Серо-Чёрный - Лея Старцева 4 стр.

Медленно возвращаясь из забытья, от упования в размышлениях с доводами, он поднялся на ноги. Достаточно. Выбора нет, остается лишь расправив плечи напоследок полюбоваться. Ворот рубахи без того чудно сидел, но Нил решил перестраховаться грубым движением подчистил, избавляясь от пыли. Приподняв без того острый, пусть и с ямочкой, подбородок, никак не мог оторваться от себя. Хорошо выглядел, ничего не скажешь, боле того походил на только воспарявший от морозов ландыш. Как бы то ни было, часы уж бьют седьмой час. Гости собираются, слышно, как у сцены снуют люди, а это, в теории, должно радовать. Очередной холодный вздох, секунда передышки, и пора. Отлип наконец, и отстукивая ритм, Нил направился к закулисью. Изнутри потряхивало, но уверил себя лучше всяких похвал исполнит.

Переступив дверь, заметил, что музыканты уже на месте. Равнодушно кивнул коллегам, здороваясь, указывая на готовность к работе. Нельзя и бровью повести, заметит кто желвак лице пиши пропало. Так же, почитая себя тузом, подошел к микрофону. Красный театральный занавес, что не мудрено, еще закрыт. На фоне еле уловимые ухом переговоры, подготовка инструментов. Сердце замирало, не смотря на всю напыщенность, словно первый раз пред зрителями. Руки сжались в кулаки, а грудь наполнилась воздухом. Он прикрыл глаза в безвременном, тяжелом, ожидании. Открывать их нисколько не хотелось, лишь бы время застыло, да никак!

Небольшой просвет рябил в закрытые глаза, послышался скрип, за коим следовало открытие штор. Чувствовал трепет, но оглядеть аудиторию Нил был не в силе, покуда не еще прозвучали первые ноты. Мнилось, что пред ним окажется необъятное поле, далекие звезды или величайшие стебли деревьев настолько сердечной, но непередаваемой, была атмосфера массы. Она была незримой нитью, даже глядеть не стоило. Пахло чем-то съестным, а по коже, не смотря на теплоту в кафе, шли мурашки. Заревела скрипка, медленно вступали клавиши фортепиано, ногти исполнителя сильней впивались в собственную кожу. Тихо проглотив слюну, не спеша, Собакин приготовился влиться в жизнь, узреть патриотов.

Веселое вступление, будто чужое, совсем отторгалось мозгом. Больно не хотел стоять там, но, вскинув голову, продолжал это делать. Колотит, во рту пересыхает, а зрители аплодируют увертюре. Оперетта должна состояться! Как бы не старался, на висках Нила появилась испарина, и думалось ему все сразу обратили на то внимание. Однако произошло ужасное, самое неизбежное, о чем так долго он томился. На миг словно мир застыл, сердце остановилось и сталось жутко наконец разул очи, узрев наблюдателей. Темные глубины души содрогнулись и Нил абсолютно побелел.

Ему было совестно слышать веселую мелодию, покуда напротив, словно сговорившись, люди в военной форме. Они улыбались, завороженно выжидая, когда исполнитель подаст голос. Совершенно очарованные, глядели на него не иначе, как на близкого друга или настоящего народного исполнителя, коим, к сожалению, тот не являлся. Глаза аудитории, тем не менее, пусть сияли, да наполнены чем-то непередаваемым тоской и горечью. Так сказать, душа в них отражалась. Аудитория явно увлечена выступлением, будто совсем позабыв о собственных ранах, перевязках и утратах. Хватаясь за каждую секунду, жадно и рывками вдыхали воздух, словно любой день на вес золота. В частности, та страсть к жизни отражалась на инвалидах, на чьих телах навечно остался след кровавой борьбы. Присутствующие были обычными людьми, из плоти и крови, что не странно, но воспринимались Нилом как марионетки, играющие свои роли. Иногда мозгу сложно принимать происходящее как факт.

Сидящие за столами внимали чутко, не отвлекались на трапезу, а если кто и ужинал делал это тихо и осторожно. Подобная, казалось бы, незначительная деталь, не на шутку испугала Собакина, по спине его побежали мурашки. Охватил ужас, а приоткрывшиеся губы дрожали. В кабаре, где был вполне трудоустроен исполнитель, слушатели были другими. Совершенно другими. От подобного внимания становилось еще более печально, стыдно, ведь репертуар, как упоминалось выше, не подходил под вечер. Живые мелодии и веселые словечки, казалось, не к месту. Впрочем, и утопать в печалях среди тех, кому и так на жизнь того хватило, тоже не лучший вариант. Нужно надеяться, фляжник не глупый человек, знал, чего хотят слышать солдаты, хотя и на него полагаться не стоит. Настал момент делиться некогда веселым рассказом в стихотворной форме.

Кожа лица Нила краснела, однако под слоем белил с румянами сего было не заметить. Бросался то в холод, то в жар. Люди слушали с интересом, даже с улыбками, воспринимая историю как иронию над выпивалами. К слову сказать, сам ее «рассказчик» не углублялся в то, чего представляет. Он не мог давать отчеты о собственном исполнении, ведь, как мы помним, текста дело рук Саши. Есть смысл думать, что песня и есть насмешка по задумке автора, но быть уверенным в том никак нет. Собакин воспринимал стихотворение настолько прямо, насколько только можно.

Сталось совсем неуютно, словно взгляды зрителей направлены прямо в душу, будто видят насквозь жизнь певца. Охватила настоящая паника, но мужественно он держался, продолжая делать вид, что все отлично. По обыкновению, исполнители обязуются глядеть на аудиторию прозрачно, не вглядываться в лица, видеть толпу, а не конкретного человека. Делалось то с огромнейшим трудом по названной причине. Настоящая трагедия!

Все рассмеялись, словно волна хохота пронеслась по залу. Реакция вызвала неоднозначные эмоции, но они просто прочувствовали суть, чего сам Нил понять не удосужился. Пожалуй, ему нечего было делать, как продолжать петь, и к счастью, даже не запнулся, не растерялся. Тем не менее, он «оттаял», огляделся, надеясь, что потешаются над стихотворением, не над ним. Стоит ли думать, выливается ли на него негатив или причина в другом не знал. Годы в сфере не прошли в пустую. Мельком оглядел присутствующих, стараясь найти ответ. Идея стать посмешищем напрягала с каждой секундой сильнее.

Выступление проходит вполне себе, а голос его такой же глубокий, отличающийся свободой проявления, но думалось, мол, как мышь пищит. Отвлекся от размышлений на пару секунд, слова из уст, для Нила лично, совсем потеряли значение. В толпе разглядел он два манящих глаза, походивших на луну в затмении, форма их была схожа с крысиными. Обладательница имела красивое платье, но совсем не походящее на платье дам, с коими Нил имел свидания. Оно было простым, потрепанным, но милым, прекрасно подходящим к лицу незнакомки. Не одна она была одета так, среди людей в форме, но от чего-то мила глазу. Не впервой ему внимание свое к кому-то одному обращать, дабы девушки считали себя особенными, выдающимися среди других слушателей. Случай тот иной, и пусть губы зрительницы выкрашены в красный, а золотые сережки выглядят несколько вызывающе, сама она ангельское воплощение.

Дабы не подрывать свой профессионализм, старался не глядеть на нее, но манила так еще! Последующие песни были не такими, как казалось, позорными, и от некой несуществующей поддержки, шли плавно. Как певчий соловей в своей среде, наконец стало комфортнее. Народные воспринималось толпой легче чем авторские задумки, и, впрочем, каждого устраивала соответствующая атмосфера. Словно сливаясь воедино с пришедшими, боле не чувствовал себя одиноким, ненужным на сцене. Судя по всему, сталось лучше, но тревога присутствовала. Как лучик от огромного русского солнца, взгляд неизвестной помог твердо стоять на ногах. Случаются ж чудеса.

Несколько воодушевленный, ждал окончания выступления, дабы поговорить с ней. Чего хотел добиться? Не ясно, да и сам не знал. Умение общаться со слабым полом, думалось, поможет, только говорить то не о чем. Столик занимала одна, а место рядом, будто специально подготовлено. С нетерпением Нил ждал, когда закончится эта долгая и сложная игра. С ума можно сойти.

И вот, прозвучали последние ноты, пришло время откланяться. Громкие аплодисменты, теплые просьбы спуститься вниз. Это тоже несколько удивляло, даже пугало (люди ж те, ни одного человека прибили на фронте! вдруг чего?). Страх чувствуется, никогда нельзя позволить его себе проявить, проговаривал про себя Нил, спускаясь по ступенькам. Словно в сказочном вальсе звучали овации, приятно оглушая. Кто мог, подходили, таковых было не много, дарили цветы и пожимали руку. Искал в лицах смуглянку свою, она была рядом чувствовал. Среди слов, периферическим зрением, выслушивая каждого, никак не находил ее. Говорили важное, выражая благодарность за теплоту, за ощущение русской души внутри себя и гордости, видя столь «талантливых песельников». Вероятно, не знали они кем Нил являлся, но содрогнуть что-то смог, а это, надо понимать, о многом говорит.