Его Преосвященство сидел в своём запылённом кабинете, сосредоточенный на подписании целой кипы канцелярских бумаг, которые ему подавали, мастерски соблюдая положенный ритуал, два безбородых диакона.
Едва заметив присутствие юного посетителя, он неторопливо поднял голову, слегка повернув её в сторону двери; пристально глядя на подростка и не отрывая локтя от стола, он медленно приподнял левую руку с открытой ладонью, упреждая этим жестом своего подручного, готового подать ему очередные документы. Встав из-за стола, он степенно подошёл к прибывшему, как будто выискивая наиболее удачный ракурс, чтобы получше разглядеть его черты; благосклонно погладил его по щеке рукой, задержав её на какое-то мгновение под подбородком.
«Тристан, прошептал кардинал, наконец-таки, Тристан».
Затем положил одну руку ему на голову, а другой благословил, осенив его крестным знамением.
Парнишка, несмотря на обуявшее его смешение робости и замешательства, не сводил напряжённого взгляда с Его Преосвященства, стараясь не пропустить ни малейшего движения губ или глаз, которое могло бы как-то выдать причину его поспешного переезда. Кардинал, сжимая в кулаке драгоценный крест, красовавшийся на его груди, резко повернулся к широкому застеклённому окну, сделал шаг вперёд и, предвосхищая витавший в воздухе вопрос, вымолвил:
«У тебя смышлёный взгляд, отрок мой. Наверняка ты задаёшься вопросом, по какой причине тебя принудительно доставили в Рим»
После кратчайшей паузы продолжил:
«Не наступил ещё момент, чтобы раскрыть тебе причину. Пока не наступил Знай только, что привезён ты сюда исключительно для твоего блага и безопасности, а также с целью обеспечить тебе достойное будущее. Ради твоего личного благополучия и благоденствия Святой Римско-католической церкви ты должен оставаться в неведении. В эти смутные времена одержимые головы и дьявольские силы готовят заговор против добра и истины. Это было известно твоей матери. Не снимай никогда розарий, что на шее твоей. Это твой оберег, знак её благословения.
Если есть в тебе что-то достойное, то этому ты обязан только этой женщине той, которая произвела тебя на свет, даровав тебе плоть свою для мирской жизни и сердце своё для жизни вечной. Движимая безграничной материнской любовью, прежде чем воссоединиться с Господом нашим, она отдала тебя под Наше покровительство, и с тех пор Мы храним эту тайну, которую ты узнаешь, лишь когда наступит срок. Veritas filia temporis6.»
«Господин, покорнейше прошу Вас, заговорил Тристан дрожащим голосом, как и любой благочестивый христианин, я должен знать правду» И, пытаясь силой духа сдержать колотившееся сердце, добавил: «Жития святых и пуще других жизнь Блаженного Августина учат нас искать истину ту самую истину, которую Вы сейчас от меня скрываете».
Прелат внезапно обернулся и, уставив на подростка суровый взор, в котором сквозило некое удовлетворение пылом юного собеседника, парировал:
«Отвечу тебе словами Амвросия Медиоланского, обращёнными к тому, кого ты так недостойно цитируешь: Нет, Августин, не пристало человеку истину искать, ибо сама истина разыщет человека. И подобно тому, как это случилось с юношей из Гиппона, твой путь к истине только начинается».
И прежде, чем кто-либо из присутствовавших осмелился проронить слово, кардинал обратил взор на провожатого и повелительным тоном изрёк:
«Теперь можете удалиться».
Онемевший от растерянности Тристан тотчас же был препровождён прочь, и спустя несколько дней, как следует подкрепившийся и разодетый в строгом соответствии с канонами старинного рода своего амфитриона, был перевезён из его резиденции Mons Ursinorum в Римскую курию и включён в свиту племянника кардинала.
Несмотря на настойчивые попытки Тристана дознаться до истины, его новый покровитель, Джованни Баттиста, так и не дал ему никаких убедительных объяснений по поводу таинственных недомолвок либо действительно не зная правды, либо будучи принуждённым к молчанию. Повелитель Монтеротондо ограничился лишь скрупулёзным выполнением миссии, доверенной ему его высокопоставленным дядей, и с первых же дней посвятил себя подготовке неоперившегося сироты к блестящей дипломатической карьере, убедившись на деле, что юнца нисколько не прельщала жизнь, проникнутая мистицизмом и религиозным благочестием.
Что же касается самого воспитанника, то он время от времени в безмолвии глубокой ночи воскрешал в памяти слова, произнесённые кардиналом Латино в ходе их первой встречи, чувствуя себя совершенно бессильным перед многочисленными «почему?», осаждавшими его разум. Почему он не мог и не должен был знать правду? Почему и от кого он должен быть защищён? Как случилось, что его бедная мать была лично знакома с таким важным прелатом и почему она доверила ему тайну о своём сыне? Почему этот секрет был так опасен не только для Тристана, но и для всей Католической Церкви?
Бывало, в голове его всплывали образы знакомых с детства людей и мест, но теперь, когда единственный в этом мире родной человек отдал его на попечение такого видного благодетеля, Тристан не мог пренебречь идеальной возможностью всерьёз заняться тем, что с пламенным воодушевлением воспевалось отцами-доминиканцами. Посему сосредоточился на учёбе и быстро приспособился к среде римского духовенства, помпезно обставленным помещениям Курии, грандиозным монументам, величественным дворцам, лукулловым пиршествам
Tempora tempore7 он уже чувствовал себя настолько непринуждённо в новой обстановке, что казалось, будто привык к этому стилю жизни с раннего детства. Каждый день дарил ему что-либо новое; ежедневно его культурный багаж пополнялся новыми знаниями; не проходило ни дня, чтобы ему не представился случай познакомиться с новыми людьми, среди которых были князья и пажи, люди искусства и придворные, инженеры и музыканты, герои и миссионеры, иждивенцы и тру́сы, прелаты и публичные женщины. Всеобъемлющая нескончаемая школа жизни
Впрочем, уметь знакомиться с как можно бо́льшим количеством людей (независимо от их происхождения, звания, сословия, культуры, верования и генеалогии), проникать в их маленький мир, добывать нужные сведения, анализировать мельчайшие детали, прокрадываться в самые потайные уголки человеческой души всё это составляло основу его профессии. И, видимо, в силу своего ремесла он, на первый взгляд, был другом всех и каждого. В действительности же, из несметного множества мужчин и женщин, с которыми когда-либо свела его жизнь, мало кого наш дипломат относил к числу своих настоящих друзей. С тремя из них Тристан сблизился именно в эти годы и, зная всю их подноготную, бережно хранил сокровенные секреты каждого.
Якопо монах-бенедиктинец, искусный алхимик, знаток ботаники, адских смесей, зелий, духов и, к тому же, изобретатель превосходных ликёров и дижестивов. Подобно Тристану, он страстно увлекался классической патристикой и изучением вопросов философского поиска истины. Будучи совсем юным, он отправил к праотцам своего учителя старого гнусного педофила, многократно насиловавшего своих учеников, использовав в качестве орудия убийства перегонный куб. Тело развратника, растворённое в кислоте, так никогда и не было найдено.
Вероника, выращенная матерью в одном из венецианских публичных домов, с детства постигла искусство обольщения и вот уже несколько лет жила в Риме, где мастерски пускала в ход освоенные навыки. Каждый день её дом свиданий посещали живописцы, литераторы, военные, богатые купцы, банкиры, графы, маркизы и, чаще других, высокопоставленные прелаты. Из родных у неё никого не осталось, за исключением сестры-близняшки, которую она ни разу в своей жизни не видела, и о чьём таинственном существовании было известно лишь Тристану.
Людовико, сын и подмастерье портного семьи Орсини человек с утончённым вкусом, творческий, эксцентричный, общительный, большой знаток тканей и всевозможной фурнитуры, всегда прекрасно осведомлённый обо всех новинках и дуновениях моды, рождавшихся в самых разных государствах Итальянского полуострова и Европы. Каков же был его секрет?.. А дело было в том, что Людовико гораздо больше привлекали мужчины, чем женщины, и несмотря на то, что он ни разу не осмелился заявить об этом в открытую, восхищался Тристаном и питал к нему особые чувства, которые порой выходили за рамки простой дружбы.
При первом же удобном случае, в редкие свободные от служебных обязанностей моменты, когда одна миссия была выполнена, а новое поручение от Курии ещё не поступило, начинающий дипломат охотно общался со своими друзьями Вернувшись в Рим после очередной поездки, он, по обыкновению не теряя времени, спешил навестить каждого из них, чтобы поведать о своих приключениях и принести каждому в подарок какой-нибудь сувенир.
Летом 1477 года, тяжело заболев, кардинал Орсини немедленно вызвал к себе своего протеже, находившегося в тот момент в аббатстве Санта Мария ди Фарфа. Тристан молнией помчался в Рим, но приехав туда, нашёл дворец уже в траурном убранстве. Взбежав на бельэтаж, он увидел, что весь зал от самого входа до изголовья усопшего был переполнен князьями и другими знатными особами, которые со скорбным видом перешёптывались между собой. Увы, кардинал покинул этот мир, и вместе с ним ушла в небытие какая бы то ни было возможность узнать из его уст тайну, окутывавшую прошлое молодого папского чиновника.