«Ревизионистские» интерпретации постепенно утвердились и в работах историков, посвященных «еврейскому вопросу». В последнее время историки отказались от понимания российской политики в отношении евреев как последовательной дискриминации этой этноконфессиональной группы с целью ее русификации. Исследователи утверждают, что и часть российских императоров, и некоторые представители российской правящей элиты достаточно положительно относились к евреям и усиление дискриминационной политики было вызвано не только позицией тех представителей политической элиты России, для которых были характерны сильные юдофобские взгляды (важно и то, что эта юдофобия определялась не только унаследованным религиозным антииудаизмом, но и экономическим и политическим расчетом), но и другими факторами: замкнутостью самой еврейской общины, распространенными в обществе антиеврейскими настроениями. В современной историографии большинство исследователей согласны с тем, что имперские власти не стремились к ассимиляции евреев и с 1880-х годов вообще перешли к политике сегрегации; несмотря на широкую распространенность антиеврейских фобий среди представителей правящей элиты, власти не стимулировали антиеврейских погромов и пр. В то же время отмечается, что даже те российские чиновники, которые были позитивно настроены по отношению к евреям, не смогли представить реальных проектов интеграции или ассимиляции этой этнокультурной группы, поскольку руководствовались в большей степени абстрактными, а не реальными представлениями о евреях[84].
Таким образом, одной из причин, ставших определяющими для изменений курса российской национальной политики, в западной и российской историографии считают «вызовы» со стороны представителей других национальностей, прежде всего «польские» восстания. Эти восстания, в особенности восстание 18631864 годов, убедили имперские власти в том, что проводившаяся ранее политика сотрудничества с элитой окраин себя не оправдала, поэтому последовал переход к русификации[85]. Поскольку восстание затронуло не только Царство Польское, но и Северо-Западный край, новые эксперименты в области национальной политики интенсивно проводились на всей территории бывшего Польско-Литовского государства. И поэтому периоду, последовавшему за восстанием 18631864 годов, в этой книге будет уделено особое внимание.
Усиливавшиеся с ростом влияния идеологии национализма в среде правящей элиты представления о «национальной» или «национализирующей» империи в исторической литературе были названы еще одной причиной смены курса национальной политики[86]. И здесь особая роль вновь отводится восстанию 18631864 годов, приведшему к росту русского национализма[87]. Этот аспект интересно рассматривает Ольга Евгеньевна Майорова, обоснованно утверждая, что правящая династия не была склонна признавать народ субъектом истории, поскольку подобное признание потенциально могло означать вызов легитимности династии. Единственными эпизодами, когда власти могли решиться на определенный компромисс, то есть признать народ самостоятельным субъектом истории, представляли собой критические ситуации, когда возникала угроза целостности государства, например войны. Именно так понималась ситуация в 18631864 годах. Воспользовавшись идиомой войны, русские интеллектуалы, прежде всего М. Н. Катков и Иван Сергеевич Аксаков, в публичном дискурсе превратили русских в политически доминирующий в империи народ. Невозможность выражения в политическом пространстве и влияние военного тропа, как считает О. Е. Майорова, и определили агрессивный характер русского национализма[88].
Восстание 18631864 годов в российском публичном дискурсе изображалось как наступление врага извне. Внешние факторы и изменение международной ситуации также названы в историографии причинами, оказывавшими влияние на национальную политику царской России. Очень обобщенно эти причины можно разделить на две части. Прежде всего на Россию оказывали влияние протекавшие в Европе процессы, в первую очередь в Италии и Германии: распространение национального принципа в Европе стало вызовом для правящей элиты России, склонной поддерживать целостность империи с помощью династического патриотизма[89]. В других случаях имперские власти прибегали к тем или иным мерам национальной политики в зависимости от международных интересов или в качестве реакции на национальную политику других государств. Так, меры, применявшиеся в отношении украинцев, корректировались с оглядкой на политику Габсбургов в Восточной Галиции, объединение Германии меняло отношение к остзейским немцам и так далее[90]. Эти контексты, как мы увидим ниже, важны и при исследовании национальной политики в Северо-Западном крае. Лингвистическая политика в отношении украинцев затронула и белорусов, считавшихся частью триединой русской нации. Точно так же постоянно менявшееся отношение правящей и интеллектуальной элиты империи к остзейским немцам можно проследить и на исторических землях Великого княжества Литовского, где остзейские немцы составляли пусть количественно незначительную, но достаточно репрезентативную группу, особенно в Ковенской губернии, кроме того, имперские власти решали вопрос, можно ли использовать остзейских немцев для уменьшения польского влияния.
Восстание 18631864 годов в российском публичном дискурсе изображалось как наступление врага извне. Внешние факторы и изменение международной ситуации также названы в историографии причинами, оказывавшими влияние на национальную политику царской России. Очень обобщенно эти причины можно разделить на две части. Прежде всего на Россию оказывали влияние протекавшие в Европе процессы, в первую очередь в Италии и Германии: распространение национального принципа в Европе стало вызовом для правящей элиты России, склонной поддерживать целостность империи с помощью династического патриотизма[89]. В других случаях имперские власти прибегали к тем или иным мерам национальной политики в зависимости от международных интересов или в качестве реакции на национальную политику других государств. Так, меры, применявшиеся в отношении украинцев, корректировались с оглядкой на политику Габсбургов в Восточной Галиции, объединение Германии меняло отношение к остзейским немцам и так далее[90]. Эти контексты, как мы увидим ниже, важны и при исследовании национальной политики в Северо-Западном крае. Лингвистическая политика в отношении украинцев затронула и белорусов, считавшихся частью триединой русской нации. Точно так же постоянно менявшееся отношение правящей и интеллектуальной элиты империи к остзейским немцам можно проследить и на исторических землях Великого княжества Литовского, где остзейские немцы составляли пусть количественно незначительную, но достаточно репрезентативную группу, особенно в Ковенской губернии, кроме того, имперские власти решали вопрос, можно ли использовать остзейских немцев для уменьшения польского влияния.
Еще одним фактором, оказывавшим влияние на национальную политику, была модернизация, то есть, прежде всего, стремление унифицировать империю с целью удобства управления государством[91]. Одним из таких эпизодов ускорения модернизации в Российской империи были реформы, проводившиеся во время правления Александра II, известные как Великие реформы. М. Д. Долбилов связал цели Великих реформ с политикой русификации на западных окраинах империи. Некоторые меры национальной политики в Северо-Западном крае он объясняет не только как средства ассимиляции, но и как стремление имевших реформаторские установки чиновников унифицировать социальную ситуацию в Северо-Западном крае и во внутренних районах России, отдалить крестьян от враждебно настроенного дворянства и таким образом «приблизить» народ к реформируемому государству[92].
В исторической литературе существует единое мнение по поводу того, что нерусский национализм до Первой мировой войны не был опасен для целостности империи[93]. Однако этот вывод необязательно означает, что имперские власти успешно справились со всеми вызовами национализма. Штефан Бергер (Stefan Berger) и А. И. Миллер в книге «Национализирующие империи» (Nationalizing Empires) концентрируют внимание на проходивших в недрах империй процессах национальной консолидации, которые, по мнению историков, были достаточно успешными. Авторы также подчеркивают, что укреплявшийся национализм в империях имел целью «в большей степени сохранять и расширять империи, а не их распад или трансформацию в национальные государства» (preservation and extension of empires rather than at the dissolution of empires or the transformations of entire empires into nation-states)[94]. А. И. Миллер показывает, как монархия пользуется национализмом в качестве источника легитимации и какие отношения устанавливаются между имперскими властями и общественным русским национализмом[95]. Эта тема была объектом исследований и других ученых. Т. Р. Уикс считает, что «после 1905 года официальный и общественный национализмы сближаются как никогда прежде» (after 1905 official nationalism and popular nationalism became closer than ever), несмотря на то что между этими двумя типами национализма существует «постоянное напряжение» (a constant tension)[96].
Но даже если мы согласимся с положением о том, что в центре империи шел процесс сближения имперских властей и русского общественного национализма, все равно остается открытым вопрос о том, как действовала эта национализация империи и могла ли она в долгосрочной перспективе повлиять на интеграцию нерусского населения. А. И. Миллер и М. Д. Долбилов отмечают, что в 1907 году имперские власти, изменив порядок проведения выборов в Думу и уменьшив представительство нерусских народов, фактически отказались от интеграции нерусских народов в политическую систему империи[97]. В подготовленном журналом Ab Imperio учебнике утверждается, что имперская национальная политика, несмотря на стремление сохранить целостность государства, по своей сути была антиимперской в том смысле, что она не наметила места в политическом теле империи для представителей нетитульных наций[98]. К достаточно категоричному выводу приходит и Файс Хиллис (Faith Hillis), исследовавшая различные коллективные идентификации и проявления национализма в Правобережной Украине: «Российские цари, бюрократы и интеллектуалы доказали свою неспособность найти консенсус по поводу того, как империя должна ответить на национальные вызовы. Они не могли руководствоваться этнонациональными мотивами, управляя империей, как и не могли опираться на гражданский национализм, не подрывая тем самым устои автократической системы. Российские лидеры не смогли найти идеи и учреждения, способные объединить подданных царя в национализирующемся мире, что привело к ослаблению внутренней стабильности империи»[99].