набрал на клавиатуре sinemensura и, ощутив прилив адреналина подобно пирату, сумевшему отпереть сундук с вожделенным сокровищем, погрузился в чтение самой захватывающей из всех прочитанных им доныне историй.
I
Феррарская война
Ноябрь 1482 годаВ тот суровый вечер порывы студёного ветра, остервенело хлеставшего башенные зубцы за́мка Сан-Джорджо, не могли сравниться по силе с бурей страстей, бушевавших в его кипящих недрах.
Шёл месяц ноябрь 1482 года от Рождества Христова, Мантуя была морозной и пустынной. Беатриче лежала на постели в собственных покоях, отрешённо устремив пристальный взгляд на императорских орлов, изображённых на потолке. Внезапно поглотившее её разум воображение и мысли неподобающие даме её ранга граничили с непристойностью. Беатриче знала, что как только шумная трескотня слуг герцогов Гонзага покинет бельэтаж, приедет он обворожительный дипломат, всецело завладевший её рассудком. Его нисколько не беспокоило (если даже не сказать «было на руку») неосмотрительное отсутствие помолвленного с Беатриче её кузена: вот уже два дня, как молодой маркиз вместе со своим отцом сражался под городскими стенами Феррары, доблестно защищая знатный род дЭсте, которому угрожали венецианцы под командованием графа Роберто ди Сан-Северино.
По сути события развернулись следующим образом. Джироламо Риарио, алчный правитель И́молы и Форли́, заручившись высоким покровительством собственного дяди, папы Сикста IV, провозгласил своей целью в короткий срок захватить герцогство, принадлежавшее Эрколе дЭсте, и сумел убедить дожа Венеции в необходимости развязать войну против Феррары, виновной в том, что с некоторого времени она начала представлять угрозу монополии Венеции в торговле солью на территории Поле́зине.
Династия дЭсте известная своей изысканностью, но отнюдь не искушённая в военных вопросах, недаром в своё время породнилась с Неаполитанским королём (Эрколе был женат на дочери Фердинанда Арагонского, Элеоноре). Кроме того, дЭсте сумели найти союзников в лице правителей прилежащих итальянских территорий, среди которых, наряду с остальными, был Людовико Мария Сфорца по прозвищу Моро, которому ещё задолго до этих событий герцог Феррары пообещал отдать в жёны одну из своих дочерей.
Таким образом, весь полуостров вскоре раскололся на два враждующих лагеря. С одной стороны Папское государство во главе с Сикстом IV, И́мола и Форли́ под предводительством Риарио, Венецианская и Генуэзская республики, Маркграфство Монферрат и Графство Сан-Секондо-Парменсе; с другой Герцогство Феррара, управляемое Эрколе дЭсте, Неаполитанское королевство Фердинанда Арагонского, Миланское герцогство Лодовико Моро, Мантуанское маркграфство Федерико Гонзага, Герцогство Урбино, которым правил Федерико да Монтефельтро, Синьория Болонья, где в то время у власти стоял Джованни Бентивольо, и, наконец, Флорентийская республика Лоренцо де Медичи.
К началу осени венецианские войска добились значительного превосходства: завладели Ровиго, взяли в осаду Фикароло, захватили Ардженту и теперь сомкнули осадное кольцо вокруг Феррары. Ситуация для защитников герцогства дЭсте ещё более усложнилась, когда в сентябре умер от малярийной лихорадки самый опытный полководец антивенецианской коалиции, знаменитый Федерико да Монтефельтро.
Совершенно неожиданно, глава католической церкви, который тем временем нанёс поражение неаполитанцам под Кампоморто, без видимой на то причины решил положить конец военным действиям и вступить в переговоры с неаполитанским королём. Дело в том, что Людовико Моро, пустив в ход дипломатические средства, сумел убедить ближайших советников папы римского, что стремительная экспансия Светлейшей Республики Венеции в Северной Италии угрожала перерасти в серьёзную опасность не только для Милана, но и для Рима; следовательно, продолжать эту дорогостоящую войну лишь ради того, чтобы ублажить безрассудные амбиции Риарио, безусловно, не было выгодно ни одной из сторон.
К несчастью, Венеция, предвкушая близость окончательной победы, как и следовало ожидать, нисколько не намеревалась ослабить хватку, а наоборот, желала довести дело до победного конца до наступления суровых холодов.
И в самом деле, в тот день её армия, воспользовавшись неосмотрительными действиями противников, должна была начать новое наступление с севера, против позиций войск Франческо Гонзага, изо всех сил старавшегося устоять неприятельскому натиску, сосредоточившись как никогда на оборонительной стратегии и совершенно не подозревая о том, что́ вот-вот должно было произойти в наполненных благовониями комнатах его прекрасного дворца
И в самом деле, в тот день её армия, воспользовавшись неосмотрительными действиями противников, должна была начать новое наступление с севера, против позиций войск Франческо Гонзага, изо всех сил старавшегося устоять неприятельскому натиску, сосредоточившись как никогда на оборонительной стратегии и совершенно не подозревая о том, что́ вот-вот должно было произойти в наполненных благовониями комнатах его прекрасного дворца
Лишь два удара в дверь Они прогремели для юной влюблённой грозным набатом: подобно увесистому языку колокола её рассудок колебался между острым чувством стыдливости и отчаянным бесстрашием.
Не та презирающая опасность, безумная дерзость маркиза, её суженого, рисковавшего жизнью под выстрелами арбалетов и аркебузов, нет! истинная смелость заставила девушку схватить ключ, повернуть его в замочной скважине и позволить своему возлюбленному переступить порог последний оплот на пути к уже утратившему целомудрие сердцу.
В тот момент, когда тень от открывавшейся входной двери, освещённой огнём камина, вытягивалась становясь всё длиннее, и бесстрашный поклонник входил в комнату, Беатриче резко повернулась, и с её головного убора скатилась на пол оторвавшаяся жемчужина.
«Скажи мне, что это не грех», произнесла она с мольбой в голосе.
Он медленно наклонился, подобрал жемчужину, обхватил Беатриче за талию и, слегка прикоснувшись губами к её шее, прошептал первую и единственную в ту ночь фразу:
«Безусловно это грех. Но упустить это мгновение, будет грехом куда более тяжким.»
В тот же миг Беатриче закрыла глаза и, не ведая о печальном известии с поля битвы, которое ожидало её на следующий день, грациозно повернулась и всецело отдалась страсти. В то время, когда её наречённый униженно отступал под натиском венецианской кавалерии, Беатриче, подобно амазонке в седле, ликовала от счастья, свободная хотя бы на одну ночь быть самой собой.
И вот, когда утих лязг сабель на ратном поле и догорело в камине последнее полено, вместо неминуемого поражения Феррары, новая заря провозгласила лишь взятие Тристаном Личини де Джинни очередного любовного трофея.
II
Юный Тристан
Из Бергамо в РимДвадцатидвухлетний Тристан незаурядный образованный молодой человек отличался изысканными манерами и блистательным умом. Стройная фигура и гармоничное телосложение позволяли смело назвать его мужчиной с красивой внешностью. Несмотря на юный возраст, он был признан авторитетным дипломатом Папского государства, и поэтому был вхож в круги дворовой знати практически всех итальянских княжеств. Тем не менее, Тристан не имел постоянной резиденции и время от времени, по поручению Святого Престола и подчас без ведома официальных послов, отправлялся в то или иное государство полуострова (и не только) с целью уладить самые деликатные и зачастую секретные вопросы. Пусть он и не был наделён знатным титулом, все властители и именитые особы знали, что говорить с ним было всё равно что общаться напрямую с Его Святейшеством. Прошлое его было для всех загадкой, имя его никогда не упоминалось в официальных бумагах. Одежды его были куда роскошнее, чем у многих графов и маркизов, но на груди у него никогда не красовались ни наградные знаки, ни родовые гербы. Казалось, что кошель его был бездонным, хоть он и не был сыном банкира или купца. Непринуждённо маневрируя на политической сцене, он никогда не оставлял следов; будучи ревностным летописцем своей эпохи, никогда не упоминался на страницах Истории. Вездесущий, он был неуловим, как будто бы его и не было.
Первые полтора десятилетия своей жизни Тристан провёл в провинции, близ Бергамо, по соседству с окраинными территориями Венецианской республики. Там он получил достойное образование, а также чувственное и сексуальное воспитание, не стеснённое рамками общепринятой морали. Родившись без отца и потеряв мать в раннем отрочестве, он жил со своим дедом уставшим от жизни старцем из обедневшего дворянского рода, который вопреки здравому смыслу продолжал самодовольно кичиться генеалогической связью своих предков с династией императора Священной Римской империи Фридриха II, породнившегося в эпоху крестовых походов с некоторыми аристократическими тосканскими семьями, от которых спустя пару веков остались лишь смутные воспоминания. Впрочем, городские и сельские обыватели выказывали к старику определённое почтение, которое постепенно распространилось и на юного Тристана. Достигнув надлежащего возраста, он был отдан на обучение вначале к монахам-доминиканцам, позднее к братьям-францисканцам, и с первых же шагов проявил несомненную склонность к логике и риторике, хотя каждое воскресное утро и приводил в ярость своих набожных наставников, явно предпочитая созерцание подобных ангельским видениям юных послушниц, прибывавших в церковь, штудированию древнегреческой и древнеримской литературы. Случалось застать его угрюмым (пожалуй, причиной тому мог быть недостаток родительского тепла), но ни разу он не был уличён в дерзости. Задорный темперамент уживался в нём со сдержанностью, бойкость никогда не переходила в наглость. Всё это, а также невинный облик паренька, подкупало обывателей: вот почему он снискал всеобщую любовь среди местных жителей, особенно среди женщин.