тейша с остервенением принялась чистить черный налет.
Молчит! чуть не плакала она.
Зейнаб посмотрела на свои ладони.
Может, ты еще не почувствовала. Может, и не надо тебе оно?
Ты врешь! вскочила Тейша. Это не помыслы! Ты хочешь очернить халифа, потому что он добрый и справедливый! Он спас меня. Он любит всех нас, и я люблю его! Люблю!
Топнув ногой, она выбежала со двора, в котором теснились обозные повозки.
Зейнаб вздохнула ей вслед:
А его ли?
После Иль-Сатха обоз, приросший телегами и воинами, двинулся караванной тропой к Шунгуну, второму городу халифата.
Путь был длинный.
Зеркало выставлялось часто. Желающих разбогатеть грабежом было много, но все они падали перед халифом ниц. И темнолицые сарматы, и мохноштанные кефу, и барбары в войлочных шапках.
Кого закапывали в песок, кого протыкали копьями, кого брали с собой в рабы.
Один раз на обоз напали без переговоров, и зеркало едва успели установить. Зейнаб и Тейша потом чистили его до утра, изведя полмешка песка и меняя руки.
Песок чернел, ладони гудели от усилий.
Я не хочу ваших смертей, говорил халиф.
Мы все должны думать о детях, говорил халиф.
Я всем дам еду и кров. Никто не будет обижен, говорил халиф.
Слышишь? наклоняла потом голову Зейнаб. Он думает: «Да выклюют вам глаза птицы! Да иссохнут ваши чресла! Да сгинет род!»
Тейше хотелось вцепиться старухе в волосы.
Признайся! кричала она. Ты ненавидишь его! Он честный, высокий, умный. А кто ты? Старуха! Он не ляжет с тобой даже после года воздержания!
Это да, улыбалась Зейнаб.
А Тейша задыхалась от злости. Ей не слышалось ничего.
Багатуры были грозные, в кольчугах, наголо обритые.
За скрещенными копьями багатуров был виден поднятый полог шатра и халиф, возлежащий на низкой тахте. Перед халифом стоял столик с фруктами, и он лениво перебирал их то персик повертит, то от граната рубиновое семечко отщипнет.
Господин мой Муннар! упала на колени Тейша. Да пребудет в веках ваша слава великого правителя!
Халиф прикрыл глаза.
Чего тебе, девочка?
Мне надо сказать вам
Халиф щелкнул пальцами, и копья багатуров разошлись.
Ползи ко мне, девочка.
Тейша поползла.
Сначала по песку, потом по ковру. Замерла у столика, не смея поднять взгляд выше замерших у ее головы туфель.
В груди обещанием счастья колотилось сердце.
Ты же моя чистильщица, да? спросил халиф.
Да, господин мой, осмелилась выпрямиться Тейша.
Халиф Муннар ибн-Хайяр абу-Терим кивнул.
И что ты хочешь мне сказать?
Старуха Зейнаб думает о вас плохое! выпалила Тейша. Она говорит, вы совсем не такой, как в зеркале.
Халиф хмыкнул.
А ты уже научилась чистить его?
Я могу чистить зеркало целую ночь!
Халиф подошел к столику. Пальцы выкрутили виноградину, сочную, почти черную.
Лови!
Тейша, вскинувшись, поймала ртом мелькнувшую в знойном воздухе ягоду. Ягода лопнула на зубах. Слаще, кажется, ничего не было.
Халиф засмеялся.