Только подумала Матрена, заскрипели ступеньки на крыльце, кто-то вошел. Воткнула Матрена иголку, вышла в сени. Видит вошли двое: Семен и с ним мужик какой-то без шапки и в валенках.
Сразу почуяла Матрена дух винный от мужа. «Ну, думает, так и есть загулял». Да как увидела, что он без кафтана, в куртушке в одной и не несет ничего, а молчит, ужимается, оборвалось у Матрены сердце. «Пропил, думает, деньги, загулял с каким-нибудь непутевым, да и его еще с собой привел».
Пропустила их Матрена в избу, сама вошла, видит человек чужой, молодой, худощавый, кафтан на нем ихний. Рубахи не видать под кафтаном, шапки нет. Как вошел, так стал, не шевелится и глаз не поднимает. И думает Матрена: недобрый человек боится.
Насупилась Матрена, отошла к печи, глядит, что́ от них будет.
Снял Семен шапку, сел на лавку, как добрый.
Что ж, говорит, Матрена, собери ужинать, что ли!
Пробурчала что-то себе под нос Матрена. Как стала у печи, не шевельнется: то на одного, то на другого посмотрит и только головой покачивает. Видит Семен, что баба не в себе, да делать нечего: как будто не примечает, берет за руку странника.
Садись, говорит, брат, ужинать станем.
Сел странник на лавку.
Что же, али не варила?
Взяло зло Матрену.
Варила, да не про тебя. Ты и ум, я вижу, пропил. Пошел за шубой, а без кафтана пришел, да еще какого-то бродягу голого с собой привел. Нет у меня про вас, пьяниц, ужина.
Будет, Матрена, что без толку-то языком стрекотать! Ты спроси прежде, какой человек
Ты сказывай, куда деньги девал?
Полез Семен в кафтан, вынул бумажку, развернул. Деньги вот они, а Трифонов не отдал, завтра посулился.
Еще пуще взяло зло Матрену: шубы не купил, а последний кафтан на какого-то голого надел да к себе привел.
Схватила со стола бумажку, понесла прятать, сама говорит:
Нет у меня ужина. Всех пьяниц голых не накормишь.
Эх, Матрена, подержи язык-то. Прежде послушай, что говорят
Наслушаешься ума от пьяного дурака. Недаром не хотела за тебя, пьяницу, замуж идти. Матушка мне холсты отдала ты пропил; пошел шубу купить пропил.
Хочет Семен растолковать жене, что пропил он только 20 копеек; хочет сказать, где он человека нашел, не дает ему Матрена слова вставить: откуда что берется, по два слова вдруг говорит. Что десять лет тому назад было, и то все помянула.
Говорила, говорила Матрена, подскочила к Семену, схватила его за рукав.
Давай поддевку-то мою. А то одна осталась, и ту с меня снял да на себя напер. Давай сюда, конопатый пес, пострел тебя расшиби!
Стал снимать с себя Семен куцавейку, рукав вывернул, дернула баба затрещала в швах куцавейка. Схватила Матрена поддевку, на голову накинула и взялась за дверь. Хотела уйти, да остановилась: и сердце в ней расходилось хочется ей зло сорвать и узнать хочется, какой такой человек.
IVОстановилась Матрена и говорит:
Кабы добрый человек, так голый бы не был, а то на нем и рубахи-то нет. Кабы за добрыми делами пошел, ты бы сказал, откуда привел щеголя такого.
Да я сказываю тебе: иду, у часовни сидит этот раздемши, застыл совсем. Не лето ведь, нагишом-то. Нанес меня на него Бог, а то бы пропасть. Ну, как быть? Мало ли какие дела бывают! Взял, одел и привел сюда. Утиши ты свое сердце. Грех, Матрена. Помирать будем.
Хотела Матрена изругаться, да поглядела на странника и замолчала. Сидит странник не шевельнется, как сел на краю лавки. Руки сложены на коленях, голова на грудь опущена, глаз не раскрывает и все морщится, как будто душит его что. Замолчала Матрена. Семен и говорит:
Матрена, али в тебе Бога нет?!
Услыхала это слово Матрена, взглянула еще на странника, и вдруг сошло в ней сердце. Отошла она от двери, подошла к печному углу, достала ужинать. Поставила чашку на стол, налила квасу, выложила краюшку последнюю. Подала нож и ложки.
Рождественская книга ангелов
© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019
Саша Черный
Рождественский ангел
Подайте, Христа ради, милостыньку! Милостыньку, Христа ради!..
Никто не слышал этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слезы, звучавшие в словах бедно одетой женщины, одиноко стоявшей на углу большой и оживленной городской улицы.
Подайте милостыньку!..
Прохожие торопливо шагали мимо нее, с шумом неслись экипажи по снежной дороге. Кругом слышался смех, оживленный говор
На землю спускалась святая, великая ночь под Рождество Христово. Она сияла звездами, окутывала город таинственной мглой.
Милостыньку не себе, деткам моим прошу
Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала. Дрожа под своими лохмотьями, она вытирала слезы окоченевшими пальцами, но они снова лились по ее исхудалым щекам. Никому не было до нее дела
Да она и сама не думала о себе, о том, что совсем замерзла, что с утра не ела ни крошки Вся мысль ее принадлежала детям, сердце болело за них
Сидят они, бедные, там, в холодной темной конуре, голодные, иззябшие и ждут ее Что она принесет или что скажет? Завтра великий праздник, всем детям веселье, только ее бедные детки голодны и несчастны.
Что делать ей? Что делать? Все последнее время она работала, как могла, надрывала последние силы
Потом слегла и потеряла последнюю работу
Подошел праздник, ей негде взять куска хлеба
О, детки, бедные детки! Ради них она решилась в первый раз в жизни просить милостыню Рука не поднималась, язык не поворачивался Но мысль, что дети ее есть хотят, что они встретят праздник голодные, несчастные, эта мысль мучила ее, как пытка. Она готова была на все. И за несколько часов ей удалось набрать несколько копеек Несчастные дети! У других детей елка, они веселы, довольны в этот великий праздник, только ее дети
«Милостыньку, добрые люди, подайте! Подайте, Христа ради!»
И словно в ответ на ее отчаяние, неподалеку раздался благовест ко всенощной. Да, надо пойти, помолиться Быть может, молитва облегчит ее душу Она помолится усердно о них, о детях Неверными шагами доплелась она до церкви
Храм освещен, залит огнями Всюду масса людей веселые довольные лица. Притаившись в уголке, она упала на колени и замерла Вся безграничная, материнская любовь, вся ее скорбь о детях вылилась в горячей молитве, в глухих скорбных рыданиях. «Господи, помоги! Помоги!» плачет она. И кому, как не Господу, Покровителю и Защитнику слабых и несчастных, вылить ей все свое горе, всю душевную боль свою? Тихо молилась она в уголке, и слезы градом лились по бедному лицу.
Она не заметила, как кончилась всенощная, не видела, как к ней подошел кто-то
О чем вы плачете? раздался за ней нежный голос, показавшийся ей небесной музыкой.
Она очнулась, подняла глаза и увидала перед собой маленькую, богато одетую девочку. На нее глядели с милым участием ясные детские глазки. Сзади девочки стояла старушка-няня.
У вас есть горе? Да? Бедная вы, бедная!
Эти слова, сказанные нежным, детским голосом, глубоко тронули ее.
Горе! Детки у меня голодны, с утра не ели Завтра праздник такой великий
Не ели? Голодны? На лице девочки выразился ужас. Няня, что же это! Дети не ели ничего! И завтра будут голодны! Нянечка! Как же это?
Маленькая детская ручка скользнула в муфту.
Вот, возьмите, тут есть деньги сколько, я не знаю покормите детей ради Бога Ах, няня, это ужасно! Они ничего не ели! Разве это можно, няня!
На глазах девочки навернулись крупные слезы. Что ж, Маничка, делать! Бедность у них! И сидят, бедные, в голоде да в холоде. Ждут, не поможет ли им Господь!
Ах, нянечка, мне жаль их! Где вы живете, сколько у вас детей?
Муж умер с полгода будет Трое ребят на руках осталось. Работать не могла, хворала все время Вот и пришлось с рукой по миру идти Живем мы недалеко вот тут в подвале, на углу, в большом каменном доме купца Осипова
Няня, почти рядом с нами, а я и не знала!.. Пойдем скорее, теперь я знаю, что надо делать!
Девочка быстро вышла из церкви в сопровождении старухи.
Бедная женщина машинально пошла за ними. В кошельке, который был у нее в руках, лежала пятирублевая бумажка. Забыв все, кроме того, что она может теперь согреть и накормить дорогих ребяток, она зашла в лавку, купила провизии, хлеба, чаю, сахару и побежала домой. Щеп осталось еще довольно, печку истопить ими хватит.