Колька с шумом выдохнул воздух.
Да что же это такое! Он поднес пальцы к глазам и в неплотном сумраке коридора разглядел, что они дрожат. Где-то в середине груди появился противный ком, какой бывает, когда Хая Карповна вызывает к доске или когда надо слава Богу, редко разговаривать еще с кем-то из школьных учителей или с завучем. Ноги превратились в две огромные непослушные вареные сосиски, сосисы, подумал Колька, плюхаясь на жесткую банкетку рядом с корзиной с луком и все-таки включая свет. Бессмысленные сосисы, и мне надо хотя бы минуту посидеть, потому что, кажется, я сейчас свалюсь прямо на пороге и не смогу объяснить маме и папе, что произошло.
Знать бы еще, что именно произошло.
Колька поднял глаза и хмуро уставился на свое отражение. Косая челка прикрывала один глаз, а второй выглядел нездоровым и воспаленным, словно мальчик полвечера проплакал, да еще и растер глаза грязными руками. Под глазами синело. Уголки тонких губ были опущены вниз, а родинка на щеке мама всегда говорила, что она придает мальчику а-рис-то-кра-ти-чес-кий вид почему-то именно сейчас казалась чужой и неуместной на осунувшемся от тревоги лице. Колька уставился на заостренные скулы и синячищи под глазами. Кажется, он только сейчас понял, как много всего навалилось на него за последние месяцы.
Он вытер щеку и зажмурился. Вдох. Надо набрать в грудь как можно больше воздуха и почувствовать, как воздух наполняет живот, а потом, хотя это невозможно с точки зрения анатомии, и руки, и ноги. Как будто ты огромная надувная кукла. Потом надо представить, будто тебя проткнули иголочкой, и воздух будет выходить медленно, со свистом. Вот так. И снова вдох. Выдох.
Это Йося научил Кольку так дышать. При мысли о бывшем товарище у Кольки снова сжалось сердце, и ровный свист выдоха на долю секунды споткнулся на полувсхлип, но потом мальчик выровнял дыхание и постарался взять себя в руки. Плакать потом. Сейчас надо сделать так, чтобы голос не дрожал, а голова не кружилась до тошноты, когда он войдет в дом и расскажет родителям, что Дина потерялась.
Из дневника Кольки
3 мая 2011 года
Сегодня Карцеровна снова поставила мне двойку, хотя я сделал доклад по окружайке.
Я читал всё по этому уроку в учебнике и в энциклопедии, а еще мы посмотрели фильм про Гагарина и папа нашел мне крутые видео про космонавтов и конструкторов космических кораблей. Мне не хотелось писать про Гагарина, потому что все решили писать про Гагарина, даже Йося. Он правда классный. Юрий Гагарин, я имею в виду, а не Йося. Йося тоже классный, сегодня мне трудно формулировать, потому что я очень расстроился и сейчас переживаю. Попробую подышать и успокоиться, а то сейчас хочется реветь.
Дописываю позже. Так вот, я хотел сделать доклад не про Гагарина, потому что про него и так много статей и фильмов и все будут писать о нем. Я решил рассказать про Валентину Терешкову, потому что про нее знают меньше, а еще она девчонка, ну то есть женщина, но женщина, которая летала в космос это так круто! Интересно, знает ли сама Карцеровна про Терешкову? Мне иногда кажется, что, хотя она и считается нашей учительницей, она умеет только орать и лупить линейкой по столу так, что получается противный звук, от него ушам больно. И мне становится стыдно, потому что ведь это взрослый человек, она должна учить детей так, чтобы им было интересно, а она только орет.
Я написал доклад, папа мне помогал, и мне было ужасно интересно это делать. Нам ведь задавали доклады про космонавта или про конструктора кораблей НА ВЫБОР!!! А не только про Гагарина. Так было задано! И когда Карцеровна меня вызвала, я заранее дышал, мне так хотелось смочь прочитать то, что я подготовил, я надеялся, что ребятам тоже будет интересно про женщину в космосе. Но всё вышло как всегда. Мне снова стало плохо, так плохо, что я думал, Карцеровна отведет меня в медпункт, как в тот раз, чтобы мне там дали подышать из вонючего флакона. Лучше бы она отвела. Потому что в этот раз она только сказала, вот, Левандовский снова ничего заданного не сделал, и посадила меня с двойкой на место. Она сама взяла мой доклад, посмотрела на начало и начала орать, что почему там про какую-то Терешкову, хотя она задавала про Гагарина. А ребята загоготали, когда Карцеровна отвернулась, в меня снова полетела жвачка, и потом они на перемене ржали на всю школу, что Левандовский написал про тетку, хотя надо было про великого космонавта Юрия Гагарина. Мне так обидно это вспоминать, и я знаю, что всё сделал правильно, и я знаю, что двойка это неважно, потому что я теперь все равно знаю больше них, и мне хотелось бы, чтобы женщины были такими, как Терешкова, или как мама, или как бабушка Ханна, а не как Карцеровна.
И потом Йося меня утешал, когда нас отпустили. Он попросил мой доклад прочитать и сказал, что он все равно классный. И что когда все смеялись, он не смеялся, даже когда Вадик ткнул его ручкой в спину и сказал ему что-то обидное про то, что Йося дружит с аликафреном или как-то так. Я не помню слово, Йося сказал, что ему необидно, что мальчики говорят дурацкие вещи. За меня обидно, а за себя не обидно.
Йося тихий и тоже любит жуков и цветы, и это наш с ним секрет.
Мы подружились, когда в конце первого класса столкнулись на перемене за школой, где розы. Я помню, что пришел туда побыть один, а там сидит Йося на корточках и разглядывает розу. Йося только одну неделю в том году у нас учился, они тоже переехали из Одессы, как когда-то мама и папа. И я не знал, что у меня будет друг, потому что я привык, что у меня здесь нет друзей в школе, только Дина мой друг, но Дина всегда занята в Одессе.
Я стоял и смотрел, как Йося сидит рядом с розой, а он посмотрел на меня и сказал, ты знаешь, сколько у роз лепестков? Он сказал, что пробует посчитать и понять, у всех одинаково или нет? И мне тогда стало тепло внутри, я подумал, что мы можем с ним поговорить про розы, и это стал мой первый друг в школе. Потом начались каникулы, и мы стали гулять вместе, и я показал ему карьер. И ручей. И секретное дерево, куда можно залезать.
А про розы мы потом вместе узнали. Оказывается, есть куча разных сортов, и лепестков может быть от пяти до 128!!! Там за школой росли простые розы, не очень махровые, а у нас в саду есть другие сорта, где прямо очень много лепестков.
Вот я вспомнил, как мы подружились с Йосей, и мне сейчас уже не так грустно. А еще я знаю, что мама и папа всё знают про то, что я сделал хороший доклад и что я просто плохо себя чувствую, если надо читать вслух. Они не расстроятся двойке, а папа вообще сходит к директору и опять скажет, что Карцеровна дура. То есть он не скажет, что Карцеровна дура, но, наверное, попробует это вежливо объяснить. Но он уже пытался, а другой училки здесь пока нет. Вот бы Карцеровну поменяли на новую училку! Можно ведь как-то по-хорошему. Пусть Карцеровна поедет поработать в другом городе. Например, в столице! А к нам приедет кто-то новый, и пусть это будет такая женщина, как Терешкова. Ведь люди переезжают в разные города и пробуют разное.
Мама мне рассказывала, что она сразу после училища уехала в столицу, чтобы стать лучше и научиться еще всяким классным вещам. Карцеровна могла бы тоже поехать в столицу поучиться обращаться с школьниками.
Всё, мне пора!
Одесса, июль 1998 года
На первый взгляд кажется, будто время не заглянуло в этот двор ни разу за четырнадцать лет.
Солнечный свет так же неспешно проходит свой путь от увитой виноградом стены к лавочке в углу, где вечером соседи, которые днем успели побыть кто таксистом, кто портовым рабочим, кто продавцом, а кто ишь, Наум-заум лаборантом в химфарминституте, начинают веселую перебранку под стук пивных бутылок и костяшек домино.
На почтовых ящиках, местами облупившихся и поржавевших, выведены всё те же фамилии. Всё так же сушится белье на веревках, натянутых поперек двора, словно кто-то специально хотел создать замысловатый лабиринт из сорочек, семейных трусов и простыней.
По лабиринту семенит Таня Павловна: ей приходится вставать на цыпочки и даже иногда подпрыгивать, чтобы снять прищепку с верёвки. С бельэтажного балкона Нахамкисов доносятся те же хохот и брань Но вот и что-то новое: в паузы между смехом и низкочастотным ворчанием встревают детские голоса. Можно различить неловкий мальчишечий басок кажется, у кого-то начинает ломаться голос, и причитание потоньше, и, наконец, младенческий требовательный крик. Этот младший, кажется, решил, что имеет право самого громкого голоса не только в семье, но и во всем дворе, а то и во всей Одессе. И с ним все согласны: остальные голоса сменяются на воркование, и наступает кратковременная идиллия. Идиллия длится примерно две минуты сорок секунд. Потом Таня Павловна наступает на хвост рыжему коту, и двор оглашается утробным воплем.
Презрев сорочки, трусы и Таню Павловну с бельевой корзиной, прямо сквозь лабиринт, чудом не запутавшись в белье, проносится мальчишка в драных джинсах, футболке adidas и с маленьким магнитофоном в руках. Из магнитофона кто-то хрипло агонирует под визг электрогитары. Таня Павловна качает головой, фыркает и наконец направляется к своей двери, смешно прижимая к животу бельевую корзину. Поднимает голову и кричит: