Сашино лицо опять сморщилось, он закрыл его руками, и между пальцами поползли слёзы. Владимир вновь наполнил рюмки.
Чтобы порядочным мужчинам не приходилось терпеть от дурных женщин!
Выпили. Съели последние ломти батона с сыром. Помолчали.
И ведь ей ничего, ни-че-го Только чтобы унизить. За что? За что они нас? Вот тебя за что? Тебя выселяла тоже женщина?
Не знаю. Прихожу домой опечатано и замок амбарный. А до этого приходил, решение о выселении приносил парень. Говорил только по-латышски, я поздоровался по-латышски, а подписался по-русски он стал ругаться, я понял только «оккупант». Вот и всё. Переночую у тебя, выгоним твою змею, и пойду в «Запчел». Да, кстати телефон есть у тебя? Позвонить утром на работу будет можно?
Ты где работаешь?
На радиозаводе, на «Поповке». Он стоит, конечно, но появляться-то там надо.
Я бы тебя к себе взял работать.
Подрабатывать? Кем? Я по профессии инженер, эвээмщик, программы писал, регулировщиком был, монтажником Торговал тоже. Потом, когда простои начались.
Ты где родился?
В Приуралье. В Болотнинске.
О, и я там же! Земляк!
Спать легли обнявшись на старом кожаном диване. Укрывались пиджаком Владимира и курткой Саши.
Она здесь не жила Я ей привёз спальню, привёз каталоги всё, что душе угодно, что там должно быть подушки там, пледы, всякие штучки, только подбери, я привезу! А она не купишь, это всё и так мое, и пусть не будет у меня твоих долларов, а у тебя не будет моей фамилии
А как её фамилия?
Гайгал.
А зовут?
Эгле. Я её Элочкой называл ей нравилось сначала. Чего хотела?
Утром выясним
Заснул Владимир почти моментально. Как провалился в пустоту, в неуютный космос бездомья, будто, лишившись своего угла, лишился и всех связей, державших на земле. Когда проснулся светало. Было холодно. Саша неровно вздыхал, точно всхлипывал во сне, намотав на голову куртку. Пиджак Владимира он подмял под себя, да и самого его припёр к кожаной спинке дивана, с какой-то лихорадочной, судорожной силой вжимаясь во всё, что оказывалось рядом, чая ли спасения от неизвестной Владимиру Эгле Гайгал? Стараясь двигаться осторожно, Владимир выпростался из-под сонного Сашиного тела. Разминая замлевшие руки и ноги, сунув ступни в туфли туфли тоже стали за ночь неуютными, стылыми, околелыми какими-то, не завязывая шнурков, побрёл по квартире. Кажется, это было из коридора направо
Нет, всё-таки человек, не обременённый естественными потребностями это свободный человек. Он может думать. Умывшись же, он обретает орлиный взор и становится подобен королю или шейху Да, пожалуй, шейху, ибо, кроме чая с остатками сахара, ничего больше со вчерашнего не задержалось. Думай не думай. Верная «Ракета» показывает без двадцати шесть. Всё-таки что же сказать этой Эгле, и будить ли Сашу, и что, если это будет не Эгле или не одна Эгле?
В рассветной тишине есть такая особая тишина старых кварталов, бережно доносящая до слуха цокот каблучков на соседней улице, трель синицы, мурлыканье кота на крыше напротив, и не нарушаемая этими звуками шелест шин прозвучал почти резко, вломился хрустом. Два разных хруста. И несколько хлопков дверей дробно, очередью.
Успело мелькнуть в голове наверно, хорошо, что света не включал.
Шаги по лестнице. Несколько человек.
Звонок.
Цепочка на двери! Вчера не заметил. А ведь это мысль.
Он приоткрыл на цепочку:
С кем имею честь беседовать? Хорошим тоном считается предупреждать по телефону.
Худощавая высокая девица лет тридцати, русо-рыжеватая, в веснушках, тонкогубая и тонконосая, в серо-голубом костюме пиджак и юбка, такая же серо-голубая блузка, только более светлого оттенка, и такие же глаза ни цвета, ни выражения. За ней двое, один постарше и потяжелей, другой пощуплей и помоложе. У старшего одна рука в кармане. Молодой положил руку на перила все пальцы в перстнях, видно, что это всё стальное, стальные булавки воткнуты в широченные лацканы пиджака, цепь на шее с какой-то штуковиной лет десять назад таких называли металлистами. Тощий, вихлястый какой-то, будто весь из шарниров. Владимир тоже сунул руку в карман. Молодой дёрнулся, старший положил руку ему на плечо солидным, основательным жестом. Девица холодно улыбнулась:
Попрошу освободить квартиру. Это моя квартира.
По-русски, хотя с явным акцентом.
Очень может быть, но попрошу ваши документы.
Попрошу освободить квартиру. Это моя квартира.
По-русски, хотя с явным акцентом.
Очень может быть, но попрошу ваши документы.
А ваши? И ваша форма? Если бы была форма полиция, то я бы показала, но тогда бы вы умел говорить по-латышски!
Я не из полиции, я в гостях. Хозяин сейчас спит, ему нездоровится.
У русской свиньи русский лакей! пробасил старший, тоже с сильным акцентом, а молодой визгливо выпалил:
Чемодан, вокзал, Москва!
Ленинград не годится? прищурился Владимир, твёрдо решив тянуть время, сколько получится. И потом, полицию ведь и я могу позвать. Ещё рано, все спят, а вы так шумите.
Девица обернулась к своим спутникам и что-то сказала по-латышски. Старший было начал возражать, но она сделала жест ладонью вперёд и коротко закончила фразу. Потом снова повернулась к двери.
Я жду.
Я тоже.
Я жду десять минут, потом вызов полиция!
Через десять минут будет шесть. Законопослушная, не хочет шума в неположенное время. И какая ранняя пташка, что сама, что спутники её. Владимир закрыл дверь на замок без хлопка и повернулся в сторону комнаты, но Саша уже был на пороге прихожей:
Уйди! Ради бога! Выкрикнул ещё что-то не по-русски. Я их убью!
2. Беспощадное утро
Ранняя пташка на самом деле вовсе не ложилась спать. Они с матерью сидели друг напротив друга, а на журнальном столике между ними лежали документы. Даже самые старые из них Эгле видела за последние десять лет не один раз. Отец и мать доставали их по одному то явится пожелтевшая бумага из-за старого зеркала в шкафу, где она пребывала с незапамятных для Эгле времён между стеклом и доской дверцы, то возникнет старинная чёрно-белая фотография (коричнево-белая, если уж совсем точно) из-под переплёта обтрепавшейся книжки.
Эгле узнала об этих документах, когда окончила культурно-просветительное училище (латышское отделение, специальность режиссура массовых мероприятий), этот диплом давал возможность войти в районную экзаменационную комиссию по государственному языку. Те, кто был на фотографиях, и те, о ком говорили документы, помогли Эгле туда войти. Потому что на коричнево-белой фотографии был Эдуард Нагель, купец второй гильдии, владелец двух домов в Старой Риге и магазина со складом на рынке. Один из домов был отдан в приданое, когда фройляйн Эмма Нагель выходила замуж за капитана пассажирского парохода «Ганза», Петериса Гайгала на карточке он был как раз белым, в капитанской парадной форме, а прадедушка Эдуард был коричневым, во фраке.
Документы деда Петериса были самые потёртые от частого доставания, их никогда не прятали это он голосовал против Улманиса и встречал болотно-зелёных оккупантов гудками своего парохода не своего, не стал пароход своим, обещали деду Петерису долю в капитале пароходства, но не надо было заступаться за оборванцев-матросов. Зато новая, московская власть деду благоволила он остался капитаном, его избрали в городской магистрат, по-новому это называлось совет депутатов, и на войну его послали тоже капитаном. Вместе с пароходом, который уже не назывался «Ганза», а стал называться «Латышский стрелок». А когда тонет судно, то капитан остаётся на нём до последнего, и некому занести в судовой журнал весть о гибели капитана, и некому спасти журнал, если капитан не спас судна и не спасся сам. Значит, пропал без вести. Выживайте, семья, как сумеете.
Отец Эгле, Имант, для войны не подходил по возрасту, потому что только перед войной родился. Справку о том, что Эмма Гайгал, урождённая Нагель, и сын её Имант, сирота, отец утонувший капитан пассажирского парохода, по национальности латыш, являются фольксдойче, Эмма арийка на сто процентов, Имант же на пятьдесят, тоже на всякий случай хранили все эти полвека. Не дома. Где Эгле не знала, это было дело исключительно бабушки, Эммы Эдуардовны. Благодаря этой справке, добытой всё тем же Эдуардом Нагелем, Эмма Эдуардовна с сыном прожили войну, не бедствуя сверх меры.
Однако в сорок четвёртом, когда пришла пора определиться остаться или уехать, Нагели дружно принялись колоть бабушке глаза этой справкой, Имантовыми красивыми ботиночками и капитаном Петерисом как же, коммунист! Мы тебя пожалели, в управе не сказали, а то пасла бы ты у какого-нибудь бауэра свиней, как те голодранцы, на которых твой сумасшедший муж променял свою долю акций пароходства. Видимо, рассчитывалось, что бабушка Эмма будет от этого лучше понимать своё место. Но она вдруг вспылила и осталась. Никто не видел, чтобы именно Петерис утонул, сказала она, утонул пароход, а людей разбросало во все стороны, было лето, и наверняка многие выплыли, честная жена и хозяйка не имеет права бросить дом, если неизвестно, где муж иначе куда же он вернётся, когда вернётся? События вынуждали торопиться, поэтому прадед уехал, спасая что можно из оставшихся капиталов, а бабушка с отцом остались.