«Вылепи воздух, облекающий мое тело»
Вылепи воздух, облекающий мое тело,
Пока узурпаторы прогресса не облекли его в саван
Струи дождя свирепствуют оголтело,
Губы мои, открываясь, исторгнут: «Мама!»
Падая на грудь немощной бедной птице,
крылья раскрывшей мне как объятья,
бережно сушу ее проливное платье,
чтоб ей дать приют в душе своей, в островах,
куда не летит проклятье
из природно водного урагана,
выдрессированного в мире терний,
где была дана ей страсть защитить меня от обмана,
устрашить во имя спасенья.
Обойди ее, беда, отведи простуду,
Отгони печаль и боль, исцели малиной.
Я печалить мою птицу не буду,
Стану ей Купиной Неопалимой.
«Зеленый бархат пишет фон весны»
Зеленый бархат пишет фон весны
Рождает заново людей и листья,
Рождает воду неба, глаз, да кистей
соцветья, чьи коробочки тесны.
Всё внове. Режет надвое капель
небесную
законодатель влаги,
и оседает на края бумаги
то, что ее разрушит, бессловесную,
готовую безропотно впитать,
с тем уничтожив. Даже не восстать.
Впитает сны и тополиный гул
Всех лопнувших в одномоментье почек,
Диктующих по лужам между строчек
Свой текст изгнанья. Ветра караул
Подхватывает вас под локти. Вы сутул
И неказист, идете по бульвару,
Теряя крыльев огневую пару
И времени подержанную тару,
И мыслимый на струнах ветра стул,
Гитару и пюпитр. Такой разгул
Сродни рыдающему урагану,
Сносящему дома и страны в свару
Из мелк0листовых реклам, афиш
Того, что только лишь произросло,
Как выпрастало лепестки наружу
Из уголка , наделало вдруг лужу,
И в пляс по ветру!
В мире всё на слом,
Когда весна палит прямым углом
И мечется пыльцой на километры.
«Тихо бабки щебечут на своем родниковом наречье»
Тихо бабки щебечут на своем родниковом наречье,
Полведра слез налили обопьешься, попробуй, разжуй!
На Россию поклепы Тугарина бесчеловечны
Сам дурак, знамо дело, кто таращится оболдуй!
На закаты помолимся и восходы,
На огни над домами на крышах и мотыльков
от сухой мерзлой ветки
лист прошлогодний услышим
тихо Болдино вспомним, Сан Сергеича будь здоров!
Пандемийное братство за нас уже отстояло
И малину в июле, и в августе молоко
Ну, теперь только солнышка выждать и у постового
Полосатую палку на рыжую заодно
поменять.
Мы контактные линзы Европы,
Через нас она смотрит по круглым окошкам кино,
Как мы браво живем сахар снижен, картофель завышен,
Вместо песен ням ням и бай bau.
Кошаки, запевай!
Колыбельную маме споем!
Раз два три пять шесть семь
Здоровеньки булы хлеб вам всем!
«Пух летит, снегопух, как мечта, озаренная детством»
Пух летит, снегопух, как мечта, озаренная детством.
Толчея облаков припасает секреты наследство
слитки солнца в пылающей лодке фантазии.
Поднебесные замки подобие эвтаназии
и не надо башкой шевелить в колокольчиках клоуна,
здесь мой дух имплицитен, и оживает в материи
В ожиданье показа готовой мистерии
И движенья, открытого Робертом Броуном.
В наблюденьях за небом случается не предвиденное:
Дверь срослась со стеной автоген не поможет.
И балда, отдыхая медузой на облачном ложе,
Выдыхает историю, в жизни народа увиденную.
И балда с лабудой проболтают полжизни о бусах
фонарей раз уж Ленин вкрутил лампу смысла с горошину
в потолок всех избушек, там пол, да и тот перекошенный.
В черной бане балды изучаются меры и вкусы,
В белой бане салаты в лохани покрошены
смысл вещей в изученье лица скоморошины.
«В сиреневом бреду, в тенистой ляпоте»
В сиреневом бреду, в тенистой ляпоте
Неистовый родник, печалься обо мне,
Пройди насквозь небес в сердца моих людей,
Их выведи ко мне среди других затей.
Ты знаешь, где меня искать, а где нельзя,
Где, жизни торопя, идет печаль моя,
Канатом перетрет ступени о причал,
Так что стропил не знать и не гореть свечам.
В сиреневом бреду о жизни неземной,
Где мне доступней свет, где выйдет вон юдоль,
И одинокий луч узнает параллель,
идет насквозь меня. Ты губишь. Пожалей.
Вкрути же солнце среди черных туч,
и прекрати грозу, я знаю, ты могуч.
И флейта и свирель настигнут, разберут
на музыку небес печали не на лом,
и разобьют мне грусть на крошки важный труд,
она пытала, жгла меня, брала в полон.
Не видела себя, не верила судьбе,
Теряла оберег в сиреневом дожде,
А трепет листьев мог предотвратить в пылу
Незримый перелом в потерянном дыму.
Посвящение писателю Светлане Василенко
Посвящение писателю Светлане Василенко
Невероятна грусть на склоне дня:
Дождь, крики чаек, западня
Из ощущений расставания.
Не вычитает расстоянье,
И мир души наполнен добротой,
Мне принесенной в жизнь простой
Улыбкой, пониманьем и сияньем
добра. Я выключаюсь в черновик,
но пишется по-белому. Родник
и грусть восполнит, и благоуханье,
и царственно могучее крыло,
осенена которым. Естество
надмирно принято. Осанна!
Пусть Вам благоволящий бог дорог
Пришлет ко мне таинственный виток
пути. И встреча озарит, как счастье.
О, бог дорог! Верни ко мне крыло,
Оно как-будто рядом, и светло,
И свет души как первое причастие.
19 июн. 22 г.«Хаос бездушия жрет мое время»
Хаос бездушия жрет мое время
Топает лошадью в комнатах гула,
Это комбайн пылесосомотора
И винтовая архитектура
Медленноверной шурупозакруткой
Ввинчивает в крылья метры металла.
Ангел терпенья фарфоровохрупкий,
Не упади, шаткой полки халтура
Вздрагивает. Слон танцует в подвале
Вальс, гибким хоботом вьется по горлу,
Сдавливая заодно и сердце,
Быстро сминает в лепешку корону,
Чтобы свое проявить иноверство.
Как заглушить пылесос и топот,
Выжить в тотальном росси ремонте?
Бог чтоб услышал мой гневный ропот,
Дал белой обуви пару, Ле Монти.
Мне б улететь на другую планету
Без обезьяноподобных кластеров,
Без синхронии экспериментов
В недрах судьбы, как в стержнях фломастеров.
«В век геноцида и глобального грабежа»
В век геноцида и глобального грабежа
Организаторские флажки дрейфуют по ветру
И выделяют ковид-носящий спрей,
Сервис на высоте! Беги поскорей
Хроносоносцы бога несут стилетно.
Проинфицируйся наглостью, съешь с ножа,
Будет, кому горло твое зажать
Фразы добра на людях уже запретны.
Переложи славу на сопляков
Спермочиханье выключено в бумагу.
Живописанье указов прямо по флагу
В форме искусства дрессировка шнурков,
Лапшесвисанье наушное под стилягу
Ложь, всюду ложь забивает пазы углов.
Лучик, ты выберешься из лазерных шлюх?