Она двигается вместе со мной, и это, мать её, прекрасно. Идеально. Всё так же, как я помню. Или даже ещё лучше.
Вкус её кожи, мелодия коротких стонов, дыхание сбитого ритма, когда ускоряюсь, и она лишь обнимает меня, радуясь моему удовольствию, как своему собственному.
Я не выхожу до самого конца. Каждый виток оргазма удар внутрь её тела. Не могу и не хочу отстраняться. Ещё долго лежу сверху, не разрывая контакта.
Пока не понимаю, что стерва плачет. Отворачивается зажимает рот ладонью, глуша всхлипы.
Арсюша, с её губ срывается давно позабытое прозвище.
Ласковое нежное чужое.
Не моё.
Стерва больше не моя любимая, а я не её судьба. Всё. Эта страница перевёрнута.
Она не знает меня, я не знаю её. Нас просто влечёт друг к другу, как всегда влекло. С физиологией сложно бороться. Особенно когда секс, считай, идеален.
Хватит плакать. Ты чего? грубее, чем собирался, бросаю ей. Это как-то странно. У меня нет привычки спать с рыдающими девушками.
Дрянь замирает, а я откатываюсь в сторону и поправляю одежду. Ложусь на спину и закладываю руки за голову. Глаза уже привыкли к темноте, а марево оргазма спало.
Истерика на соседней подушке набирает обороты, пока я полосую взглядом потолок. Хмурюсь, убеждая себе, что мне должно быть плевать, но рука сама тянется в сторону, чтобы обнять эту дрянь и притянуть ближе.
Её голова на моём плече и я утыкаюсь носом в распущенные волосы, вдыхаю глубоко, будто наркоман дорогу. Аромат её тела, словно мельчайшая пудра, оседает в лёгких и делает меня мягче и ласковее.
Не плачь, не надо.
Мне хочется добавить «всё будет хорошо», но я осекаюсь. Потому что это не наш случай. Хорошо не будет. По крайней мере, не в долгой перспективе. Но пару раз до утра я, пожалуй, ещё могу сделать ей приятно.
Она вжимается в меня, будто я последняя надежда. Ну да, судя по её изменившемуся образу жизни, возможно, так и есть.
В голове мелькает противная мысль, что сейчас она бы согласилась даже на калеку.
Как в том анекдоте про летящего с четвёртого этажа кота: жить захочешь, ещё и не так раскорячишься. А стерва, по ходу, падает с самой верхушки небоскрёба.
Злюсь на себя безмерно, но глажу эту дрянь по волосам и даже целую, чтобы успокоить. Когда слёзы высыхают, молча встаю и выхожу в коридор.
Из двух тёмных провалов дверей определяю тот, за которым ванная. Здесь тесно, как в сортире поезда дальнего следования. Уют, который стерва пытается создать пушистыми ковриками и ароматическими палочками, выглядит дёшево. Эта комната мало чем напоминает её прошлую: просторную, с огромной душевой, кучей баночек с разной ерундой для лица и тела.
Беру в руки один из флаконов с полки. Нюхаю содержимое. Имбирь и лимон ароматы знакомые. Нет, всё-таки любовь к ерунде в баночках никуда не делась, разве что теперь в её коллекции масс-маркет, а не дорогие бренды.
Быстро принимаю душ, вода прёт ледяная, проходит добрых минут пять, прежде чем она становится горячей. Стряхиваю капли с волос и подхватываю одежду с пола, забрасывая на стиралку. Утром заберу, по крайней мере, буду знать, куда положил.
С этими мыслями возвращаюсь к стерве. Та сидит на диване, подтянув ноги к груди, напряжённая и застывшая. Считываю её мысли безо всяких усилий.
Ну чего? Испугалась, что уйду?
Угу, кивает.
Это ты зря.
Вижу, что расслабляется. Скованность из плеч уходит.
Пойдёшь? киваю в сторону ванной. Я б тебе компанию составил, но мы там свернём всё на фиг.
В моём голосе даже прорезывается улыбка.
Скажи адрес, я пока доставку закажу, а то без ужина тебя оставил.
Я на работе поужинала, тоже начинает улыбаться.
Разговор о еде реально ей намекает, что я остаюсь.
Ну так давно это было. Давай, чего ты хочешь? Суши? Пицца? Цезарь?
«Я помню, ты его любила», бьётся в моей голове.
Плююсь про себя. Чёрт, заразно это воспоминания.
Ну ничего, наступит завтра, и я всё забуду. А сегодня, пожалуй, можно и поностальгировать.
***
Не знаю, что конкретно меня будит. Я резко открываю глаза, в комнате темно, но лишь потому, что мы плотно задёрнули шторы ближе к утру. Телефон вот показывает, что время перевалило за полдень. Пацаны не звонили, сами, наверняка, отсыпаются, если гуляли до утра. Вечером отчалим в столицу, тут не так уж далеко, чуть больше ста километров.
Провожу рукой по лицу, стряхивая остатки сна и сомнений. Надо уходить, итак слишком задержался. Дольше чем планировал.
Провожу рукой по лицу, стряхивая остатки сна и сомнений. Надо уходить, итак слишком задержался. Дольше чем планировал.
Тело слева от меня ещё спит. Узкие плечики мерно поднимаются и опускаются в такт с ровным дыханием, острые позвонки на идеальной спине манят к ним прикоснуться.
Даже после трёх раз за ночь я начинаю возбуждаться. Во второй мы никуда не торопились, долго и с вниманием исследуя тела друг друга, подмечая, что изменилось за прошедшее время. Я хотел просто использовать её и точка, но даже этого не получилось. Мне было нужно сделать ей приятно, и я пытаюсь себя убедить, что это для того, чтобы стерва страдала, возвращаясь к воспоминаниям. Но по ходу я сам попал в свою же ловушку.
Она не заслуживает моей жалости. Если бы у стервы до сих пор было то, что она получила по рождению: влиятельная семья, богатый дом, перспективы на будущее она бы не взглянула в мою сторону.
Ненавижу хочется мне сказать. Но прошедшая ночь стёрла это дрянное чувство. На его смену пришла апатия. Всё-таки я получил то, что хотел. А теперь пришло время разбить её мечты и надежды, также как она изничтожила мои.
Поднимаюсь с дивана, потягиваюсь, мышцы ноют. Боже, как она на этом спит? Тут же сплошные комки под обивкой. Прощай здоровая спина, как говорится. Впрочем, её здоровье меня тоже не должно волновать.
В ванне я быстро залезаю в душ, в полдень он мне ледяным уже не кажется. Натягиваю брошенную одежду и иду на кухню за водой. На полу остатки нашего позднего ужина. Это я смахнул их сюда, когда усадил стерву на стол и трахнул без предварительной подготовки, потом, правда, унёс в спальню, но начали мы здесь.
Дрянь взяла упаковку, чтобы выкинуть, встала и отвернулась. Я схватил её за руку и развернул обратно. Усадил на стол, где она резво раздвинула ножки и приняла в себя.
Много раз мы так заканчивали наши ужины, да и завтраки. Много раз где-то там, в прошлой жизни.
Наклоняюсь, чтобы подобрать коробки из доставки и бросить в ведро.
В этой квартире всё просто, но аккуратно. Надо признать, дрянь умеет создавать уют из подручных средств. Чисто и скромно, и я даже не ожидал от Одинцовой такой самостоятельности в отсутствии домработницы и повара. Хотя готовить она всегда умела.
Долго стою у окна, смотря на ветки старой липы, за которыми ни черта не видно, размышляя, как поступить.
Эти её «а помнишь» просто довели меня, я ведь реально начал вспоминать.
Четырнадцатилетнюю пигалицу, которая весь вечер пялилась в смартфон и ковыряла вилкой в тарелке. Мне тогда только исполнилось восемнадцать и семейные ужины меня совсем не интересовали. Я, конечно, был вежлив с гостями семьи, но о чём мне было говорить с малолеткой? Она была похожа на страусёнка на длинных ножках, худая до рези в глазах, улыбалась широко, демонстрируя скобки на зубах, и краснела под взглядом собственных родителей, ища одобрения в каждом своём действии. Других отпрысков у Одинцовых не было, и всю свою энергию они направили на воспитание единственной дочери.
Однако эта самая малолетка через два года покорила моё сердце. Изменилась, расцвела, наполнилась женственностью, да и мозгов прибавилось, что уж там скрывать, у нас обоих. Я сам от себя обалдел, и от неё тоже. До её совершеннолетия гулял с ней за ручку, позабыл об остальных бабах и чувствовал себя самым счастливым на этой грёбанной планете. Мне никто не был нужен, только она. Мы строили планы на будущее, она поддерживала меня, когда свалил из универа и перевёлся в военное училище. Поддерживала, когда вся семья была против. Я думал, мы вместе навсегда, потому что знал, чего хочу, знал, что сделаю её счастливой, а она меня.
Но я даже не догадывался, что первое же испытание разделит нас.
Чёрт, покурить бы сейчас, но я начал отказываться от этой дряни. И от той, что по-прежнему спит в комнате, мне тоже надо отказаться раз и навсегда. Не хочу, чтобы моя жизнь превратилась в сюжет «Осеннего марафона». Я уйду и забуду этот адрес, а стерва будет знать, что даже качественным сексом ничего не вернёшь. Хотя она, конечно, сегодня очень старалась.
Уголок рта ползёт вверх в циничной усмешке.
Вот так мне и надо о ней думать, как о дряни, которая решила, что стоит ей раздвинуть ноги, так я забуду про её отвратительный во всех смыслах поступок.
Предателей не прощают.
Возвращаюсь в комнату, подхватываю ремень с пола, продеваю в петли джинсов и, пока застёгиваю, думаю, как поступить.
Разбудить или нет? Уйти по-английски? Или поговорить? В данной ситуации даже не знаю, что лучше. Её оба варианта ранят. И сегодня мне почему-то уже не так весело от этой мысли, как вчера. Чувствую себя каким-то подлецом. Хотя она сама виновата. Не я. Она. Своими руками всё разрушила.