Классик в сфере географии инновационного развития Марианн Фельдман посвящает статью личной привязанности к месту как фактору инновационной привлекательности. Она рассказывает, как один человек инвестировал в создание производства ресторанного оборудования премиум-класса в «небольшом город в беднейшем регионе беднейшего штата США» в Гринвуде в Миссисипи, и городок преобразился. Другой человек вернулся из престижного MIT в заштатный тогда Пало-Альто просто потому, что у него там осталась мама, в результате чего именно в его, Фреда Термана, гараже молодые Билл Хьюлетт и Дейв Паккард собрали свое первое устройство [Feldman, 2014].
Канадскому городку Монктон посвящены многие работы, обсуждающие «монктонское чудо»1: потеряв в 1980-е градообразующее предприятие, городок сумел обеспечить самые быстрые темпы роста среди городов своей «весовой категории» в немалой степени за счет того, что населяющие его франкоканадцы, потомки акадийцев, жителей разгромленной Акадии, французской североамериканской колонии, первой, еще до Квебека, перешедшей под британское управление мобилизовались для выстраивания новой специализации (начиная с развития двуязычных колл-центров и кончая расцветом местного университета). Для них борьба за экономическое процветание города была сродни реваншу за позорное изгнание.
Тут закономерен следующий вопрос: так можно ли вообще найти здесь хоть какие-то закономерности? Или все определяет личность, владеющая резиновыми сапогами и нужной харизмой? И нужно ли тогда вообще заниматься экономической географией, не лучше ли просто отдать все на откуп менеджерам, а усилия направить на воспитания деловых качеств? Нужно но нужно и понимать «площадку» применимости научных знаний. На мой взгляд, научные знания позволяют решать тем самым менеджерам вопросы регионального и странового развития эффективнее и, главное, дешевле (последнее слово, уверяю, услышит в Вашем предложении любой менеджер). Помню еще один разговор о строительстве небоскреба Нормана Фостера в сибирской столице, на вечномерзлых грунтах. «Я, говорю, не очень понимаю в грунтах и строительных технологиях, но хочу задать вопрос: разве это возможно?». «Я хорошо понимаю в грунтах и строительных технологиях, ответил мне собеседник, сибирский крупный девелопер, и вот что я Вам скажу: построить можно все, что угодно, и где угодно вопрос в том, сколько Вы за это заплатите». Примерно так и со страной: очевидно, что при современных технологиях можно построить «все, что угодно», зачастую сломав для этого все местные традиции, перестроив инфраструктуру. Пожалуй, наиболее экстремальный вариант здесь предложил нобелевский лауреат Пол Ромер это создать в отсталых странах «города хартии», с чистого листа и полностью организованные в традициях британского права [Ted Talks, 2009; Charter Cities Institute].
По идее, с тем, чтобы они выполнили роль своего рода «прививки», умелой рукой садовода, приживленной на местный институциональный «дичок», и далее «правильные» институты постепенно диффузировали бы, и подтягивали бы местную экономику. Однако можно с нобелевским лауреатом и поспорить, и, возвращаясь к нашей аналогии, все же не строить на вечной мерзлоте сразу небоскреб, а предлагать меры, более-менее адекватные местным условиям. Для слаборазвитых территорий зачастую главным толчком к развитию может послужить не внедрение «сразу» нанотехнологий, но строительство дорог то есть тех мер, через которые развитые страны прошли веке в девятнадцатом. Да мы и видим, что если Китай уже перешел к довольно инновационным технологиями, и его внимание сосредоточено на создании системы космических спутников и ледоколов, то ниша «made in China» активно занимается странами типа Бангладеш, для который швейный цех пока еще передовое производство, избавляющее от голода тысячи людей.
Здесь, правда, мы упираемся в важную проблему, обозначенную Эриком Райнертом это разная эффективность разных видов деятельности на определенном уровне развития мировой экономики. Самая лучшая в мире посудомойка никогда не станет зарабатывать больше посредственного программиста так стоит ли совершенствовать навыки посудомойки? Райнерт однозначно доказывает, что для обеспечения действительно прорыва в экономике стране стоит специализироваться на самых современных направлениях деятельности, а отнюдь не на тех, что «лучше получаются». И все же я поспорю: зачастую выращивание «самых современных» видов деятельности наталкивается на такие препятствия, что в попытке поймать «журавля в небе» страна рискует оказаться ни с чем. Полагаю, где-то лучше наладить «устаревшее» конвейерное производство, чем сразу нанотехнологии правда, отдавая себе отчет, что это ни одно конвейерное производство никогда уже не выведет страну в лидеры экономического развития и «прорыва» не обеспечит. Конвейер обычно появляется там, где нужно быстро увести страну от угрозы голода: именно в этом, по большому счету, причина появления пресловутого фактора «дешевой рабочей силы» крестьянские страны с большим населением, только-только прошедшие или проходящие демографический переход, резкий рост населения; старые технологии не обеспечивают производительности, достаточной для обеспечения все большего числа людей В Западной Европе здесь, помимо промышленной революции, к решению проблемы подключилась массовая эмиграция в Америки (причем буквально по мере прохождения демографического перехода: сначала Великобритания, затем Германия, Скандинавия, последней Южная и Восточная Европа) но и развитие трудоемкого промышленного производства было в соответствующий период очевидно уместно. В Юго-Восточной Азии этот характерный период наступил во второй половине XX века вот только в этот момент конвейер как таковой уже не был слишком передовой технологией и, хотя и способствовал резкому рывку экономики в местном масштабе, в мировые лидеры страны-сборочные цеха не вывел.
И вот тут-то и можно увидеть типологию стран (а на более детальном уровне и регионов) как систематизацию условий развития тех или иных технологических укладов. Пожалуй, именно система технологических укладов (по Кондратьеву, или, в актуализированном варианте в варианте Карлоты Перес [Perez, 1983]) дает наиболее адекватную базу для современной классификации стран не столько по уровню, сколько по типу развития: эти уже входят в шестой цикл, а эти «застряли» на третьем. «Диагностика» места страны в системе технологических укладов покажет сразу многое: производительность труда, уровень развития образования, инфраструктуры, а возможно, и многие социальные особенности.
Каждый технологический уклад требует определенных условий (ресурсы, инфраструктура) и соответственно, разные районы разных стран и сами страны получают (или не получают) преимущества с точки зрения размещения экономики данного уклада. Эта зависимость блестяще охарактеризована в уже «немолодой», но отнюдь не теряющей актуальности книге О. В. Грицай, Г. В. Иоффе и А. И. Трейвиша «Центр и периферия в региональном развитии» [Грицай, Иоффе, Трейвиш, 1993]. Третий цикл Кондратьева развитие мощный «бассейновых» промышленных районов, четвертый развитие индустрии «на пересечении транспортных путей». Третий цикл Урал и Кузбасс, Рур и Аппалачи, четвертый промышленные предприятия в Роттердаме и Гамбурге, в Марселе и, допустим, портовом Вишакхапатнаме. И тот, и другой не возможны без развитой транспортной сети, без достаточно дешевого транспорта (думается, четвертый цикл прямое порождение эры «мобильностей», описанной известным социологом Джоном Урри [Урри, 2012], и был бы просто невозможен без относительно дешевой нефти (или иного вида топлива, обеспечивающего достаточно дешевые трансконтинентальные сообщения). Пятый цикл: новые технологии, и новые ресурсы: не уголь, но человеческий капитал; на первый план выходят многочисленные «кремниевые долины».
И ведь не только инфраструктура по-видимому, и ценности как-то связаны со сменой уклада, не зря же Ричард Флорида писал о том, что в индустриальных центрах (34 цикл!) преобладают командные виды спорта, а в креативных сообществах как-то больше интересуют джоггинг и велосипед. Действительно: сопоставьте размещение хоккейных команд и крупных металлургических комбинатов совпадение не может не поражать.
Но не только факторы размещения и ценности закономерно, и научная мысль меняется сообразно этим факторам от одного технологического уклада к другому. Третий-четвертый циклы это время расцвета изучения транспортных потоков, концепций размещения «на пересечении транспортных путей». Это золотой век отечественной экономгеографии с ее концепцией территориально-производственных комплексов. Символ этого времени Череповецкий металлургический комбинат в точке «встречи» воркутинского угля и кольской руды. За рубежом его аналоги многочисленные портовые комбинаты.
Экономгеография пятого-шестого циклов совсем другая. Инновации более чувствительны к институциональным факторам, чем чугун и сталь, и не удивительно, что именно здесь возвращается внимание к «атмосфере Маршалла», обеспечивающей обмен знаниям, и к институциональным исследованиям в целом. Эволюционная экономгеография, институциональная экономика детище экономики пятого цикла, когда именно институциональные факторы, обеспечивающие возможности или невозможность генерации и усвоения инноваций, становятся важнее месторождений угля, а словосочетание «глобальные трубопроводы» (global pipelines) означает совершенно иное явление обусловленные социальными сетями межконтинентальные потоки знаний и инноваций.
И вот тут мы и возвращаемся к прикладной задаче стимулирования социально-экономического развития стран и регионов. По-видимому, в зависимости от местного набора инфраструктуры, ресурсов (включая человеческий капитал), ценностей нужны разные рецепты. Где-то нужны работы с диаспорами и мигрантами (да, это промышленная политика, точнее, «новая промышленная политика» по Д. Родрику [Замятина, Пилясов, 2015]), а где-то строительство новой железной дороги. Повторим, видимо, можно «привить» и «кремниевую долину» но уж больно это будет дорого и сложно в некоторых случаях (возможно, придется даже и изолировать ее от остальной территории чуть ли не в стиле ЗАТО, а заодно и предусмотреть «внутри» несколько иную институциональную систему2).