Так продолжалось в течение трех месяцев. Одним ужасным утром несколько старших ребят, пока остальные мальчики еще спали, приблизились ко мне и сорвали с меня одежду. Но прежде чем они успели что-либо сделать, вошел Константин, социальный работник из детского дома 51, который приехал, чтобы забрать меня. Тогда я совершенно не задумывался над тем, почему он оказался там именно в тот момент и Кто позаботился обо мне, я был просто благодарен за такой исход дела и радовался своему избавлению.
Когда я вернулся в детский дом, меня познакомили с тремя новыми воспитателями. Одного из них звали Владимир Юрьевич. Он был нашим преподавателем танцев и отцом двоих взрослых детей. Ему очень нравились маленькие мальчики, и хотя, насколько я знаю, его нельзя было обвинить в растлении малолетних, он всегда прикасался к ребятам неподобающим образом. Он тоже ненавидел меня и Эдика и называл нас аристократами. Ему не нравилась наша чистоплотность, манера одеваться и то, что мы, в отличие от других мальчиков, не пили спиртное, не курили и не ругались. Все это просто выводило его из себя. Владимир Юрьевич, как и многие советские мужчины того времени, был любителем выпить и часто приходил в детский дом в нетрезвом состоянии. Он продолжал выпивать и в течение рабочего дня. Следующим летом он стал одним из руководителей нашего лагеря, где целыми днями прикладывался к бутылке на протяжении всей смены.
Однажды вечером во время лагеря все воспитатели были на берегу озера и выпивали там, а дети уже легли спать. Здание, в котором мы жили, было построено во времена Второй мировой войны. С тех пор его ни разу не ремонтировали, только покрывали очередным слоем краски. Сложно представить, сколько таких слоев накопилось со времен войны.
Воспитатели вернулись около 4 часов утра. Один из них оставил горящую сигарету рядом с работавшим электронагревателем. Маленькая искра тут же превратилась в полыхающее пламя, которое охватило все здание. Я слышал женские крики во дворе: «Пожар!» Один из воспитателей ворвался к нам в комнату и крикнул, чтобы мы немедленно выбегали наружу и не брали ничего из вещей. К счастью, все спаслись, и никто не пострадал, но огромное трехэтажное здание сгорело меньше, чем за полчаса.
Владимир Юрьевич и его жена выскочили из своего корпуса и поспешили по направлению к горящему зданию. Женщина, отвечавшая за сохранность лагерного имущества, кричала: «Спасайте матрасы!» Это было в духе человека советской эпохи переживать о матрасах, в то время как жизни 60 детей находились в опасности.
После пожара лагерь был официально закрыт. Дети из семей, приехавшие в лагерь по путевке, могли вернуться домой, но нам, детям из детского дома, было некуда возвращаться, поэтому мы были единственными, кто остался там на последний месяц. Наши вещи сгорели, и мы остались в том, в чем выбежали во время пожара. Нас перевели в другой корпус. Оставшиеся недели мы провели, убирая мусор на месте пожарища и отчищая остатки здания. Светлым пятном для нас была возможность каждый вечер купаться в реке после тяжелой и грязной уборки.
Одна из наших воспитательниц была прихожанкой православной церкви. Узнав, что я интересуюсь церковью, она стала брать меня с собой, когда направлялась на служение. Это была старая православная церковь по другую сторону озера. Нам приходилось обходить его кругом. Вся дорога занимала около часа. Впервые за несколько лет у меня появилась возможность посещать церковь, чему я очень радовался. Однажды во время одной из таких прогулок вокруг озера воспитатель предложила мне стать духовным наставником для других ребят из детского дома. Она спросила, не хочу ли я поговорить со священником о том, чтобы стать крестным отцом для некоторых ребят. Я охотно согласился.
Я встретился с батюшкой, который объяснил мне, что, чтобы стать крестным отцом, мне нужно подготовить ребят к водному крещению, рассказать им, почему это так важно. Он дал мне с собой маленький молитвенник, чтобы я мог читать и заучивать молитвы. Мы договорились, что в следующую пятницу вечером я приведу с собой ребят, которые пожелают принять крещение. Они исповедуются, а в воскресенье смогут принять водное крещение. Я отнесся к этому заданию очень ответственно. Я выбрал тринадцать ребят и убедил их исповедоваться и принять крещение.
Вскоре после этого наше пребывание в лагере закончилось, и мы вернулись в свой детский дом. Я все так же серьезно относился к своей роли крестного отца и считал, что должен заботиться о духовном росте своих крестных детей, хотя совсем не понимал, что это значит.
Вскоре после этого наше пребывание в лагере закончилось, и мы вернулись в свой детский дом. Я все так же серьезно относился к своей роли крестного отца и считал, что должен заботиться о духовном росте своих крестных детей, хотя совсем не понимал, что это значит.
В число моих крестных детей входила Таня, моя одноклассница, которая относилась к категории социальных сирот. Ее мать страдала алкоголизмом и была лишена родительских прав, а отец был инвалидом. Он имел законные родительские права, но не мог заботиться о Тане по состоянию здоровья, поэтому она жила в детском доме, а выходные проводила с ним.
Однажды в понедельник она не вернулась. Когда воспитатели позвонили ей домой, ее отец сказал, что она утром села на автобус, направлявшийся к детскому дому.
Через две недели ее тело нашли в придорожном кювете. Ее изнасиловали и нанесли больше десяти ножевых ранений. К тому времени, когда тело обнаружили, до него успели добраться животные. Лучшей подругой Тани была Света (моя первая любовь). Ей пришлось отправиться со следователями, чтобы опознать ее тело по жалким останкам. Света с трудом узнала ее по маленькому кольцу на руке.
Тем вечером я отправился в православную церковь и по традиции поставил свечу за спасение Таниной души. Я хотел заказать панихиду, но мне нечем было заплатить, и мне отказали. Я почувствовал, как на мои плечи обрушилась неимоверная тяжесть. Я знал, что другие дети будут искать у меня духовного руководства, поддержки и утешения во время жизненных потрясений, но понимал, что ничего не могу им предложить.
Мы поехали на кладбище всем классом. Таня была воспитанницей детского дома, поэтому места на кладбище в черте города для нее не нашлось ее хоронили в Ленинградской области. Для ее маленького тела долго не могли найти гроб, а когда нашли, оказалось, что и он слишком большой для 13-летней девочки. Воспитатели детского дома, родители Тани и мы были единственными, кто провожал ее в последний путь. Мы вынесли огромный гроб с ее телом из морга, погрузили его в наш автобус и отправились в долгий путь к месту ее последнего покоя.
Мои одноклассники стояли вокруг могилы и в замешательстве смотрели на меня. Я поставил на ее гроб свечу, прочитал молитву «Отче наш» единственную молитву, которая пришла мне на память в тот момент, и горько разрыдался. Убийство Тани разбило мне сердце, кроме того, меня мучила мысль, что я не смог стать духовным лидером для ребят. Несмотря на «духовность» и обряды, с которыми я познакомился, религия не смогла предложить мне ничего в тот критический момент, и я, в свою очередь, не мог предложить ничего другим. В тот день я отвернулся от церкви и устремился во тьму, отчаяние и безнадежность.
Примерно в то же время усыновили Сашу, одного из моих одноклассников. Это событие глубоко потрясло нас, несмотря на то, что мы никогда не говорили о возможности усыновления, а я после своего печального опыта и думать об этом не хотел. Было не только трудно терять кого-то из нашей «семьи», но и осознавать, что у него теперь есть родители, а у нас нет. Во время отъезда Саши в свою новую семью родители еще одной моей одноклассницы восстановили свои родительские права и забрали ее домой.
Мне стоило порадоваться за этих детей, но я был совсем не рад. Напротив, это вгоняло меня в еще большую печаль и тоску. Еще больше усугубило ситуацию известие о матери моего друга Миши, которую нашли в своей квартире мертвой. К моменту, когда ее обнаружили, она была мертва уже целый месяц. Миша очень тяжело пережил эту потерю. И снова я обнаружил, что у меня нет ни слов утешения для моего друга, ни ответов на его вопросы. Миша остался круглым сиротой, как и я.
Я стал замкнутым и нелюдимым. Меня часто душили приступы плача, которые я не мог контролировать. Однажды на дискотеке в летнем лагере, когда все веселились и танцевали, я забежал на сцену, замотался в большую портьеру и просто рыдал. Я проводил много времени в своей комнате, пребывая в раздумьях. Я утратил всякую надежду и не видел никакого смысла в своей жизни. Помню, как я думал: «Зачем я родился? Какой в этом смысл?» Наш детский дом находился на берегу реки, и я часто в одиночестве сидел на набережной и плакал. Там, на берегу, я стал искать способы покончить с собой. Я думал о том, чтобы утопиться в реке, пытался задушить себя собственными руками и однажды веревкой, но терял сознание до того, как мне удавалось что-либо с собой сделать.
В тот год моим ангелам-хранителям пришлось потрудиться больше положенного. Я пролежал в больнице целый месяц из-за случайной передозировки лекарств. Сразу после этого я провел 4 месяца в психбольнице. И хотя мне удалось вернуться в детский дом к своим товарищам, моей любимой воспитательницы больше не было рядом. Еще до окончания года я попал в приемник-распределитель и провел там три ужасных месяца. Я быстро вознесся до роли духовного наставника для других ребят, но так же быстро потерпел крах. Религия подвела меня в самый ответственный момент, как и все остальное в этой жизни. Никакие размышления и воспоминания о религиозных ритуалах не могли принести даже малой доли успокоения моему сердцу или понимания разуму.