Конечно же, многие увлеченные поэзией знают биографии своих кумиров. Могут часами рассказывать, где те родились, с кем жили, как им было трудно и тяжело в жизни. Но вот о самом процессе их творчества мало кто скажет что-то вразумительное. Ну, вот Бог им дал дар, ну приходило к ним вдохновение, музы посещали
Есть, конечно, в этом доля истины: музы посещали! Но как они посещают и при каких обстоятельствах это вопрос. Обычно представляется этот процесс так: садятся дядьки или тётки (поэты) с пером в руках около окна и ждут, когда начнет им диктовать муза вирши. Но, как правило, в этот момент начинает что-нибудь отвлекать, какой-нибудь гвоздь в сапоге, что кошмарнее фантазий Гёте (комнатные тапочки, зацепившиеся за носок) или банальная лень размышлять о нужном, о чём угодно мысли текут, но от выбранной темы бегут как чёрт от ладана.
Как же добивались великие расположения муз? (Буду говорить такими условностями, хотя с точки зрения науки, здесь, наверное, есть свои «учёные» определения).
О том, как поэты получали благосклонность муз мало сведений, и всё-таки за общей мишурой словес биографии выплывают отдельные истинные факты.
Вот, например, Верлен и Рембо для вхождения в особое состояние принятия озарений придумывали разные психические расстройства организма. Не совершенствование, физическое или духовное, а именно расстройство организма, не улучшение письма, а бесцеремонность обращения с языком ставилось во главу угла. Попадали в душевное состояние между здоровьем и заболеванием
Такому пограничному состоянию способствовали приемы разныхне совсем законных средств, или не менее законного приема абсента.
А Бодлер, судя по всему, осуществлял определённый цикл приема некоторых веществ, чтобы была возможность проникать в запредельные сферы. Даже создавал, как употребление лекарств, последовательный цикл и дозы применения порошков Правда, рецепт, кажется, затерялся в глубине веков. Что они творили, зачем, посути, лишали себя здоровья? А если говорить языком мистики, устраняли у себя защиту Божью благодать, не позволяющую иным сущностям проникать в человеческую душу. Такое церковное понятие как «Божья благодать», может быть, и вызовет в определенных кругах негативное прочтение, потому что на самом деле это неоднозначное понятие по отношению к моему применению Здесь я употребляю это сочетание как «защиту» и следовательно, потом как снятие некой защиты в человеческом организме, а конкретно (в неконкретном органе) в душе. После чего человек становится более уязвимым, но и более способным к «открытиям». Но когда защита снимается, в начале приходят из неведомых миров милые созданья вроде муз и сообщают разные полезные веселые вещи Потом сфера потустороннего расширялась и завладевали душой такие сущности, как научавшие писать «Цветы зла». А потом умения творить обменивались на здоровье и душу.
Но, конечно, нам, милым добрым пиитам, не подходит этот способ постижения истин.
Наверное, есть какие-то практики без вреда для здоровья проникать в «суть вещей», наподобие каких-нибудь йог для поэтов. В русской традиции издавна применима практика углубляться в непостижимый мир с помощью употребления разных многоградусных снадобий, начиная с самогона. Думаете, глушили тоску и грусть некоторые поэты таким образом? Как бы ни так!
Многие понимали, что они делают. Можно вспомнить блоковское: истина в вине В нашей литературной истории впервые, кажется, Венечка Ерофеев указал на связь поиска истины с употреблением разных напитков. А вот писатель Юрий Поляков конкретно уже называл периоды, когда нужно заниматься с текстом после приема определенных доз На примере Есенина: он хорошо показал процесс писания гениального автора. Он говорит о важном периоде, когда начинается возвращение к нормальному состоянию организма после употребления, на фоне восстановления очень усиленно работают все структуры тела, в том числе и мозг. И вот в это время можно быть просто гениальным.
Правда, и здесь есть опасность: когда в ослабленный организм, начавший усиленно работать над восстановлением, могут заглянуть совсем не добрые сущности. А некий иммунитет (та защита Божья благодать) отсутствует, все ресурсы и резервы брошены на другое Здесь не далеко до состояния, когда мерещатся чёртики и дурдом приглашает в гости. Поэтому важно не перебарщивать с дозировками и отделять благое состояние от простого запоя. Трудно увлекающимся натурам придерживаться неких норм.
В сущности, здесь не надо много. Несколько граммов, чтобы отрешиться от мешающего гула мира, сосредоточиться на важнейшем И ещё, замерев на некоторое время, подождав начало мощной работы организма, приступить к творению.
Но кто может определить норму и не перебрать?.. Как правило, все это заканчивается печально для человека, хотя как автор он и выигрывает.
Есть люди, которые не побоялись и рискнули и у некоторых получилось. Но сколько рискнувших ничего не добились! Так, может быть, хорошо просто пописывать для близких, любимых и не лезть в непролазные дебри поэтического искусства?..
И тогда вам достаточно всех тех указаний, почерпнутых из полезных книг Стихи ведь писать приятно и полезно. Это как бег трусцой или подтягивание на перекладине, ну, в крайнем случае, как вышивание крестиком
ОТ ГЕНИАЛЬНОСТИ ДО БЕССМЫСЛЕННОСТИ
(НЕ ПРЕДИСЛОВИЕ)
Есть о ком рассказать. О тех, не заслуженно редко упоминаемых, полузабытых, не востребованных временем ни тогда, ни сейчас, авторах. Но они достойны, чтобы о них вспомнить. В той или иной форме
Я же знал их некоторых. Общался с ними. И замечал сильные строки, и думал, сколько у них впереди времени для будущих творений, для своего развития.
Однако времени оказалось не много. Нет их уже в жизни И словно бы у меня, передо мной, стоит задача, неизвестно кем поставленная, рано или позже, сказать о них слово. Представлять ли их от своего имени, или сыграть роль какого-либо автора? Может, получится, а может
Я помню замечательного поэта из Тулы, Сергея Белозерова. До сих пор на памяти слова из его стихов:
Прежние были, как рябь на поверхности,
Эти черпнул я со дна родника
.
Верится в соподчиненье труда и стиха.
Это он писал о словах, которые приходят к поэту в творческой зрелости. По уровню таланта, по моему мнению, он не заслуженно не упоминаем.
А кто помнит Стаса Степа (Станислава Степанова), Александра Полякова (Бирюкова), Александра Мураховского? Они были. Слагали строки. И порой не плохо у них получалось Но, наверное, о них потом, если когда-нибудь приведется А сейчас о другом человеке С ним я не встречался.
О СЛАВНОМ ГЛАЗКОВЕ ПОСЛУШАЙТЕ СКАЗ
Я услышал про него впервые в годы девяностые. Нет, я знал, что есть такой поэт, и раньше. В начале своего пути, «когда пускался на дебют». Говорили мне изустно мои соратники по творчеству о нем как о первом самиздатчике. И я, понимая, что издавать меня как и многих других, неправильно пишущих с точки зрения политики тех времен, никто не собирается, присматривался к иным возможностям быть опубликованным.
Я читал Николая Глазкова. Но прочитанное из его стихов особого впечатления на меня не производило. Да и не удивительно: ведь было опубликовано у него совершенно не главное из того, в чем он был не превзойден, а именно, в своей иронии, в неповторимой насмешке над собой, над писательством, над всем пространством того времени.
А его неподражаемая ироничность, а по сути, юродствующая правда о собственной гениальности, по-настоящему наполнена новизной небывальщины. Но это я понял потом, когда в начале девяностых вышла о нём уже после его смертипередача по телевидению.
И это как-то запомнилось мне надолго, с неожиданной стороны, было связано с конкретным событием в моей жизни.
Время было запоминающееся, непростые девяностые. Пришла ко мне в гости однокурсница (я тогда ещё учился в СГУ). Зашла в мой дом вся такая красивая-красивая Видно, что подготовилась
И помню, что мне было немного досадно-неуютно, ведь сам я был, не то чтобы в «чем мать родила», но точно не было смокинга и бабочки. И выходил встречать её во двор частного дома в резиновых галошах
Сказала она, что ей не хватает наших литературных встреч и разговоров о поэзии. Я немногим раньше вёл литературный клуб «Катулл», просуществовавший не длинный срок. Ну, собирались люди у меня дома: поэты, просто любители. Читали, спорили. Именно об этом говорила Лена, большая почитательница Есенина, да и просто любительница поэзии.
Я угощал свою знакомую конфетами, чаем, водкой. И
И говорили мы о жизни, о литературе. Из самого интересно, чем была отмечена встреча: перед этим вышла передача о Глазкове. И оказывается, мы смотрели её, и тогда при встрече, в разговоре своё восхищение стихами поэта высказали друг другу. Что характерно: мы просто на слух, сразу запомнили несколько строк Глазкова. Я наизусть, как запомнил, прочитал его четверостишие, немного с ошибками и Лена поправляла меня, такие не обычнее, кажется незамысловатые строки: