Да ладно вам, буркнул пожилой лысый дядька с клетчатыми от морщин лицом и шеей, это раньше считалось, что тут все вежливые Как же, культура, Прибалтика, наша советская заграница Вашу-то рубашку во что превратили? А брюки? О! И не пил вроде, а в глазах двоится. Молодые люди, они что, вас перепутали и через это сюда?
Тут давно всех перепутали, яростно выдохнул Саша: на него тоже навалились, затиснув в самый угол у двери.
Владимир насторожился и посмотрел на клетчато-морщинистого дядьку выжидательно, в упор, глаза в глаза иначе тут было нельзя. Сейчас назовут ту же фамилию, армянскую, вроде Мкртчян? Нет, это был артист. Но похоже. Похоже? Он похож на кого-то с армянской фамилией? Лучше бы с латышской, среди земляков хватало похожих на здешний люд, в массе белёсый или рыжий, худощавый, но
Нет, товарищи, это мне определённо мерещится. Один точно такой же у нас ведь уже есть?
Следователь доморощенный нашёлся, жёлчно бросил кто-то из толпы.
Вы бы лучше про автобус обещанный спросили!
А правда! У этого, новенького, ни усов, ни бороды, а так
Раздались смешки.
Ребята, вы договоритесь, мол, один тут точно по ошибке, его отпустят, а он потом другого вытащит!
Владимир попытался посмотреть на Сашу. Он видел плечо, щетинистую щеку, мягкую мочку уха, чёрные крупные кудри и всё, остальное от него загораживали соседи.
Похож, что ли? нерешительно спросил он у морщинистого.
Я первый, кто вам это сказал? Значит, не у меня, а у всей здешней полиции со зрением швах! Ну, так можно жить дальше хотя бы до автобуса
Все мы тут похожие, донёсся Сашин хрипловатый голос, все битые, рваные и для этих (неразборчивая раскатистая и злая фраза) не люди!
Это ты по-каковски? раздалось из толпы. Он по-ихнему умеет! Эй, там, поколотите в дверь, наш депутат изложит наши требования на государственном языке!
Я не смогу, сказал Саша тише и печальнее, это по-армянски
Повисло молчание, тяжёлое и неловкое, как перекосившаяся вешалка. Наконец кто-то далеко от двери выдохнул:
Какая страна была
И снова молчание. Время стояло на месте. Дышать было трудно будто бы воздуха не было, а вместо него какая-то несъедобная мякоть, не то вата, не то ещё что-то с кислым медным привкусом. Ноги ныли. Ныло всё тело от неподвижности. Иногда соседи Владимира, спросив разрешения, опирались на него, наваливались по очереди, и становилось ещё тяжелее; раза два и Владимир приваливался к соседу, но это не давало особого облегчения. Иногда со стороны окна доносился чей-то стон, неразборчивые бормотанья, ругань. По спине Владимира щекотно ползли капли пота. Хотелось пить. Ещё раз открылась дверь. Владимира сдавило так, что рёбра захрустели, и в комнатушку впихнули ещё троих, совсем подростков.
Восемьдесят было? спросил тот же щуплый.
Восемьдесят девять, ответил Владимир и вразброд ещё четверо-пятеро.
Ну, до автобус совсем мало остался, и дверь закрылась вновь.
Никто не расспрашивал ни у кого, кто за что здесь очутился. Из полдесятка обрывочных фраз, сказанных при появлении новеньких троих, Владимир уловил только, что они братья, что, когда их выселяли, мать упала в обморок, и они пытались добиться «Скорой помощи». В итоге приехала полиция, мать ещё живую велели везти в морг, а их на высылку в Россию. Все трое хорошо знали латышский. У старшего не хватало нескольких передних зубов, футболка с надорванным воротом была вся в крови. Потом впихнули старичка с жиденькой седой бородёнкой, потом Владимир перестал уж и удивляться, как ещё кто-то сюда помещается.
Зарешеченное окно заголубело сумерками, потом засинело. И тут снова раздались шаги в коридоре шаги чёткие, уверенные, не шаркающие, потом лязг ключа о замок.
Теперь, должно быть, тот же самый полицейский тщетно пытался открыть дверь тела тесно стиснутых людей не давали ей открыться. Владимир как мог старался податься, вжаться в соседей, как в переполненном трамвае в студенческие времена. Тело слушалось плохо, оно словно распухло, набитое этим ватным воздухом, и никак не желало гнуться и двигаться. Наконец, в семь загибов послав разом всех, кто был в комнате, дверь отворили уже двое полицейских тот самый и другой, длиннорукий, мускулистый и сильный на вид. Этот другой сразу заорал по-русски фальцетом:
Выходи, по порядку номеров рассчитайсь!
Первый, сказали у двери.
Выходи, по порядку номеров рассчитайсь!
Первый, сказали у двери.
Второй
Владимир оказался восемнадцатым. Мускулистый ткнул в спину и буркнул какое-то слово. Ноги не шли. Перед ним так же еле шаркал морщинистый в клетку дядька. Одной рукой Владимир поддерживал джинсы особых стараний это не требовало, джинсы были в облипку, другой опирался о стену. Как раз там, где он опирался, по стене шла грязная дорожка. Должно быть, много рук искало здесь опоры. Владимир стал стараться хвататься за стену чуточку повыше. Поворот коридора. Здесь уже был совсем другой воздух, Владимир стал ступать бодрее.
Против дверей того кабинета, куда Владимира привели утром из Сашиной квартиры, стоял стол. Там останавливали каждого. Остановился и Владимир, снова назвал фамилию и получил назад ремень, носовой платок, будильник, блокнот и паспорт. Кошелька не было. Стражам порядка надо на что-то жить. Ещё он получил бумажку, заполненную по-латышски и по-французски. С французским он был вприглядку знаком это оказался одноразовый загранпаспорт. Пропуск на депортацию. Один раз пересечь российскую границу в пограничном пункте Гребнева. Надо же, даже название русское, хоть это и на латвийской территории. С российской стороны Убылинка. Ну и имечко. Убыть и больше не прибыть.
А дальше была дверь! Синее вечернее небо, чуть более светлое, зеленеющее на западе, даже что-то похожее на звезду увидел Владимир, сориентировавшись и привычно взглянув туда, где должна была быть улица Радиотехникас, «Поповка», а дальше его дом. И был фургон. Хлебный, из него ещё пахло хлебом. Владимир увидел, как Саша подсаживает туда старичка с жидкой бородёнкой, одного из последних попавших, потом были ещё люди, потом влез он сам. Попадая в фургон, люди сразу садились на пол. Очень быстро фургон заполнился весь, произошла какая-то суета и перебранка снаружи, показалась голова щуплого низенького полицейского и выкрик:
Пять человек вынести кто лежит!
Саша встал и пошёл к выходу из фургона, перешагивая через людей, сидевших на полу. Тогда Владимир тоже выбрался наружу. За ним малый с разбитыми пальцами. Сунулись было оба младших брата, но старший остановил одного наружу вылез только средний. Ещё был малый старше Владимира, явно со строевой выправкой. Владимир пристроился идти с ним в ногу. Это было непросто ноги слушались плохо. Тот глянул одобрительно. Вот и та дверь. Навстречу полицейский волок за ноги человека с совершенно синим лицом, даже при еле тлеющем грязно-жёлтом свете лампочки в коридоре было видно, что лицо синее. Саша, пробежав последние два-три шага к ним бегом, взял этого человека под мышки и стал пятиться назад к выходу. Владимир и строевой зашли в комнату с зарешеченным окном света в ней не было. Так вот почему у окна головы стоявших не смыкались, понял Владимир. Там лежали.
Там и сейчас лежали на полу четверо нет, пятеро. Считая того, который полусидел, привалясь в угол. Строевик, так же, как Саша, под мышки взял ближайшего и поволок. Голова бедолаги свесилась, каблуки царапали пол, брюки съехали почти к коленям. Владимир глянул на среднего брата, вошедшего в дверь, показал на самого малорослого из лежащих. Сам взял под мышки полусидящего тот был грузен, одежда его до того, как её порвали могла бы претендовать на роскошь. В глазах замелькали цветные прочерки, как в неисправном телевизоре, но он волок и волок. Подросток растерянно полуспросил шёпотом, когда Владимир протаскивал свою ношу мимо:
А где же ведь женщин тоже выселяют
Может, другой фургон только успел пропыхтеть Владимир. Тащить горемыку в бывшем почти роскошном костюме было неподъёмно, но зато ноги повиновались всё лучше, даже в голове начали появляться какие-то мысли, точно она постепенно проветривалась, как из очень накуренной комнаты прядями и клочками выносится дым, и становятся видны очертания предметов. Парень надеется на встречу с мамой, это понятно, а вот на что надеялся Саша? Встать и пойти за ним было правильно, но что дальше? Он не простой Саша, он говорит по-армянски. А тот, рядом, морщины в клетку, почему он сказал, что нас перепутали? А тот ариец, белокурый, ни слова по-русски тот-то про какое введение в заблуждение про какое другое лицо какую фамилию он сказал? Саша не хочет ехать в этом фургоне хочет затянуть время? Он делец бывший кооператор Мысли ворочались тоже с трудом, как и ноги. Но строевик улыбнулся Вот фургон. Два фургона! Строевик уже тут. В этот фургон грузятся, кто стоял у окна. Еле шевелятся. Сколько же они так простояли?