Конечно, подсмотрел, признался он. И продолжил, глядя ей прямо в глаза: «В любви для него нет ни удовлетворения достоинствами женщины, ни своими собственными, и ему слишком недостает выдержки, чтобы удовлетвориться благопристойностью». Еще?
Да! попросила она.
Пожалуйста.
«Взгляните, например, на следующий рассказ, переданный бароном Пельницем относительно пребывания государя в Магдебурге в 1717 году. Так как король прусский приказал, чтобы Петру оказывались всевозможные почести, то различные государственные учреждения в полном составе являлись засвидетельствовать ему уважение. Граф де Коччерджи, брат великого канцлера, явившись поздравить Петра во главе депутации от Регентства, нашел его в объятиях двух русских дам, что он и продолжал делать, пока к нему обращались с речью. А в Берлине, при встрече с герцогиней Мекленбургской, его племянницей, царь подбежал прямо к принцессе, нежно ее обнял и повел в отдельную комнату, где, не заперев дверей и не обращая внимания на оставшихся в передней, даже на герцога Мекленбургского, он повел себя так, как бы желая показать, что ничто не может утешить его страсть»
Она слушала его, изумленно приоткрыв детские губки. А темные хрусталики ее глаз вдруг отворились, как при яркой вспышке отворяются шторки фотообъектива, и мощный поток лучевой энергии вдруг вобрал Рубинчика целиком и окунул в бездну ее глаз так глубоко, что у него ослабли колени.
Как вы это делаете? спросила она, когда он остановился. Вы телепат?
Нет, признался он. Просто я учился на истфаке. Но это было давно, я уже многое забыл.
Ой, я тоже на истфаке! обрадовалась она, но тут же огорченно сообщила: Но я ужасно тупая! Я не помню даже дат партийных съездов.
Это ужасно! в тон ей сокрушился Рубинчик, и она засмеялась.
Нет, правда! Мне нужно развивать память, но я не знаю как. Она посмотрела на часики и вздохнула: Нет, я не дождусь персиков на работу опоздаю.
Сейчас я выясню, в чем там дело, мне тоже некогда, решительно сказал Рубинчик. Только вы не уходите, ладно?
Она кивнула, и он, окрыленный, разом забыв обо всех своих страхах и даже о том, что он уже подал документы на эмиграцию, ринулся внутрь магазина. И тут же увидел, в чем дело: молодая толстая продавщица в грязном халате стояла за прилавком меж деревянных ящиков с персиками, но не продавала их и не взвешивала, а, повернувшись к очереди спиной, трепалась с кем-то по телефону.
А он чего?.. Не может быть! Нет, ты врешь! Так и сказал? Ой, я не могу! А она? Нет, я ее знаю она будет ему ноги мыть и воду пить
Очередь все сорок человек, выстроившиеся вдоль стены и прилавка стоически слушала эту болтовню, спрятав лица в газеты и журналы. Но Рубинчик не мог этого вынести.
Послушайте, девушка! постучал он по прилавку. Тут же люди стоят, очередь! Вы собираетесь работать?
Но продавщица, даже не повернувшись, лениво отмахнулась от него рукой, как от мухи. И продолжала:
Сочи? Нет, в Сочах я была, мы с Сашком думаем на Рижское взморье А чё нам литовцы? Ну, или латыши мне один черт, я с ними и по-русски не собираюсь разговаривать!..
А ну, позовите заведующего! возмутился Рубинчик, по инерции последних лет еще ощущая себя всесильным журналистом.
Однако вместо заведующего продавщица вдруг поставила на прилавок табличку «ПЕРЕРЫВ» и продолжила свою болтовню.
Потрясающе! сказал Рубинчик. Девять утра, люди стоят в очереди, а у нее перерыв! Но ничего! Сейчас я
И он уже шагнул искать заведующего магазином, как вдруг из той самой очереди, за которую он так активно вступился, раздался громкий мужской голос:
Не нравится езжай в свой Израиль!
Рубинчик в изумлении повернулся.
Половина очереди, двадцать, если не больше, мужчин и женщин, стоявших вдоль стены и прилавка в ожидании персиков, смотрела на него с откровенной ненавистью.
Очередь ему наша не подходит! сказала какая-то тетка.
Умный больно! Книжки наизусть шпарит! прозвучало с другого конца.
Гитлер их не дорезал
Ничего, арабы дорежут!
Рубинчик в ужасе озирался по сторонам, словно зверь, загнанный егерями в кольцо красных флажков.
Со всех сторон на него смотрели злые, враждебные лица. А вторая половина очереди индифферентно прикрылась газетами и журналами, делая вид, что ничего не слышит.
«Если люди их страны видят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: «Этот более всего достоин служить нашему Господу». И они берут его, накладывают ему на шею веревку и вешают на дерево»
Со всех сторон на него смотрели злые, враждебные лица. А вторая половина очереди индифферентно прикрылась газетами и журналами, делая вид, что ничего не слышит.
«Если люди их страны видят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: «Этот более всего достоин служить нашему Господу». И они берут его, накладывают ему на шею веревку и вешают на дерево»
Рубинчик повернулся и, чувствуя гул в затылке и в ушах, слепо вышел из магазина к своему «Москвичу». Долой! Все долой! Ну их к еб матери со всеми их персиками и дивами! Рабы! Да, он уедет из этой страны, он увезет отсюда своих детей, а эти гнусные рабы КПСС пусть стоят тут в очередях и терпят своих наглых продавщиц и свой хамский режим они его заслужили!
Он плюхнулся за руль и нервно завел мотор. Чья-то фигура мелькнула перед капотом, он автоматически нажал на тормоз.
Подождите! возникло в боковом окне юное лицо его соседки по очереди. Стойте! Я слышала, что они вам сказали. Это мерзко. Пожалуйста, извините нас.
Вы тут ни при чем! резко ответил он.
При чем. Я тоже русская. Но не в этом дело. Вы не расстраивайтесь! Просто не обращайте внимания, пожалуйста! Удачи вам!
Она вернулась на тротуар и быстро пошла прочь, в сторону метро, держа под мышкой том Валишевского, наклонив голову вперед и уже стесняясь, наверно, своего порыва.
Он смотрел ей вслед, не трогая машину. Она уходила от него. Уходила. Утренний ветер облепил ее фигуру серым платьем-балахоном, разом очертив грудь и плавный изгиб высоких бедер.
Он отпустил сцепление, дал газ и догнал ее на углу, у перехода. Здесь выскочил из машины и, невзирая на возмущенные гудки за спиной, шагнул к тротуару, крикнул:
Девушка!
Она оглянулась.
Идите сюда! позвал он. Я подвезу вас.
Она отрицательно покачала головой, но тут длинный милицейский свисток прервал их разговор, это постовой-орудовец шел к ним с перекрестка, недвусмысленно доставая из кармана книжку со штрафными квитанциями.
Быстрей! сказал ей Рубинчик, открывая правую дверцу машины. А то меня оштрафуют!
Она быстро села в машину, но верзила орудовец уже стоял перед капотом.
Штраф будем платить или как? сказал он сурово.
Рубинчик вытащил из кармана пиджака красное удостоверение.
«Рабочая газета», старшина, сказал он орудовцу.
Но нельзя ж по тротуарам ездить! укорил его орудовец, тут же теряя свою суровость. Между прочим, пора написать, чтобы нам летнюю форму сделали. А то преем в этой кирзухе!
Заметано, старшина! Заходи в редакцию напишем!
Ладно, езжай!
Рубинчик тронул машину, спросил у девушки:
Вам куда?
Она улыбнулась:
Нет, мне далеко, я сейчас выйду. Я просто села, чтобы вас от штрафа спасти.
В ее лице было столько простоты и обаяния, что у Рубинчика подвело диафрагму.
Что значит далеко? сказал он. Нью-Йорк? Париж? Токио?
Почти. Кусково, улыбнулась она и показала на автобусную остановку. Тут остановите, я на автобусе.
Но Рубинчик, не слушая, уже свернул на шоссе Энтузиастов и дал газ.
Куда вы? испугалась девушка.
В Кусково. Вы где там работаете?
Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, но он сделал вид, что не замечает этого.
Зачем вы это делаете? спросила она негромко.
Что именно?
Везете меня.
А! Вы думаете, что я еврейский Казанова, буду к вам приставать, просить номер телефона. А я нет, не буду. Это у меня просто хобби такое всех студенток истфака катаю по Москве. Ну а если серьезно, то вы мне просто день спасли. Иначе я б сегодня не знаю что сделал, в запой бы ушел!
Вы журналист?
Нет, кочегар.
Я серьезно
И я серьезно. По-вашему, евреи не бывают кочегарами?
Но вы показали милиционеру удостоверение «Рабочей газеты». Я видела.
Это старое. Я когда-то там работал, действительно. Но потом меня уволили за пьянство. Ну вот, вы опять не верите! Еврей-кочегар да еще пьяница это, конечно, невероятно. Но мы, между прочим, как раз проезжаем мимо моей работы. Вот в этом доме, в кочегарке Института гляциологии, я тружусь по ночам. С девяти вечера до девяти утра. Работа не бей лежачего. А вы? Впрочем, стоп! Сейчас мы подумаем. Что общего между поляком Валишевским, русским императором Петром Первым и подмосковным районом Кусково?
Она улыбнулась:
Граф Шереметев.
Совершенно верно! сказал он. Вы проходите летнюю практику в музее-дворце графа Шереметева «Кусково». И тайно пользуетесь музейной библиотекой, хотя выносить книги за пределы музея категорически запрещено. По Уголовному кодексу за злоупотребление служебным положением вам полагается шесть месяцев принудительных работ. Что вы скажете в свое оправдание?